Я любила только время занятий. Мы сидели и закрашивали цветными карандашами прямоугольники. Тогда меня никто не беспокоил. Но вот с совместными играми у меня как-то не складывалось. В свободное время, когда нам разрешали поиграть, я молча брала стульчик, ставила его к стене и ждала, когда все закончится. Не понимая их легкомысленности и дурачеств, я смотрела на них, как зверь на зверенышей: бегают, кричат, а мне искренне не понятно, зачем это все. Дождавшись окончания, я выходила из детского сада и шла пешком домой, опять одна, потому что мама постоянно работала.
Одно из самых ярких воспоминаний детства – это, можно сказать, жуткий случай, произошедший со мной и моей подругой. Ни для кого не секрет, что в Восточно-Казахстанской области очень снежная, но, вместе с тем, сказочно красивая зима. За три месяца выпадает много снега, метели наметают огромные сугробы. Открываешь дверь, а перед тобой целый океан белоснежных холмов. Вместе с подругой, такой же первоклассницей, как и я, мы играли во дворе и строили свой снежный домик. Делалось это так: внутри сугроба вырывалась яма или тоннель, а снег, разрытый маленькими лопатками, забрасывался поверх сугроба. В один из самых обычных вечеров мы пошли, якобы убирать в избушке. Я пролезла внутрь, чтобы убрать наметенный снег наружу, а подруга осталась на улице закидывать его на «крышу» домика. В какой-то момент, снежная кровля обрушилась прямо на меня.
Я очутилась под снегом и что-то кричала в надежде, что сейчас меня быстро откопают. Надо мной было около полутора метров снега, но я надеялась, что подруга что-то предпринимает, хотя бы откапывает снег. И тут, это произошло: в какие-то доли секунды, я ощутила, что практически не могу дышать – у меня закончился кислород. Не получалось даже крикнуть, снег практически сдавливал меня. К тому же мы были детьми и подруга, не зная, что делать, взобралась на сугроб так, что меня сдавило еще сильнее.
Сознание начинало затуманиваться, и я почувствовала, что вот-вот умру. Может быть, от испуга, а может быть, кто-то свыше помог мне, но, «собрав волю в кулак», я встала из сугроба вместе с подружкой, которая фактически сидела на нем. Я честно не представляю, откуда у восьмилетней девочки появилась эта сумасшедшая мощь, способная поднять такую толщу снега. Самое интересное, что мы с ней, в силу возраста, даже не поняли, насколько опасная ситуация только что произошла. Нам просто было очень жаль разрушенную «хижину».
Я ничего не рассказала маме, хотя она заметила, как я сильно раскраснелась, и, конечно же, спросила, что случилось. Я не нашла ничего лучше, чем сказать, что мы просто обтирались снегом. Только сейчас, с высоты своего возраста, я понимаю: это было мое второе рождение. Я осознала, что пришла в этот мир не затем, чтобы так трагически и глупо покинуть его, а для того, чтобы что-то оставить после себя. Трудиться, искать, познавать, открывать, расширять, масштабировать и развиваться.
Глава 2
Я такая с детства?
В младших классах школы я не могла похвастаться большой общительностью с одноклассниками. Уже с первого класса я была очень серьезным ребенком. Мои сверстники все так же бегали, кидали друг в друга бумажными самолетиками, разговаривали и играли, а я приходила в класс, отсиживала уроки и уходила. Не знаю, но, может быть, именно за это меня выбрали командиром в классе: за не по годам взрослый подход к учебе, за мою недетскую ответственность.
Тогда, будучи маленькой девочкой, я уже понимала, чувствовала энергетически, что сейчас для меня наступает некий переломный момент. Может, это как-то повлияло на весь период учебы в начальной школе, на мою зажатость и скованность.
Только к шестому классу, уже после переезда в Алматы, я немного освоилась и научилась налаживать общение. Первые четыре класса я закончила еще в Шемонаихе, а в пятый перешла уже в алматинскую школу, и, как ни парадоксально, мне там дико понравилось.
