Лучи солнца пробились сквозь тучи, и я заметила, как начали переливаться всеми цветами радуги темные пятна на впалых щеках мамы. Уголь.
– Ты их рисовала…
Еще один глубокий вдох.
Мама притянула меня к себе.
– Кася, тише. Им нравится, как я работаю, это позволяет мне стать ближе…
– Это опасно.
– Думаешь, я ради удовольствия? Это все из-за папы. Они могли его расстрелять!
– Если бы я была женой такого человека, как папа, я бы скорее умерла, но осталась бы перед ним честной.
Мама пошла дальше, а я, натыкаясь на людей, следовала за ней.
– Ты еще не доросла, тебе не понять.
Я потянула ее за рукав жакета.
Она оттолкнула мою руку.
– Мама, они называют это осквернением. Полячка и немец. Вместе.
Мама круто развернулась лицом ко мне:
– Ты можешь не кричать? Что на тебя нашло?
От нее пахло кофе и грушевым печеньем.
Я готова была расплакаться. Как можно быть такой легкомысленной?
– Они всех нас заберут. И папу тоже.
– Иди на работу, – сердито ответила мама.
Она пошла через улицу и чуть не угодила под красивую машину с открытым верхом, в которой ехала молодая пара. Парочка начала сигналить и что-то кричать по-немецки. Мама выбралась на тротуар и обернулась.
Почувствовала вину из-за того, что так резко со мной говорила?
Она поднесла руку ко рту и крикнула:
– Сандвич принесу в кинотеатр! Зайду пораньше!
Я промолчала, а мама прижала свой кофе к груди и пошла дальше. Очень скоро ее проглотила толпа.
Меня трясло. Кому об этом рассказать? Только не папе. Он убьет Леннарта, и нас всех расстреляют. Я оглянулась на «Дойче хаус» и увидела, как Леннарт, ковыряясь зубочисткой в зубах, в компании еще троих эсэсовцев спускается с крыльца. Как она могла встречаться с таким типом?
Я переключила все мысли на выполнение задания. Вспомнила девиз скаутов: «Будь готов!» Главное – быть внимательной, и тогда я смогу все сделать без сучка без задоринки. А уже потом расскажу обо всем этом Зузанне. Она поможет маме.
Я прошла через Городские ворота и спустилась к аптеке Зауфаныма точно по графику. Это было просто. Мы с Надей заходили туда миллион раз. Но в этот день, когда я шла по мощенной булыжником мостовой, меня преследовало ощущение, что я спускаюсь в ад Данте.
Когда-то Старый город был самым оживленным торговым районом Люблина. Мы с Надей иногда проводили там целый день – глазели на витрины магазинов и лакомились посыпанными сахарной пудрой пышками. На улицах стояли телеги с горами репы и картошки, играли дети, владельцы магазинов в черных шляпах и длиннополых черных сюртуках с рукавами колоколом разговаривали, стоя на крыльце, с покупателями. Двери магазинов распахнуты, так чтобы товар можно было разглядеть с улицы. Туфли и шлепанцы. Грабли и вилы. Клетки с кудахчущими курицами и крякающими утками.
Тогда мужчины в черно-белых талисах входили и выходили из большой синагоги Хевра Носим. Другие же шли из бани домой, а за ними по улице стелился пар.
Но после прихода немцев любому, кто входил в гетто, становилось грустно и страшно. Люблинский замок, который немцы превратили в тюрьму, взирал со своей высоты на петляющие мощеные улочки, но толпы покупателей и стайки играющих детей исчезли. Большинство молодых людей немцы угнали на свои строительные работы. К югу от Люблина они расчищали землю и строили новый трудовой лагерь, который назвали Майданек.
Многие магазины закрывались, а в тех, что остались, товар оскудел. По улицам расхаживали патрули эсэсовцев, а подростки, которых по возрасту не угнали на работы, сбивались в группки, и в них чувствовалась тревога. Я видела женщин – они столпились вокруг поставленного на землю подноса с мясными отходами. Какой-то мальчишка торговал белыми повязками со звездой Давида, и такая же была у него на рукаве. Синагогу заколотили, а на двери прибили таблички с немецкими надписями. Баня погрузилась в тишину и больше не выпускала пар на улицу.
