До сих пор доподлинно неизвестно, скольким из них удалось прорваться к ведущим бои в Станичке товарищам или скрыться от преследования в горных лесах, соединившись с остатками воздушного десанта или местными партизанами. Официально считается, что к Станичке вышло около двухсот морпехов; еще 25 вместе с последними уцелевшими воздушными десантниками эвакуировали кораблями, несколько бойцов скрылись в горах…
Вспомогательный же десант, изначально призванный просто отвлечь внимание противника от побережья в районе Озерейки и состоявший из неполных трех сотен морских пехотинцев без тяжелого вооружения, высаживался южнее, в районе небольшого поселка Станичка. Как порой и случается на войне, именно этому крохотному по военным меркам отряду под руководством майора Цезаря Куникова и суждено было добиться успеха. Закрепившись на берегу, а затем и выбив гитлеровцев из южной части поселка (потеряв при этом лишь одного бойца убитым и троих ранеными), советские десантники создали серьезную угрозу правому флангу немецкой обороны, так называемой «голубой линии»[4].
Если бы комфлота Октябрьский не упустил момент, возвращая корабли на базы, а в эту же ночь перебросил сюда основную часть не состоявшегося под Озерейкой десанта, история Малой Земли тоже могла бы пойти совсем иначе. Но он этого не сделал, за что впоследствии – равно как и за множество прочих просчетов и ошибок – и был снят с должности. Корабли вернулись в Туапсе и Геленджик, откуда их пришлось возвращать приказом командующего Закавказским фронтом генерала Тюленева.
Продлившаяся с 5 по 15 февраля – войска выгружались исключительно в темное время суток – высадка позволила перебросить на плацдарм две бригады морской пехоты, стрелковую бригаду, противотанкистов (всего – более семнадцати тысяч бойцов со средствами усиления), доставить полтысячи тонн боеприпасов, продовольствия, горюче-смазочных материалов. Причем, по данным некоторых историков, все заняло куда меньше времени, не более пяти дней.
Так и началась знаменитая эпопея Малой земли, так или иначе ставшая одним из ярчайших эпизодов Великой Отечественной войны…
Нет, историей старший лейтенант Алексеев никогда всерьез не увлекался, скорее наоборот, просто так совпало. Родной 382-й ОБМП[5] дислоцировался в Темрюке, потому славное военное прошлое Краснодарского края и, в частности, Новороссийска времен ВОВ бойцы – и особенно офицеры – знали более чем хорошо. Поскольку в определенной мере являлись прямыми наследниками тех самых легендарных морпехов, что прыгали в ледяную февральскую воду и двести с лишним дней насмерть бились с противником на берегу, под постоянными авианалетами и артобстрелами сдерживая натиск едва ли не всей 17-й армии вермахта.
Нельзя сказать, что на обязательных политзанятиях с историческим уклоном Степан столь уж усердствовал, но благодаря отличной памяти запомнил многое. Да и просто интересно было – не зря же во время отпуска на те раскопки поехал, вместо того чтобы поваляться на пляже и покрутить ни к чему не обязывающие шашни с местными девчонками. По собственной инициативе, между прочим, никто не тянул! И прадеды его с немцами воевали: один пропал без вести летом сорок первого где-то в Белоруссии, второй погиб тремя годами позже при освобождении Крыма.
Короче говоря, о том, как развивалась начавшаяся четвертого февраля десантная операция и как оборонялась Малая Земля, Степан знал достаточно неплохо, да и про осеннюю Новороссийско-Таманскую наступательную, которой, по сути, и завершилась битва за Кавказ, тоже более-менее помнил. Не так, чтобы навскидку отбарабанить все ключевые даты, номера подразделений и фамилии их командиров, но помнил. Такое вот, выражаясь языком авторов популярных нынче фантастических романов о попаданцах в прошлое (коими морпех особо никогда не интересовался, хоть и прочитал с подачи своих бойцов парочку, чтобы, как принято говорить, «быть в тренде»), послезнание. Или все-таки предзнание, ведь эти события еще не произошли?
На несколько секунд задавшись вопросом, какой термин более правильный, Степан неожиданно осознал, что к нему, несмотря на выпитый спирт, а вернее – как бы дико подобное ни звучало – благодаря ему, окончательно вернулась способность трезво размышлять…
Итак, он каким-то образом попал (перенесся? провалился?) в нереально далекое прошлое, в февраль сорок третьего года.