Только представьте, что ощущает ребенок, приехавший из маленького городка в большой мегаполис. Зеленый-зеленый город, с толпами самых разных людей на улицах. В школе много других девочек. Я сразу подружились с Ирой Пономаревой. Из всех наших одноклассников, только мы дружим и по сегодняшний день. Мы были две отличницы на весь класс. Всегда сидели за одной партой: я была на первом варианте, а она на втором. Я казашка, она русская. Мы очень сдружились.
С того периода я начала общаться. Я раскрылась и перестала противопоставлять себя обществу, скорее всего, на это повлиял большой город и его правила.
Учеба в Алматы в пятом и шестом классах далась мне гораздо легче. Тогда я уже активно участвовала в жизни школы: занималась баскетболом, хореографией, велоспортом. Четырнадцать букв моей девичьей фамилии – Айтмаганбетова – не помещались ни в одну графу списка составов команд. Зато свою фамилию я всегда видела издалека, она была самой первой и самой длинной. Тренер по баскетболу, Аскер Шукурович, ставил меня на забивание трехочковых. Эта позиция и не в защите, и не в нападении. Просто необходимо оказываться в нужное время в нужном месте, открываться, принимать пас и попадать в кольцо из-за трехочковой линии.
Тренер не хотел меня отпускать: «такого спортсмена я не отдам». Но когда я училась в седьмом классе, мы были вынуждены переехать в другой район Алматы – Орбиту, и, соответственно, мне все-таки пришлось оставить баскетбол и перевестись в другую школу.
Там я начала кататься на велосипеде. До сих пор мои мышцы помнят те сотни километров, которые я наездила по тогда еще столице. После городов Жезказган и Шемонаиха для меня это был самый большой, самый динамичный мегаполис. Все знают, что Алма-Ата, теперь уже Алматы – это город яблок, здесь каждый уголок, каждый район интересен, по-своему увлекателен. Я обожала проезжать эти места на велосипеде, каждый раз открывая для себя что-то новое.
Кроме физкультуры я занималась в музыкальной школе по классу аккордеона. Мне хотелось учиться игре на фортепиано, но набор группы был уже закрыт, и мне посоветовали выбрать что-то другое, так как слух у меня имелся.
Я остановилась на аккордеоне: его правая сторона визуально напоминала мне фортепиано. В музыкальной школе мы изучали сольфеджио, нотную грамоту, выступали на внутренних и внешних отчетных концертах. Одним словом, мне очень нравилось учиться, но еще интереснее, было слушать моего первого учителя. Она была поистине педагогом от Бога.
Еще я очень любила рисовать. Я была самоучкой, художественную школу не посещала, но любила срисовывать картины. Раньше типография не была развита, как сейчас – принтер в каждом доме. Поэтому перед праздниками, такими как 23 Февраля и 8 Марта, чтобы не тратиться на покупку открыток в магазине, мне поручали их нарисовать. Я срисовывала уже готовые открытки, но непременно вносила что-то свое. Получался своеобразный handmade. К открытке мы прибавляли какой-нибудь маленький подарок-сувенир.
Помимо этого, мне поручали рисовать стенгазеты к Новому году, ко Дню учителя, к Первому сентября. Мне было это интересно. Я покупала гуашь, акварельные краски, ватман, разбивала елочные игрушки для того, чтобы украсить свои изделия блестками. В то время с такими вещами было трудно. Это сейчас в отделах канцтоваров их великое множество и можно красиво оформить любую стенгазету, любую открытку, смастерить что-то своими руками, когда уже есть готовые наборы для работы. А нам такие элементы декора приходилось вырезать из фольги, из цветной бумаги и картона. В ход шли и елочные игрушки. Я обматывала уже разбитую шишку или шарик в несколько слоев ткани, молоточком аккуратно измельчала стекло, и приклеивала осколки к нужной поверхности.
Также моим хобби было делать одежду бумажным куклам. Наверно, в то время, это тоже было трендом. Денег на настоящих кукол у мамы не было, поэтому я увлекалась бумажными. Сама рисовала кукол, разрабатывала дизайн одежды для них, вырезала из бумаги и клеила. Таким образом, творчество всегда присутствовало в моей жизни.