Подойдя к аптеке, я почувствовала некоторое облегчение. Это одно из немногих мест в гетто, которое еще не закрылось, и днем здесь было довольно людно. Мистер Зет оказался единственным в гетто владельцем магазина не евреем. Говорили, что он подкупил всех нацистов, от которых зависел его бизнес.
Через фасадную витрину я разглядела мужчин в черных шляпах, которые играли в шахматы за столиками в аптеке. Мистер Зет стоял возле деревянной стойки и помогал паре покупателей выбрать нужное лекарство.
Я повернула круглую стеклянную ручку. Дверь со скрипом открылась. Несколько мужчин оторвались от своей игры и не без любопытства посмотрели на меня. Я немного знала мистера Зауфаныма, мы ведь ходили в одну церковь, но он не подал виду, что узнал меня. Проходя между столиками, я уловила обрывки разговоров. Говорили в основном на идише, и лишь немногие – на польском. У задней двери я взялась за ручку и повернула, но она не поддалась.
Заперта?
Я попробовала снова. Опять без толку.
Что теперь делать? Уходить?
Я обернулась и посмотрела на мистера Зета. Он извинился перед покупателями и пошел в мою сторону.
И как раз в этот момент нацистский коричневорубашечник, обычный гитлеровский штурмовик с портупеей, приложил для удобства ладони к витрине и смотрел внутрь аптеки.
Меня высматривает!
Даже игроки в шахматы заметили штурмовика и сели прямее.
Я мысленно повторила клятву «Серых шеренг»: «Клянусь хранить тайны организации, подчиняться приказам и без колебаний пожертвую своей жизнью».
Последняя часть в этот момент оказалась близка к реальности.
Мистер Зет подошел ко мне и провел обратно к прилавку. Я едва дошла – ноги стали как тряпочные.
– Желаете купить аспирин? – предложил мистер Зет.
– Да. Очень болит голова.
Как только коричневорубашечник отлип от витрины и пошел дальше, мистер Зет провел меня к двери, качнул ручку и совершенно спокойно позволил мне пройти внутрь.
Я спустилась. Над деревянной дверью горела голая лампочка. Я постучала костяшками пальцев. Внутри все похолодело.
Наверное, скажу Петрику, что это мое последнее задание.
– Кто там? – спросил женский голос.
– Это Ивона.
Дверь открылась.
– Они прислали ребенка? – удивилась женщина, но в полумраке я ее не разглядела.
Я вошла, а она закрыла за мной дверь.
Ребенка? Да мне уже восемнадцать. И вообще, мне часто говорят, что я выгляжу старше своих лет.
– Я пришла за аспирином, и у меня только пять минут.
Женщина смерила меня долгим взглядом, так смотрят на последнюю рыбу на рынке, и направилась в смежную комнату. Я прошла чуть дальше от двери. Помещение по площади было раза в два больше нашей квартиры. Окна заклеены черной бумагой, отсюда и темнота. Сильно пахло плесенью и грязными носками, но обстановка вполне приличная: длинный диван, кухонный стол со стульями, над столом лампа с красно-синим абажуром, а у дальней стены – раковина. Из крана капала вода, сверху доносился звук тяжелых шагов и скрежет ножек стульев по полу.
Куда подевалась эта женщина?
Она вернулась с толстым пакетом в руках. Я затолкала пакет в свой рюкзак и посмотрела на наручные часы. Уложилась меньше чем за минуту, даже несмотря на миссис Копушу. И только тогда я заметила на диване девушку. Она, склонив голову, сидела в тени.
– Кто это? – спросила я.
– Не твое дело. Тебе пора уходить.
Я подошла ближе.
– Вы ее побили?
– Естественно – нет. Анна будет жить в семье католиков. Ее родители считают, что так для нее будет безопаснее.
– Безопаснее в таком виде?
На девушке было черное пальто поверх вязаного свитера, черные ботинки и чулки, да еще волосы подоткнуты под тюрбан из красно-черного шарфа. Естественно, я знала, как одеваются девочки-католички, ведь сама была такой и благодаря маме каждое воскресенье первой приходила на мессу.
У этой девушки в такой одежде не было шансов сойти за католичку.
– Девочки-католички так не одеваются, – заметила я и повернулась, чтобы уходить.