Вопрос, каким именно образом подобное вообще возможно, пока отложим как не имеющий ответа. Просто примем как непреложный и, пожалуй, не требующий дополнительных доказательств факт: он уже здесь. А заодно не станем ломать голову и над тем, для чего это произошло и есть ли у него шанс вернуться обратно в свое время. Попал – и попал. Как в том старом-престаром мультике говорилось «уж послала, так послала». Вот именно.
Подумаем лучше, что ему дальше делать. И вообще, и в частности. Вопрос, в принципе, риторический, понятно: воевать, что ж еще? С фашистами, ага. С теми самыми, из черно-белой кинохроники и цветных художественных фильмов. Которые убили обоих его дедов и еще несколько десятков миллионов хороших советских людей. Ладно, допустим. Никаких проблем и прочих моральных терзаний: именно этому его, собственно говоря, и учили, к этому и готовили. Да и новомодные психологические тесты однозначно показывали, что он готов к реальным боевым действиям. Так что повоюем с продвинутыми еврогейцами чай не впервой – предки не дадут соврать.
Что еще? Если судить по тем самым «попаданческим» романам, его могут раскрыть сотрудники особого отдела, поэтому стоит прикинуть, на чем он может спалиться. Одежда? Намокшие камуфляжные брюки и берцы у Левчука никакого особого удивления не вызвали, тельняшка – тем более. И даже опережающий это время на пару десятилетий штык-нож не заставил старшину немедленно разыскивать представителя «кровавой гэбни». Спасибо, нужно полагать, надписи «сделано в СССР» – а он-то, дурак, еще морщился, когда личное оружие выдавали: мол, старье семидесятых годов, неужели ничего поновее нет? Вот тебе и поновее, блин! Хорошо, хоть родной калаш благополучно утоп – он-то у него вполне новый… был, всего-то девяносто пятого года выпуска, и с соответствующей надписью на ствольной коробке. Повезло, хотя и жалко, конечно. Придется Михаилу Тимофеевичу с нуля свое легендарное детище разрабатывать…
«Жетон! – кольнула мысль. – Пойди объясни тем самым особым товарищам, отчего там «ВС России» выгравировано вместо привычного «РККА». Да и вообще, не используются в Красной армии жетоны, только бакелитовый медальон с вложенной внутрь бумажной анкетой – как там его Егорыч называл, «ЛОЗ», что ли? Хотя стоп, тут как раз все в порядке – опознавательный жетон он, как и большинство других морпехов, сразу же намертво приклеил скотчем к удостоверению личности, которое носил во внутреннем кармане куртки. Поскольку ношение его на шее на корабле категорически не приветствовалось и даже запрещалось с точки зрения техники безопасности. Зацепишься за что-то – и каюк. Если шнурок вовремя не порвется, или придушит, или кожу до мяса раздерет. Правда, в форменных брюках имелся еще специальный кармашек под поясным ремнем, но о том, чтобы кто-то таскал там жетон, Степан даже не слышал – потеряешь, позабыв вынуть, при первой же стирке, и потом придется восстанавливать, предварительно выслушав от вышестоящего начальства много интересного о себе, любимом. А куртка благополучно утонула вместе с бронетранспортером, полевой сумкой и разгрузкой. Ну и с автоматом, как неожиданно выяснилось. То ли еще там, в будущем, то ли уже здесь, в прошлом. Кстати, насчет времени…»
Старший лейтенант бросил быстрый взгляд на запястье, с трудом подавив разочарованный вздох. А вот часов реально жалко, хорошие были часы, водонепроницаемые, противоударные, с автозаводом и кучей всяких полезных опций. И недешевые, кстати. Купил на выпуск из училища, думал, всю жизнь проносит, а оно вон как вышло – пошли на дно вместе со всем остальным имуществом. Небось, лежат себе тихонечко на донном песочке, время отсчитывают, поскольку водонепроницаемые, аж до ста метров давление держат. И ежели производитель батареек в рекламе не врет, в аккурат до самой победы и дотикают. Кстати, насчет того, что он левша, старшина ошибся: многие бойцы носили часы именно что на правой руке, чтобы не выходили из строя от вибрации при частой стрельбе из автомата.
