Чем больше я училась, тем чаще сталкивалась с психосоматическими нарушениями. И я все отчетливее понимала, что многие люди, проходящие в двери нашей клиники, скорее всего, страдают из-за эмоциональных состояний, а не заболеваний мозга и нервной системы. Но, как и большинство коллег, свою роль видела в том, чтобы полностью исключить любые неврологические причины.
И на этом я снимала с себя всю ответственность. Сама система обучения подразумевала, что пациента я вижу первый и последний раз в жизни, так что я лишь отрабатывала на нем систему диагностики. «Хорошая новость: у вас нет опухоли мозга, у вашей головной боли нет серьезных причин. Всего доброго».
А потом я познакомилась с Брендой. В нашу первую встречу она была без сознания (во время остальных, впрочем, – тоже). Бренда обратилась в больницу после нескольких припадков судорог. Дежурный врач осмотрел ее и принял решение о госпитализации. Мы как раз были в отделении, когда ее привезли. Все в испуге шарахнулись, освобождая дорогу мчащейся на бешеной скорости каталке. В кабинете врача Бренда была в порядке, а по пути в палату начался новый приступ. Санитары оставили каталку возле поста медсестры, и все пациенты и их родственники видели, что происходит. На лицо Бренде нацепили кислородную маску, однако перевернуть женщину на бок и зафиксировать так и не удалось. Медсестра передала мне шприц с диазепамом. Я попыталась поймать Бренду за руку, чтобы сделать укол, но та постоянно выскальзывала из моей хватки.
Вместе с другим врачом нам удалось прижать ее руку – и даже тогда Бренда сопротивлялась. Я кое-как ввела под кожу содержимое шприца. Мы стояли и ждали, когда препарат подействует. Ничего не происходило. Чужие взгляды жгли мне спину, но тут, к счастью, по громкой связи вызвали команду реаниматологов. Анестезиолог прибыл лишь спустя десять минут, и все это время Бренда билась в судорогах; единственный препарат, который мы могли ей дать, не помог даже в двойной дозировке. Все отделение с облегчением выдохнуло, когда каталку с Брендой развернули и поспешно увезли.
На следующий день я снова увидела Бренду, но узнала ее не сразу. Она лежала в палате интенсивной терапии, с интубационной трубкой в горле, подключенная к аппарату искусственного дыхания. В носу у нее была вторая трубка, опускавшаяся на живот. Глаза закрывала тугая повязка, волосы – стянуты наверху. Приступ так и не удалось снять, поэтому Бренду погрузили в медикаментозную кому. Всякий раз, когда ее будили, припадок начинался с новой силой. Следующие два дня ей кололи противоэпилептические средства в максимальной дозировке. За это время Бренда превратилась в бледную восковую куклу с раздутым животом. Судороги не прекращались…
На пятый день мы стояли вокруг ее кровати. Невролог предложил нам присутствовать при очередной попытке вывести Бренду из комы. Прошло десять минут после первых признаков пробуждения. Она закашлялась и зашарила ладонями по простыни.
– Бренда, как вы? Вы сейчас в больнице. – Медсестра ласково взяла ее за руку.
Бренда открыла глаза и захрипела сквозь трубку.
– Может, уберем? – предложила медсестра, но врач не торопился.
Бренда умоляюще глядела в лицо медсестры; она давилась трубкой, по ее щекам текли слезы.
– У вас были судороги, сейчас все уже прошло.
У Бренды задрожала левая нога.
– Опять начинается. Усыпляем? – спросил кто-то.
– Нет, – ответил врач.
Тем временем задергалась и вторая нога. Бренда закрыла глаза, пряча испуганный взгляд. Судороги усиливались; запищали аппараты, свидетельствуя о снижении уровня кислорода в крови.
– Ну же? – повторил напряженный голос. Полный шприц уже был наготове.
– Это не припадок, – заявил вдруг врач.
Все обменялись недоуменными взглядами.
– Выньте трубку, – велел он.
– Уровень кислорода падает!
– Да, потому что трубка ей мешает. Она в состоянии дышать самостоятельно.