– Ты не могла бы задержаться на минутку и рассказать ей, как надо одеваться? – попросила женщина.
– Ну, не знаю…
Теперь, когда ей что-то надо, она вдруг стала такой вежливой. А у меня своих проблем хватает: нужно пронести через город секретный пакет.
– Для нее это очень важно, – сказала женщина. – Она совсем одна.
– Это заметно.
Я села на диван рядом с девушкой.
– Меня зовут Кася. – Я накрыла ладонью ее руки. Руки у нее были еще холоднее моих. – Анна, такое красивое имя. Ты знаешь, что оно означает? «Избранная Богом».
– На самом деле меня зовут Ханна, – буркнула девушка, даже не взглянув на меня.
– Если ты собираешься жить в семье католиков, первым делом тебе надо избавиться от этого шарфа.
Она посмотрела на меня, но снять шарф не спешила. Я не могла просто уйти и оставить ее одну.
Ханна медленно стянула с головы шарф, и темные волосы упали ей на плечи.
– Вот и хорошо, – похвалила я. – А еще тебе лучше не ходить в черных чулках и ботинках. Давай поменяемся.
Девочка даже не пошевелилась.
– Я не могу, – сказала она.
– Ханна…
– Осталось три минуты, – напомнила женщина от двери.
– Тебе лучше поторопиться, – настаивала я.
– Я передумала, – ответила девочка.
Я встала и поправила юбку.
– Хорошо. Тогда я ухожу.
– Мой парень сказал, что если я это сделаю, то перестану для него существовать.
Я снова села на диван.
С парнями вечно столько проблем!
– Не сваливай все на него. Ты сама должна принять решение.
– Он все равно теперь меня ненавидит. Говорит, что я бросила родителей.
– Твои родители хотят этого. А твой парень потом поймет, что так для тебя лучше.
Женщина шагнула от двери в нашу сторону.
– Давайте уже заканчивайте.
– Они же только мужчин забирают, – упрямилась Ханна. – Может, мне дома остаться…
– Тебя могут угнать, так что лучше жить в новой семье. Если все получится, ты сможешь передавать родным продукты…
– Ничего не получится.
– Многие так делают, и все нормально. А сейчас – выше нос. Эсэсовцы сразу замечают тех, кто сник.
Ханна провела рукой по лицу и расправила плечи. Хорошее начало! Она была симпатичной девушкой с веснушчатым носом.
– Возьми мои туфли. Шевелись.
– Две минуты, – считала женщина.
– О нет, я не могу.
– Ты должна. Эти ботинки тебя сразу выдадут. Давай поменяемся.
А вдруг меня остановят? У меня настоящие документы, и папа, если что, выручит.
Ханна стянула черные чулки и поменяла на мои белые гольфы. Я надела ее ботинки, размером чуть меньше моих.
– А теперь повернись. – Я быстро-быстро заплела ее темные волосы в толстую косу. – Незамужние девушки-католички заплетают только одну косу. Знаешь «Отче наш»?
Ханна кивнула.
– Хорошо. И выучи польский национальный гимн. Они теперь часто спрашивают. Если кто предложит водку, не цеди, пей одним глотком или отказывайся.
– Пора, – вмешалась женщина.
Я оценила свою работу и осталась довольна.
На столе лежала Библия в белом переплете.
Я протянула ее Ханне:
– Красивая Библия. Только поразгибай переплет туда-сюда, как будто ты часто ее читала. А в церкви опускайся на правое колено. Вот так. И крестись… – я показала, – вот так. Нет, правой рукой. Правильно. Просто повторяй все за другими. И не жуй облатку. Она должна растаять во рту.
Ханна схватила меня за руку:
– А мне обязательно есть свинину?
– Ты скажи, что как-то сильно отравилась и теперь даже смотреть на нее не можешь…
– Спасибо, – сказала Ханна. – Жаль, мне нечего тебе дать.
– Ивона, пожалуйста, – взмолилась женщина.
– Это не важно. Главное – ничего не бойся. Твой польский не хуже, чем у поляков. И вот еще – последний штрих. – Я сняла цепочку с серебряным крестиком и надела ее Ханне на шею.
Она посмотрела вниз на крестик.
– Понимаю, тебе трудно с ним ходить, но все католички носят крестики.
