Представьте ситуацию: измученная несколькими часами родов, напуганная тем, что могло произойти, разочарованная кесаревым сечением, уже ощущая вину за «провал» (может, я не достаточно подготовилась, плохо дышала, плохо терпела боль, выбрала не тот роддом?). С гормональным взрывом, определенного рода печалью, которую некоторые матери ощущают после родов, – и тут кто-то тебе говорит, что в глубине души ты не хотела своего ребенка. Если исследуешь свое подсознание – какая мать что-то да не найдет? Может, ты хотела забеременеть после повышения, а вышло раньше. Возможно, в самый жаркий день лета ты подумала: «Какой ужас – эта жара, а я с таким животом, вся мокрая от пота, лучше бы я рожала зимой». Может быть, ты думала о том, что путешествие, о котором так мечтала, теперь придется отложить на годы. Или предпочла бы родить второго малыша немного позже, по крайней мере когда старший будет спать всю ночь, не просыпаясь. День состоит из многих часов – для многих раздумий, а материнство пробуждает много противоречивых чувств. Но это не означает, что мы не любим наших детей. В итоге 90 % матерей склоняют голову и принимаются плакать, уверенные, что на самом деле – кесарево было по их вине, потому что они отвергали своего ребенка. Если одна из них в сомнении отвечает: «Насколько я помню – я никогда его не отвергала», ей возразят: «Видите? Это неосознанное отвержение». А для тех, кто в праведном гневе стукнет по столу и крикнет: «Неправда! Я никогда не отвергала своего ребенка!», есть окончательный ответ: «Видите? Вы выражаете отрицание!» С такими людьми нельзя спорить.
С другой стороны, некоторые матери (и отцы) используют чувство вины как окончательное оружие и последний аргумент в любой дискуссии. Если скажешь, например, что не надо бить детей, тут же возникнет кто-то: «И что такого? Я, что теперь, плохая мать, если я как-то один раз дала пощечину?» И обвинение такое страшное: быть «плохой матерью» настолько устрашающе звучит, что рациональное обсуждение далее становится невозможным и остается только безоговорочно смириться: «Нет, конечно, вы не плохая мать, если дали один раз пощечину». А если дали две? А если каждый день? А если еще обзывали? А если до крови? Где есть предел, если он вообще есть? Я не знаю, да мне и не важно. «Простите, я не говорю о том, хорошая вы мать или плохая. Я не имею право судить. Я говорю о том – хорошо ли бить детей. А бить детей не хорошо. Даже если это делает хорошая мать».
Одиночество
Современные родители в целом сейчас более одиноки, чем их предшественники. Одиноки в пространстве, отделены от других людей, которые могли бы помочь им в воспитании детей, и одиноки во времени. Отделены от поколений своих предков.
Век XX видел поколение так называемой нуклеарной (ядерной) семьи (подобно тому, как атомное ядро разрушается в атомной бомбе, это семейное ядро разрушается растущим количеством разводов, с ужасающими последствиями для детей). Всего лишь одно-два поколения назад часто практиковалось совместное проживание с другими людьми – дедушками-бабушками и дядями-тетями.
Дедушки и, особенно, бабушки всегда участвовали в воспитании детей. Но это было сотрудничество «в параллели», когда делили в равных долях – работу, ответственность и семейный стол. Дома всегда был кто-то из взрослых, таким образом мать могла уходить и возвращаться без проблем и обвинений. Ребенок, обнаружив отсутствие матери или поняв, что она занята, с легкостью обращался к другому человеку. Было больше людей, способных рассказать сказку, взять на руки, ответить на один из «почему?..» Сегодня бабушки принимают огромное участие в воспитании детей, вероятно, в Испании даже большее участие, чем прежде (благодаря смехотворно короткому декретному отпуску). Но речь идет об участии «серийном»: ребенок переходит из родительского дома в дом бабушек-дедушек (или же бабушка приходит на несколько часов в дом родителей). Мама не видит, что делает ее ребенок днем, а бабушка же не знает – ни что делает мать, ни что происходит вообще в семье в ее отсутствие. «Смена караула», зачастую, едва ли дает время на быстрый обмен какой-либо информацией («поел мало, покакал два раза, немного повышалась температура…»). Как мать, так и бабушка проводят наедине с ребенком по несколько часов, без чьей-либо поддержки и возможности передохнуть. Выйти на улицу для чего-либо, пойти к врачу или в парикмахерскую в такой ситуации не возможно без тщательного предварительного планирования. Несколько звонков, чтобы найти кого-то, кто мог бы остаться с малышом в четверг с десяти до двенадцати. С маленькими детьми даже принять душ или отойти в туалет – не простое действие. Ребенок же, видя свою сиделку временно занятой, уставшей или в плохом расположении духа (а мы, взрослые, иногда бываем не в духе), не может обратиться ни к кому другому.