Бренда вся побагровела, выгнула спину; руки у нее тряслись. Мы стояли вокруг кровати, затаив дыхание.
– Это не эпилептический приступ. У нее псевдоэпилепсия, – сказал врач, и после этих слов, к нашему огромному облегчению, Бренда хрипло и протяжно выдохнула.
Полчаса спустя она окончательно пришла в себя; сидела на кровати, а по щекам лились крупные слезы. Тогда я видела ее в последний раз – и впервые в сознании. Мы с Брендой за все время не обменялись и словом.
В тот же день в ординаторской я рассказала о ней другим стажерам:
– Слышали о женщине, которая почти неделю пролежала в реанимации под общим наркозом? Представляете, у нее нет эпилепсии. И вообще она здорова!
Лишь спустя несколько лет я осознала опасность, с которой столкнулась Бренда. Куда больше времени ушло, чтобы понять, какой вред я могла причинить ей своими словами. Впоследствии я лучше понимала суть психосоматических расстройств. Мне потребовались годы, чтобы созреть как специалисту.
Должность врача я получила в 2004 году, и это перевернула все мои представления о работе. Как старший ординатор я, конечно, несла ответственность за свои решения, но теперь, когда я принимала их в одиночку, выяснилось, что это несравненно тяжелее, ведь надо мной уже не было никого, кто подсказал бы, права я или ошибаюсь. Лишь самочувствие пациента позволяло понять, на верном ли я пути.
В конце концов я определилась с дальнейшей карьерой, хотя изначально меня мучили сомнения. Я получила две специализации: неврология и клиническая нейрофизиология. Как врач-невролог я могла лечить пациентов с нарушениями ЦНС, как нейрофизиолог – проводить собственные исследования в области функций нервной системы и мозга. На моей первой врачебной должности приходилось сочетать и то и другое, работая с людьми, страдавшими эпилепсией. Стандартное лечение подходило далеко не всем. Выяснилось, что примерно две трети моих пациентов не реагируют на препараты – потому что эпилепсии у них нет. Приступы имеют сугубо психологическую природу.
Я вдруг поняла, у скольких пациентов нужно диагностировать не неврологическое, а скорее психологическое заболевание. Каждый, кто приходил ко мне на прием, рассказывал свою историю – и практически всегда это было эпическое повествование о долгом и безуспешном путешествии по больничной системе. Мало кому удавалось выздороветь. На моих глазах развертывались многолетние драмы, полные боли и страданий. И однажды я поняла: все, хватит, я больше не могу сообщать пациентам, что по моей части нет ничего серьезного, а затем самоустраняться. Если я хочу чего-то добиться, надо прикладывать больше усилий. Впервые я ясно увидела всю серьезность психосоматики, впервые осознала, как тяжело бороться с ней людям – и практически никому это не удается.
С тех пор я часто встречала людей, подверженных стрессу. На этом фоне у них развивались физические проблемы. Вопреки всякой логике, люди предпочитали биться в судорогах или сидеть в инвалидной коляске, лишь бы не испытывать душевные муки. Я многому научилась благодаря работе с теми, кто не сдался, несмотря на все трудности и осуждение общества. А еще меня поражало, какие серьезные увечья могут проявиться в результате психосоматического расстройства. Сперва я то и дело давила в себе подозрительность: хотелось спросить пациентов, зачем им это надо, с какой целью они себя калечат? Некоторые симптомы были столь поразительны, что просто не верилось в их подсознательную природу. Но я всегда старалась поддержать людей в их борьбе с собственным разумом. Я чувствовала их разочарование в системе здравоохранения и разделяла гнев на окружающих. В этой книге я расскажу несколько историй о самых храбрых своих пациентах. Конечно, я скрою персональные данные и изменю имена, но сохраню все важные детали. Мои пациенты меня многому научили, и я надеюсь, что смогу передать эти знания дальше. И тогда, надеюсь, те, кто вдруг окажутся на их месте – люди вроде вас и меня, наших друзей и близких, – не будут так одиноки и потеряны.