Когда я училась в восьмом классе, мне предложили заработок, чтобы я работала – мыла полы. Кто из нас не был подростком с букетом комплексов и неуверенностью в себе? Конечно, такая работа казалась мне зазорной. Было стыдно, но я понимала, что денег не хватает, и нужно помогать маме. Если быть честной: я элементарно хотела позволить себе купить обычную кофточку или какие-то, на тот момент, очень модные ботинки.
Поэтому день мой выглядел так: в 8:00 у меня начинались уроки, до часу дня я была в школе, а после бежала домой, наспех обедала и к четырем часам уже ехала мыть полы. Там, где я мыла полы, работали очень значимые люди на высоких должностях. Тогда я смотрела на их столы, вытирала с них пыль. Они казались мне невообразимо огромными. Теперь я знаю, что место, в котором я работала, было обыкновенной государственной организацией, но тогда мне казалось это пределом успешной жизни. Моя пол под стульями в конференц-залах, я, нет-нет, поглядывала на все эти рабочие места, и мне дико хотелось побыстрее повзрослеть и занять одно из них. В своих самых смелых фантазиях я представляла, как, возможно, окажусь на месте этих высокопоставленных людей.
Спустя несколько лет, в 10–11 классе, повзрослев и окрепнув, я почувствовала, что могу работать практически наравне со взрослыми. Чтобы работать штукатуром-маляром не требовалось специального образования, и я устроилась в ремонтно-строительный участок. Я записала в распределительном журнале, куда меня определили, получила специальною форму и первое в своей жизни серьезное поручение от начальника бригады. Мне предстояло полностью отбить слой старой штукатурки и положить сверху новую.
Когда я увидела скромный набор, который мне принесли для работы, я была в шоке: кувалда, огромного, по сравнению со мной, семнадцатилетней девочкой, размера и строительные леса.
Скажу честно, я всегда себя считала довольно сильным в физическом плане человеком, никогда не была худышкой: крупная, ширококостная, я занималась спортом и была твердо уверена, что мне под силу абсолютно любая нагрузка.
Я наметила угол, с которого начну работу, встала на леса, замахнулась кувалдой несколько раз и поняла, что это будут самые долгие и тяжелые восемь часов моей жизни.
Я махала. Переводила дыхание и снова махала. Добротная советская штукатурка поддавалась с большим трудом, но все-таки я ее победила. На второй день у меня, естественно, все болело. Я буквально не чувствовала рук. Самоуверенность улетучилась, а на ее место пришел здравый смысл, я признала, что физически не смогу так работать и попросила дать мне кувалду поменьше, чтобы я просто могла ей замахиваться.
Тогда я поняла, какой это тяжелый труд. Конечно, мир не без добрых людей, и через какое-то время меня пожалели и поручили держать направляющие, по которым надо было штукатурить откосы – обрамления вокруг дверей. Мне нужно было целый день стоять в дверном проеме с поднятыми руками, но после урока с кувалдой я не жаловалась ни на что.
Я зауважала этот труд. В основном штукатур-малярами работают женщины, хотя это работа далеко не для слабого пола. Это очень сложная и физически тяжелая работа. Тогда, я впервые начала задумываться о силе и стойкости женщин. По вечерам, приходя домой, они превращаются в привычных для нашего восприятия девушек: они готовят ужин, заботятся о детях, стирают белье. А с утра, придя на работу, забывают женские слабости и восемь часов кряду работают почти наравне с мужчинами.
Проработала маляром я совсем недолго. Буквально около двух месяцев, не больше. Потом мне прямо сказали, что ребенок на такую работу не подходит. Да и толку от меня было не очень много, я даже в чем-то тормозила процесс, так как элементарно не могла выдавать такую же скорость, как у маляров с опытом. Махать кувалдой я могла, но не было столько сил, а когда мне предложили встать на отделку стен и работать с мастерком и наждачной бумагой, зачищая поверхность, у меня не хватило практики и мастерства.