Но мать (и бабушка) находится теперь в одиночестве не только дома, но и вне его. Раньше не было такой большой разницы в нахождении «дома» и «вне дома». Жизнь проистекала в общих двориках, куда выходили двери всех соседских квартир, на площадях и на улицах. Двери были открыты, народ входил и выходил, матери стирали вместе белье в общественных прачечных, садились вместе шить или лущить горох, пока дети бегали туда-сюда, а соседи шли мимо и здоровались. Еще я был свидетелем, как в конце семидесятых соседи на окраине Барселоны, населявшие кварталы, состоящие из пяти-восьмиэтажных зданий, построенных в основном в I половине XX века, выносили стулья на тротуар и вели беседы у всех на виду. Сейчас никто уже так не делает, по крайней мере, в городах и крупных поселках. Наиболее близко похожее на беседу на стуле происходит на улице, на открытой террасе кафе, но это не перед твоим домом, не во дворе и не составляет часть общей повседневной жизни. Ты или дома, или в другом месте, граница вполне ясна.
Когда жизнь проистекала на улице и дети могли играть, не опасаясь машин, ответственность и работа по уходу за детьми до определенного предела делилась с другими матерями по-соседству. Это прекрасно иллюстрирует старая пословица: «Вытри нос сыну соседки и отправь к себе на кухню» (то есть позаботься и накорми его).
Социализация детей (то, что всегда существовало, но без современного определения) проходила в лоне большой семьи и по соседству. Дети социализировались в обществе, вступали в отношения с несколькими взрослыми (не только с родителями и воспитателями) и с детьми разного возраста (не только с братьями-сестрами или товарищами по классу). Они принимали участие в повседневной жизни взрослых, наблюдали за их действиями, слушали их разговоры (в которых, вероятно, им не дозволяли участвовать, но из которых они вскоре могли понять больше, чем полагали их родители). И только к концу XX века нас попытались убедить, что лучшая форма социализации ребенка – это отделить его от общества и семьи и поместить его в пространство с другими десятью детьми, которые еще не говорят, и одним единственным взрослым (как правило, женского пола), который, если что и говорит, то только обращаясь к детям.
Отсутствие других членов семьи, минимальное общение с соседями приводит к тому, что многие матери проводят долгие часы наедине с ребенком. Как считает Гро Ниландер (Nylander, Gro) в своей книге «Материнство и грудное вскармливание» – это негативно сказывается на ее психологическом состоянии. Нет ничего хорошего в том, что взрослый человек вынужден проводить долгие часы без общения с другими взрослыми, только в компании ребенка.
Не удивительно, что некоторые матери начинают желать, чтобы поскорее закончились эти жалкие шестнадцать недель отпуска по уходу за ребенком: они хотят вернуться на работу, потому что «на них стены давят». К одиночеству и недостаточному интеллектуальному стимулированию, которое приносит общение с другими взрослыми, присоединяется ряд предрассудков и советов, не позволяющих матери насладиться общением со своим ребенком. Ей постоянно запрещают различные вещи: «Не бери его на руки, а то избалуется», «Не обращай внимания, если плачет, он тебя «водит за нос»… Никто ведь не скажет: «Не мой полы, а то привыкнешь», «Не стирай, а то всю жизнь стирать придется».