Прежде чем начать, стоит пояснить терминологию. Пока для простоты понимания я использовала понятие «психосоматический» для обозначения любых симптомов, которые не имеют физиологического обоснования и, возможно, вызваны психологическими причинами. Однако психосоматическое расстройство – это не конкретный диагноз, а самый общий термин, включающий целый комплекс различных заболеваний. Также он обозначает симптомы, необъяснимые с медицинской точки зрения, которые, по мнению медицинского сообщества, обусловлены стрессом и не могут быть связаны с физической болезнью. В этой книге я буду в равной степени использовать оба понятия: и «симптомы, необъяснимые с медицинской точки зрения», и «психосоматические симптомы», а также определение «психогенный», когда будет вестись речь о расстройствах, имеющих психологическое происхождение.
Однако эти термины не всегда уместны. Они содержат корень «психо-», подразумевающий, что причина болезни – в сознании человека, в эмоциональном или душевном расстройстве. Для некоторых пациентов, мало знакомых с областью психиатрии, эти понятия вызывают отчуждение. Поэтому вместо них я иногда говорю о «функциональных расстройствах». Это сугубо описательное выражение, которое в данном случае выступает как обозначение необъяснимых симптомов без суждения о конкретных причинах заболевания.
Чтобы понять, в чем разница, представьте женщину, которая пережила сексуальное насилие, после чего у нее внезапно отнялись ноги. Исключив органические причины и зная о травме, можно сделать вывод, что паралич носит психосоматический или психогенный характер. А вот если информации о случившемся нет, то предварительно паралич стоит обозначить как функциональный. Это значит, что нервная система не функционирует должным образом, но почему – неизвестно. Для большинства врачей понятия «психогенный» и «функциональный» выступают как синонимы, однако для пациентов разница порой принципиальна.
«Руководство по диагностике и статистике психических расстройств» (РДС) – своеобразная Библия психотерапевтов, на основании которой они выявляют психиатрические и психологические заболевания. В ней отсутствует понятие «психосоматическое расстройство». Патологии, которые я описываю в своей книге, вполне попадают в стандартные критерии диагностики расстройств психики, предложенные РДС. В Руководстве содержится многоуровневая классификация симптомов, которая облегчает постановку диагноза. В частности, РДС выделяет следующие категории: расстройства с соматическими симптомами, конверсионные расстройства, психологические факторы, влияющие на соматическое заболевание, необъяснимые медицинские симптомы.
Расстройства с соматическими симптомами подразумевают наличие физиологических (телесных) проявлений, не позволяющие вести нормальный образ жизни и не поддающихся медицинскому обоснованию. Наиболее известный такой симптом – это боль. Ее могут сопровождать усталость, расстройство пищеварительной системы или что-то еще (хотя и необязательно). Ключевым моментом – пусть и не симптомом – является поведение пациента. Мучает ли его непонятное беспокойство, тревога, прикладывает ли он большие усилия на борьбу с болезнью? Боль важна не сама по себе, важно то, что она делает с больным. Сперва человек ее терпит. Потом боль вынуждает отказаться от работы или учебы, а затем – и от нормальной жизни.
Важно различать понятия «соматизированное расстройство» и «расстройство с соматическими симптомами». Первое означает, что у человека проявляются физические симптомы в ответ на психологический раздражитель. Например, болит голова при большой нагрузке. Соматизированное расстройство не обязательно подразумевает нарушение психики. Это практически нормальная реакция, механизм, посредством которого организм сигнализирует о возможных проблемах. Если симптомы проявляются не слишком часто и быстро проходят, ни о какой болезни речь не идет. А вот если они стали хроническими и не позволяют функционировать должным образом, тогда мы говорим уже о расстройстве с соматическими симптомами.
Расстройства с соматическими симптомами встречаются редко, но представляют собой весьма серьезную проблему, потому что могут проявиться в целом букете противоречащих друг другу медицинских диагнозов. Это тяжелое хроническое заболевание, оставляющее крайне мало шансов на выздоровление. Гораздо чаще встречаются заболевания с необъяснимыми медицинскими симптомами, которые проявляются в самый неожиданный момент, а затем столь же внезапно исчезают. Например, может развиться странная боль в суставах, которая, конечно, мешает вести нормальный образ жизни, но при этом она не сопровождается другими симптомами и в конце концов проходит самостоятельно.