Тогда считалось, что это черная работа, непрестижная, словно записывающая тебя в какую-то низшую касту. А я помню, как с раннего детства всегда говорила бабушке, что, когда вырасту, стану директором, буду ездить на машине. Не знаю почему, но это было одним из моих главных желаний. И тут работа штукатуром-маляром… Мои слова расходились с действиями. Это противоречие не давало мне покоя: как так, я хочу чего-то гораздо большего, а вынуждена штукатурить стены. Но и это перерослось, успокоилось и сменилось взрослым отношением к работе: любой труд облагораживает. Что забавно, впоследствии, когда я училась уже на первом курсе института, и у меня появилась трудовая книжка, первой записью о работе была должность «штукатур-маляр».
Ещё когда училась в восьмом классе, я решила, что оканчивать школу буду в Жезказгане. Хотя, я итак, на каникулы всегда приезжала к папе. Там у меня появились подруги, правда, старше меня, но мы все равно очень хорошо ладили. Тогда я впервые задумалась, что хочу остаться тут жить. Конечно же, я спросила разрешения у мамы, и она не была против, лишь сказала, что это мой выбор, тем самым дав добро на переезд к отцу, в Жезказган.
Первое время все было нормально: девятый класс, я в Жезказгане, мама в Алматы, работает на закрытом заводе. Это был сложный период не только для государства, строившего новую модель экономики в условиях независимости, но и для человеческих отношений, для многих семей. Люди могли запросто остаться без работы и без понимания, что делать дальше.
Говорят, что все в нашей жизни неслучайно, и, скорее всего, окажись у меня возможность что-то поменять в прошлом, я бы ничего не изменила, но это был один из тяжелейших периодов в моей жизни – период извлечения уроков. Я потеряла связь с мамой. Просто однажды поняла, что очень давно ее не слышала, не звонила ей. В середине 90-х не было ни интернета, ни мобильных, а если связь – только по городскому телефону. Мы заказывали междугородний звонок и ждали ответа. Несколько месяцев я не могла дозвониться до мамы. Это были два самых жутких месяца в моей жизни. Папа на тот момент уже был болен. Возможно, он и хотел бы поехать, но болезнь связывала его по рукам и ногам. Мой взрывной и решительный характер с лидерскими задатками тогда мне сильно помог. Я просто заявила, что уже купила билет, еду сама и это не обсуждается. Приехав, я остановилась у одноклассниц, которые тогда собирались поступать в колледж.
И тут начали происходить странные вещи. По месту жительства мамы мне сказали, что она уже давно здесь не проживает, а где искать – одному Богу известно. Родственники тоже ее не видели и не знают, где она находится. Подкатывало состояние безысходности. Я испытывала горечь от того, что я не могу ничего сделать, что я такая маленькая и беззащитная, а вокруг кольцом смыкается огромный и до ужаса несправедливый мир.
Стараясь предпринять хоть какие-то действия, я обратилась к своему дяде, в то время работнику прокуратуры. Он обзванивал больницы, милицию, всевозможные учреждения, где может находиться потерявшийся человек. Мы искали ее буквально по всему городу. Проходил день за днем, дядя постоянно куда-то звонил, получал информацию, но все безрезультатно. Мне было непонятно, как так может произойти, что человек просто взял и исчез?!
Начинался новый учебный год, вскоре мне нужно было возвращаться в Жезказган, билеты были куплены заранее. На дворе стояла золотая осень, такая красивая, какая может быть только в Алматы. Я иду совершенно обессиленная по какому-то отдаленному и криминальному району, где предположительно пропала моя мама. Отправила подругу на вокзал, а сама решила еще раз пройтись недалеко от места ее жительства, надеясь найти хоть какие-то зацепки.
Я шла по абсолютно тихой и безлюдной улице, обрамленной серыми двухэтажными постройками 40–50-х годов. Вся дорога была усеяна желтыми листьями, прямо как в стихах Пушкина – «очей очарованье». Вдалеке, возле водяной колонки, я увидала человека, решила спросить, может, он что-то знает, видел или слышал о маме. Чем ближе я подходила, тем сердце мое билось сильнее. Это называется интуицией, той невидимой связью между матерью и ребенком. Когда я подошла к этому человеку, и он обернулся, это оказалась… моя мама!