Желательно, чтобы женщина занималась еще чем-нибудь, чтобы помимо заботы о ребенке у нее был дополнительный и даже несвязанный с материнством круг общения. Проблема в том, что сегодня многие люди считают, что это несовместимо: «Тебе надо оставить малыша с кем-нибудь, чтобы было время для себя». Наши прабабушки не ходили в спортзал, бассейн или кино и могли общаться со своими родными и соседями без необходимости оставлять на кого-то ребенка. В наше время группы по грудному вскармливанию (см. список на www.fedalma.com) и другие ассоциации матерей помогают женщинам организовать свой досуг и работу без необходимости разлучаться с детьми.
Одна африканская пословица гласит: «Чтобы вырастить ребенка, нужна вся деревня». В отличие от других млекопитающих, достигающих взрослого состояния за недели или месяцы, наши дети нуждаются в уходе, внимании, воспитании и защите в течение более пятнадцати лет. А то и более тридцати. В одиночку матери сложно наладить все эти виды ухода, всегда было необходимо участие всего племени.
Структура этого племени изменилась существенно не только за последний век, но и в течение последнего десятилетия. Прежде ее формировали родные и соседи. Только подросшие дети ходили в школу – я сам пошел только в пять лет (да и сама школа появилась несколько веков назад). Сегодня многие дети посещают образовательные учреждения, не достигнув и года, а других растит на дому нанимаемый персонал – няни и воспитатели, не являющиеся членами семьи.
Эти новые помощники отличаются от прежних по двум важным пунктам: во-первых, они уже не находятся рядом с матерью, помогая ей, а заменяют ее на время отсутствия. Во-вторых, они проводят с ребенком очень мало времени.
Раньше дети богатых родителей часто воспитывались нянями или кормилицами. Эти люди обычно долгое время находились в семье, дети устанавливали с ними крепкую эмоциональную связь, возникала привязанность. В литературе XIX века мы часто встречаем образ «дряхлой няни» или «старой горничной», к которой взрослый герой обращается с уважением, у которой он просит совета.
Сегодня же, напротив, приходящие помощники, воспитательницы детского сада или случайные няни не устанавливают и не могут установить какого-либо контакта с малышом. Порой они проводят с ребенком больше часов в день, чем сама мать (если вычтем время сна), и почти всегда у них больше времени для общения, чем у бабушек. Но интенсивность связи не может быть и не является той же самой. Воспитательница в детском садике должна защитить себя от опасности привязаться к своим подопечным, иначе выпуск группы будет восприниматься ею, как потеря собственных детей. Ребенок в любом случае навсегда связан со своими бабушками-дедушками, с тетями-дядями и другими родными. С этими людьми он будет находиться в контакте (более-менее частом) в течение всей своей жизни. А воспитательница после одного-двух лет интенсивнейшего контакта полностью исчезнет из его жизни. Она не позвонит в пять лет спросить как дела, не будет приходить на дни рождения, не будет отмечать с ними Рождество.
А что же малыш? Получится ли у него так же защититься, не привязаться всей душой к своей воспитательнице? Или сильная связь устанавливается, и, расставаясь, он переживает потерю любимого существа? Я не знаю.
Так что, глядя с другой стороны, родители сегодня одиноки, и их одиночество связано с отсутствием контакта как с родителями, так и со своими ровесниками.
Практически в любой сфере деятельности новички находятся в постоянном контакте с людьми, обладающими бо́льшим опытом. Если вы поступаете на работу, хоть в адвокатскую контору, хоть в парикмахерскую, кто-то из тех, кто там проработал пять или десять лет, учат вас тому, что вам надо делать. И за всем этим наблюдают издалека те, у кого опыт уже двадцать или тридцать лет. Но родители обычно мало контактируют с теми родителями, которые старше их на десять или пятнадцать лет. Конечно, у них есть такие связи по работе или общению, но обычно воспитание детей они не обсуждают.