Конверсионные расстройства – это расстройства с соматическими симптомами, атакующие нервную систему человека. Здесь действует тот же механизм: причины заболевания неизвестны, но проявляется оно не в боли, а в неврологических симптомах, таких как судороги, онемение конечностей и паралич.
Конверсионные расстройства также известны как функциональные неврологические или, реже, диссоциативные расстройства. Прежде их называли истерическими конверсиями или просто истерией. Поэтому, когда я стану использовать этот термин, упоминаться он будет сугубо в историческом значении. Сейчас истерия обозначает взрыв иррациональных эмоций, но в прошлом это был медицинский термин, диагноз, за которым скрывались необъяснимые неврологические заболевания. На страницах этой книги понятия «истерия» и «конверсионное расстройство» будут использоваться как синонимы, с поправкой на определенную эпоху.
Важно заметить, что соматические и конверсионные расстройства не обязательно сопровождаются реальным физиологическим заболеванием. У пациента может стоять конкретный диагноз, но он объясняет далеко не все симптомы. В таком случае врач должен учитывать психологические факторы, влияющие на соматическое заболевание. Представьте человека, страдающего астмой. Болезнь стабильна, поддается лечению, врач не слышит в легких хрипов и посторонних шумов. С точки зрения медицины, болезнь находится под контролем, однако у человека по-прежнему наблюдаются трудности с дыханием. В таком случае этот конкретный симптом можно рассматривать как функциональный или психосоматический. Или другой пример – заболевание щитовидной железы, сопровождающееся постоянной усталостью. Пациент принимает гормонозаместительные препараты; судя по анализу крови, все показатели в норме. Следовало бы ожидать, что какие-то симптомы если и будут проявляться, то на минимальном уровне. Однако человек по-прежнему жалуется на постоянную усталость, которая в таком случае вызвана психосоматическими причинами даже при наличии конкретного заболевания.
В реальной практике все эти термины используются вперемешку. Пациент может консультироваться у нескольких врачей и получить разные диагнозы: один назовет это конверсионным расстройством, другой – функциональным неврологическим нарушением, третий – психосоматозом. Врач выберет тот термин, который кажется ему наиболее приемлемым, наиболее удобоваримым для пациента. Об этом я тоже буду вести речь на страницах своей книги.
Наконец стоит разграничить понятия «болезнь» и «недомогание». Болезнь – это биологическая дисфункция тела. Она подразумевает физиологическую или анатомическую аномалию – в общем, некие патологические нарушения организма, в отличие от расстройств психики.
Недомогание с самой болезнью никак не связано. Это человеческая реакция на заболевание, субъективные переживания, самочувствие. Оно носит как физиологическую, так и психологическую природу. При наличии диагноза пациент не обязательно должен чувствовать себя плохо. Например, эпилепсия – это болезнь, но если она протекает без симптомов, то самочувствие пациента находится на должном уровне. И напротив, при пихосоматическом расстройстве физической патологии может и не быть, однако человек чувствует недомогание.
Эти переживания очень индивидуальны. Один мой друг, далекий от медицины, однажды поинтересовался: почему для каждой болезни нельзя вывести единую формулу, учитывающую все ее возможные проявления? Ведь тогда бы отпала надобность во врачах, достаточно просто разработать специальную программу, куда можно ввести свои симптомы и тут же получить диагноз. Мой друг забыл о главном – о том, что одни и те же симптомы можно воспринимать по-разному. Общую картину формирует личность пациента, его жизненный опыт, реакция на любое проявление болезни. Опросите сотню людей с одинаковой травмой – и вы получите сто разных ответов. Вот почему медицина – это искусство.
Люди, о которых я буду рассказывать, сильно страдали. Но страдали они не из-за болезни. И самой важной моей задачей было им это объяснить. От этого зависело, как они будут относиться к себе и окружающим, что, в свою очередь, определит их будущее.