Петрик бы понял.
Я подошла к двери и оглянулась на прощание. Ханна стояла с Библией в руке – типичная девушка-католичка собралась пойти на воскресную мессу.
– Пять минут прошло, – заметила женщина и предложила: – Может, тебе лучше остаться до темноты?
– Со мной все будет в порядке.
Меня ждал Петрик.
Я поднялась по лестнице, прошла через аптеку и оказалась на улице.
Как же было хорошо снова оказаться на свежем воздухе. И дело я сделала.
«Не буду-ка я пока выпрашивать себе задания», – думала я на пути в кинотеатр.
Взглянув на часы, я поняла, что на смену приду рано. То-то босс обрадуется.
Все, чего я хотела, – это без приключений добраться до места, а там, если понадобится, Петрик всегда поможет.
Я прошла большую часть пути, но еще в Старом городе у меня возникло такое чувство, будто меня кто-то преследует. Я наклонилась, чтобы затянуть шнурок на ботинке Ханны. В рюкзаке зашуршал секретный пакет. Я мельком глянула назад. Тот самый штурмовик, которого я заметила у аптеки, разгонял группу подростков.
Видел он, как я спускалась в полуподвал или не видел?
Я отогнала прочь дурные мысли и быстро пошла дальше.
К кинотеатру я подошла за пять минут до начала моей смены.
Над входом была вывешена афиша: «Вечный жид»[20]. С того дня, как нацисты заняли кинотеатр, все фильмы присылались из их штаба «Под часами». Поляков в кинотеатр не пускали, но мы по названию понимали, что этот фильм – нацистская пропаганда.
Возле кассы уже образовалась очередь. Немцы стояли с этим особенным выражением ожидания начала сеанса на лице. Одной из новинок, которые внедрили у нас нацисты, была патриотическая музыка. Ее без конца передавали через динамики на фасаде кинотеатра. «Хорст Вессель», гимн НСДАП, погребальный марш с духовыми гремел над площадью весь вечер и даже во время сеанса. «Знамена ввысь! В шеренгах, плотно слитых, СА идут, спокойны и тверды», – пел хор немцев.
Я прошмыгнула в дверь кассы и перевела дыхание. Помещение было маленьким, размером где-то с ванную комнату. Высокий табурет и завешенное бумагой окно – вот и все.
Следили за мной?
Я включила свет и дотронулась до кассы. Прохладная и гладкая поверхность успокаивала. Надо взять себя в руки и заняться делом – рассортировать деньги, но шторы пока не поднимать.
Где мама? Пора бы ей уже принести мне еду.
У мамы был опыт работы медсестрой, и немцы заставили ее помогать в больнице Старого города.
Почему она опаздывает именно тогда, когда я умираю от голода?
Запах немецких конфет сводил с ума.
Я чуть-чуть отодвинула шторы и выглянула из будки. Меня словно током ударило. Этого просто не может быть! Штурмовик, которого я видела у аптеки мистера Зета, стоял в очереди и беседовал с двумя домохозяйками.
Как же я обрадовалась, когда Петрик ворвался в будку и сел на свое привычное место на полу под окном. Щеки у него раскраснелись, и голубые глаза из-за этого казались особенно яркими. Сразу за Петриком в будку проскочила его младшая сестра Луиза. Она соскользнула по стене и устроилась рядом с братом. Они были совсем разные. У Петрика светлые глаза, у Луизы – темные. Он – серьезный, она – хохотушка. В свои пятнадцать Луиза была в два раза меньше брата.
– Как прогулялась? – спросил Петрик.
Я поправила юбку, чтобы ноги при взгляде с пола на высокий табурет смотрелись максимально выгодно.
– Очень даже хорошо, только вышла одна заминка…
Петрик дал мне понять, что при Луизе распространяться об этом не следует.
– А я вот хочу разобраться, в чем мой самый главный талант, – сообщила Луиза. – Кася, как ты думаешь?
И почему она в такой момент пристает с дурацкими вопросами?
Я снова отодвинула шторку и посмотрела на очередь – штурмовик в коричневой рубашке никуда не делся. Теперь он оживленно разговаривал с двумя мужчинами в очереди.
Обо мне?
– Луиза, не знаю, – ответила я. – Ты хорошо печешь…