На эти темы родители обычно беседуют с родителями их же поколения. С теми, с кем они познакомились на курсах по подготовке к родам, с которыми они встречаются каждый день в парке или в дверях сада или школы, которые ходят в те же спортивные секции… Родителями того же поколения. А ваши собственные родители, которые растили вас двадцать пять – тридцать лет назад, воспринимаются, видимо, (и ошибочно) дико древними и не внушающими доверия. Огромная межпоколенческая пустота.
Из-за недостатка общения с теми, кто был родителями всего десяток лет назад, и недоверие к тем, кто был ими более двадцати лет, молодые родители склонны верить тому, что советует кучка друзей и знакомых в духе «так все поступают», или даже «так всегда делали». Они не отдают себе отчет в том, что родители делали все совершенно по-другому несколько лет назад, или что в других странах (даже в других районах одного города) родители делают все по-разному. Несколько примеров.
Раннее начало посещения образовательных учреждений. Есть те, кто считает, что дети должны ходить в садик, потому что только так они «социализируются», «приобретают навыки» или «начинают говорить». Я знал матерей, которые, будучи безработными, экономят на всем, чтобы оплатить садик, потому что считают, что он необходим ребенку. Видел и тех мам, которые сильно переживают, что их ребенок не получит должного развития, общего и интеллектуального, если пропустит хоть один день в садике. Есть и такие, которые ищут информацию о различных видах и формах занятий, стараются организовать обучение на дому для детей одного-двух лет. Они не знают, что сорок-пятьдесят лет назад практически никто не ходил в детский сад. Я сам, как уже говорил, пошел в школу только в пять лет. И, как видите, научился говорить, приобрел навыки (некоторые пускай и не очень хорошие, но все же навыки, как ни крути), поступил в университет. И сегодня мало кто из финских или немецких детей идет в сад раньше трех лет.
Пюре. Когда я говорю мамам, что они могут давать нарезанную кусочками еду, начиная уже с шести месяцев, что не надо размалывать еду до однородной жидкой каши, многие из них удивляются и даже пугаются. Он же подавится! Какое нововведение, никогда не слыханное, – не давать пюре! Если всю жизнь младенцы ели пюре! Так вот, нет. Я не ел пюре, как и все мои ровесники. Помню день, когда моя мама купила первый электрический миксер, как она в восторге распаковывала его детали, крепление на стену, инструкцию на трех языках, сменные ножи (один – для пюре, другой для майонеза и один специальный – взбивать белки до снежных пиков!). Я это помню прекрасно, потому что мне было семь лет. До этого она использовала давилку для картофеля с рукояткой, которая была сделана даже не из нержавейки. После каждого использования приходилось тщательно вымывать остатки, застрявшие в механизме, хорошенько вытирать насухо и смазывать маслом, чтобы давилка не заржавела. Моя мама терпеть ее не могла, она не использовалась неделями. Когда я был маленьким, конечно же, никто мне не готовил три пюре в день (и в любом случае, получилось бы не такое жидкое пюре, как в электрическом миксере, а густое). До семидесятых годов дети не ели взбитую еду, а ели порезанную на кусочки или помятую вилкой.
Ниблер – сеточка для прикорма, чтобы малыш не подавился. В нее кладут фрукт, чтобы ребенок сосал его через сеточку без опаски. Это чтобы опасный фрукт-убийца не напал на наших детей, которые могут тащить в рот все…, все, кроме еды – только этого не хватало. Я узнал о существовании ниблера года три назад от одной мамы. Видите, педиатр с более чем двадцатилетним стажем, отец трех двадцатилетних детей, и не в курсе о существовании сеточки, чтобы ребенок не подавился. Более того, я абсолютно уверен, что ее и не существовало. Как опасно было жить! Конечно, раз есть такое приспособление, чтобы ребенок не «подавился» и когда «все кругом его используют» – какой же отец позволит своему ребенку подавиться из экономии нескольких евро? Думаю, стоит мне запатентовать противометеоритный берет и ботинки против землетрясений.