Все? Ну да, вроде бы все. Больше его принадлежности к иному времени (равно как и другой армии и стране) выдать ничего не может, поскольку никаких татуировок он не имел, да и в карманах брюк ничего предосудительного не было. Разве что давешняя пуля и тот самый дешевый перочинный ножик, что отчего-то поверг в шок парочку военных археологов. Если не потерял, пока в море барахтался, конечно. Ну нож-то вообще не проблема, если вдруг и прицепятся – легко отбрешется, что, мол, трофейный. Или у фрица прихватизировал, или выменял у кого-то из успевших повоевать бойцов. На папиросы, допустим, выменял, поскольку сам не дымит, а табачная пайка бойцу наверняка положена. Или тут больше махорка (которую старлей, к слову сказать, ни разу в жизни в глаза не видел) распространена?
Вспомнив про нож, Алексеев на миг замер, пытаясь поймать ускользающую мысль. Не поймал, хоть и остался в полной уверенности, что мысль определенно была важной. Возможно, даже с приставкой «очень»…
А в следующий миг все это и вовсе отошло на второй план.
Блиндаж внезапно вздрогнул до самого основания, утоптанный пол ощутимо долбанул по подошвам, на голову и шею щедро сыпануло с разошедшегося потолка – хреново немцы строили, видать, поленились лишний накат сделать – землей и древесной трухой. Вытяжную трубу смяло, и покосившаяся буржуйка густо задымила, наполняя помещение едкой гарью. Керосинка опрокинулась и судорожно заморгала, отбрасывая на стены тревожные мечущиеся тени.
Долей секунды спустя пришло забивающее уши «бу-бу-м-м-м» близкого взрыва. А следом – и еще одного. И еще…
Глава 3
Артналет
Район Южной Озерейки,
утро 4 февраля 1943 года
Степан отреагировал на полном автомате, на рефлексах отрабатывая намертво вбитые боевые навыки: выйти из-под обстрела, найти укрытие, проверить оружие, вступить в бой. Мельком порадовался, что керосинка не погасла: в темноте пришлось бы куда как сложнее. Метнувшись к нарам, ухватил ближайший автомат и подсумок с запасными дисками и, пригнувшись, чтобы не расшибить голову о просевшую подпорную балку, рванул к выходу. Сорвав плащ-палатку, толкнул дверь от себя, краем сознания припомнив, что открываться она вроде бы должна наружу, дабы не внесло внутрь ударной волной близкого взрыва. Или все-таки наоборот, чтобы снегом или землей не привалило? К занятиям по полевой фортификации Степан, как и большинство курсантов, относился без особого пиетета, искренне полагая, что в современной высокоманевренной войне морпехам копать блиндажи уж точно не придется, тем более для подобного имеются инженерные войска, а вот надо же – и запомнилось кое-что, и пригодилось. В том смысле, что дверь послушно распахнулась – именно что наружу…
Левчук с Аникеевым, судя по металлическому лязгу и сдавленному мату за спиной, отреагировали столь же быстро и занимались примерно тем же самым. То есть экстренно «выходили из-под обстрела», не дожидаясь повторного прилета фугасного подарка, который, вполне может статься, на сей раз ляжет с полным накрытием и от которого вряд ли защитит хилый накат немецкого – или кто там его строил? Вроде бы в разговоре еще и румын упоминали? – блиндажа. А в том, что на втором слое бревен вражеские саперы определенно сэкономили, Степан даже не сомневался, уж больно щедро сверху землицей сыпануло.
Снаружи была сизая от дыма морозная ночь, и тухло воняло сгоревшим тротилом.
Алексеев на секунду замешкался, пытаясь сориентироваться и понять, куда, собственно, следует бежать. Нет, понятно, конечно, что вверх по нескольким вырубленным в мерзлой земле ступенькам – и дальше по ходу сообщения, вот только оный ход уходил и вправо, и влево.
– Направо давайте, тарщ лейтенант, – ощутимо пихнул в спину старшина. – Левый ход наверняка завалило, как раз с той стороны и рвануло.
Степан послушно двинулся в указанном направлении, успев пробежать метров пять, прежде чем очередной осколочно-фугасный подарок лег совсем недалеко от траншеи: похоже, фрицы заранее пристрелялись по собственным бывшим позициям. Короткая вспышка, могучее «бу-бумм», выворачивающий внутренности акустический удар – и лупящие по головам и спинам залегших бойцов комья мерзлой земли. Спустя буквально секунду – еще один разрыв, теперь где-то позади, как бы даже не в районе блиндажа, светлая ему память, коли так. Похоже, угадал: в окоп посыпались обломки искромсанных бревен, расщепленные доски, еще какой-то мусор.
– Ух, ё! – прокомментировал происходящее старшина, тряся головой. – Метко садит, сволочь! Держите, тарщ лейтенант, шлем, а то, не ровен час, голову зашибет! А вот автоматик вы бы мне…
Левчук не договорил, одновременно с высверком очередного взрыва утыкаясь в землю. Снова бабахнуло, щедро одарив морских пехотинцев новой порцией земли. Впрочем, Алексеев его прекрасно понял: судя по всему, пистолет-пулемет, который он прихватил, покидая блиндаж, принадлежал старшине. Не оборачиваясь, забрал у бойца каску, напялил на голову. Не успевший просохнуть подшлемник неприятно холодил кожу, и Степан искренне надеялся, что влажный он из-за морской воды.
Еще один взрыв, и еще – немцы лупили залпами, не жалея боеприпасов. Утоптанное дно траншеи ходило ходуном, с оплывающих буквально на глазах стенок сыпалась земля, по затянутой плотным сукном бушлата спине и шлему молотили камни, в ноздри лезла тухлая кислятина сгоревшей взрывчатки.
Взрыв. Снова взрыв. Перерыв в пару-тройку секунд. Взрыв. Взрыв. Пауза. Взрыв. Пауза. Взрыв.
И только сейчас, всем телом вжимаясь в промерзшую наковальню новороссийской земли, по которой с безжалостным постоянством долбил исполинский молот немецкой батареи, впервые оказавшийся под артобстрелом Степан вдруг осознал, что именно он видел во время раскопок. И почему поисковики говорили, что в окрестностях города грунт в буквальном смысле нашпигован металлом. Вот этим самым металлом, который сейчас с нежным журчанием падал на занятые советскими морпехами бывшие фашистские окопы. И еще старший лейтенант неожиданно поймал себя на мысли, что точно не уверен, гаубицы по ним лупят или минометы: слух отшибло после первых же разрывов, так что пойди пойми, журчит оно или воет…
Взрыв. Взрыв. Взрыв. Оглушающая звенящим беззвучием пауза и противный металлический привкус во рту. Взрыв. Взрыв. Короткая передышка. Взрыв. Взрыв. Взрыв.
Аникеев все-таки не выдерживает, что-то иссупленно кричит (сквозь напрочь забитые уши не пробивается не один звук, кроме бесконечного глухого бумканья новых разрывов) и пытается встать. Но опытный старшина вовремя хватает его за поясной ремень, дергая назад и прижимая в земле.
И неожиданно наступает тишина.
Настоящая, а не звенящая в ушах тишина. Нет, противный, проникающий куда-то под самую черепную коробку комариный звон никуда не уходит, лишь меняет тональность. Старлей инстинктивно трясет головой, словно это может помочь. Осторожно приподнимается. С каски и бушлата сыплется земля, рот и нос забиты пылью. Неужели все закончилось? Интересно, сколько времени прошло? Час, два, больше? Нет, понятно, конечно, что глупость, что прошло от силы несколько десятков минут, но подсознание не верит, убеждая в обратном…
Левчук что-то говорит, и Степан неожиданно осознает, что уже начал его слышать:
– Впервой, что ли, говорю, под обстрел попал, лейтенант?
Морпех согласно кивает, судорожно, до рвущего горло кашля отплевываясь. Странно, вроде и земля мерзлая, а во рту – сплошная пыль, словно летом. И слюна вязкая, коричневая такая, будто шоколадный батончик сжевал. Вот только вкус у этого батончика больно уж странный.
– Тогда понятно, когда в первый раз, оно завсегда страшно. Я, тарщ лейтенант, честно вам признаюсь, когда впервые под германскими фугасами полежал, едва того, под себя не сходил. Причем сразу в обоих смыслах. Одно удержало – позориться перед товарищами уж больно не хотелось. А после и вовсе не до того стало, когда немец на наши позиции попер. Он-то, дура, считал, что с земелькой нас качественно перемешал, а мы ему так дали, что еще почти сутки позицию держали. Далеко это было, под самой Москвой. Ну так чего, оклемались? Держите-ка вот фляжечку, рот прополощите да водички глотните. Немного только, когда еще доведется новой набрать.