Второй товарищ тем временем достает платок из кармана, прижимает к носу. Я благодарно хлопаю его по плечу и откидываю голову назад. Похоже, подробный просмотр памяти – это не такое уж безопасное дело. Плата за знания берется кровью.
Меня обнимают с двух сторон, и мы бредем по коридору к знаменитым университетским лифтам. Известны они своей скоростью и капризностью. Не дай бог малейший перегруз – лифт отказывается ехать. А студенты начинают ругаться, кому подниматься пешком или ждать следующий лифт. Но сейчас идут занятия, и мы легко спускаемся на третий этаж, где находится медпункт.
Тут тоже пусто, и миловидная медсестра в белом халате быстро меня осматривает. Ставит градусник.
– Рус, ну мы пойдем? А то Сыч ругаться будет.
Я уже знаю, кто мои друзья. Очкастый брюнет – Лева Коган. Его отец – знаменитый фельетонист из «Правды». Гроза министров и секретарей обкомов. Немало из них было снято после статей Когана-старшего. «Сегодня в фельетоне – завтра в столыпинском вагоне». Мама – известная пианистка. Оба родителя Льва, несмотря на свою очевидную национальность, старые члены партии. Не попали ни под репрессии, ни под дело «врачей-вредителей». Сам Лев хотел заниматься электроникой, радиоделом. Но папа сказал «надо» – сын ответил «есть». И пошел в журналисты. Дисциплина в семье Коганов армейская.
– Давайте уже, дуйте обратно. Дима, дашь потом списать конспект?
– Да у тебя же по марксизму-ленинизму автомат? – удивился мой второй друг и сосед по парте Дмитрий Кузнецов. Сам из Владимирской области, служил в десантных войсках. У нас с ним «боевое братство» на факультете. Мы единственные на курсе, кто служил. Плюс уже три года как живем в одной комнате в общаге. Вообще факультет журналистики располагается на Моховой. Но своей общаги у «акул пера» пока нет, поэтому они базируются в главном здании МГУ, где проходят некоторые лекции.
– Не хочу злить Сыча, – я посмотрел на градусник. Он показывал 36,6.
– В космос можно посылать, – медсестра глянула на цифры и начала засовывать мне в нос тампоны из ваты. – Перенапрягся. Посиди тут пока, отдохни.
– А ведь сессия только начинается. – Коган подталкивает к двери Кузнецова. – Давай, увидимся в столовке.
Друзья уходят, а я смотрю на отрывной календарь на столе медсестры. Какой же сейчас год? Вот что меня волнует в первую очередь.
На дворе 14 мая 1964 года.
Делаю легкое усилие, мысленно открываю уже свою память. Про хрущевскую эпоху я знаю все. Последний год правления «кукурузника». Осенью его снимут. Пост первого секретаря ЦК КПСС займет дорогой Леонид Ильич Брежнев и компания и уже сейчас ускоренными темпами строят заговор против Хрущева. Подговаривают друзей из Президиума ЦК, ведут переговоры с секретарями обкомов. Хрущев обречен. Против него вся союзная и республиканская элита, армия и КГБ. И причин тому несколько.
Во-первых, неудачи в сельском хозяйстве. Хрущеву так и не удалось накормить страну. Метания, эксперименты, кукуруза и целина, капельный полив и химизация. Чего только не перепробовал неугомонный Никита. Но все, что было гладко на бумаге, – натыкалось на овраги советской бюрократии и безответственности. Кукуруза, которой Хрущев так поразился в Америке, отказывалась расти в районах рискованного земледелия средней полосы России. Распахали целину? А заодно с ней и казахские солончаки. Лесополосы высадили поздно, последние два года на целинных землях бушуют песчаные бури. Урожай погиб, в стране намечается острый дефицит хлеба. Его ощущают даже в крупных городах. Это вызывает сильное недовольство народа. Уже случился бунт в Новочеркасске.
Во-вторых, элиты. Их Никита тоже больно пнул. Разделил обкомы, сокращает армию и генералитет. В верхах растет раздражение. Чуть не начали ядерную войну с США («свозили ракеты на Кубу и обратно»), рассорились с Китаем (личный конфликт Хрущева и Мао), разругались вдрызг с интеллигенцией (матерные эскапады в Манеже против скульпторов и художников) – и все ради чего? При этом удивительно, но сама творческая жизнь в стране на подъеме. Снимаются фильмы-шедевры, пишутся гениальные романы и песни. Эффект «оттепели»? Но «оттепель» объективно заканчивается, если уже не закончилась. Через год на Саматлоре забьет первый, самый мощный фонтан нефти. Откроется новая углеводородная сокровищница Сибири. Разумеется, на Западе узнают и о нефти, и о газе. Узнают и поставят в уме галочку. Ведь углеводороды – это кровь мировой экономики. А капиталисты-вампиры любят кровушку. Очень любят.
– Русин, тебе сколько полных лет? – Медсестра заполняла на меня карточку.
– Двадцать четыре.
– Так ты после армии?
– Точно, – я встал, прошелся по кабинету. Ничего не болело, голова прекратила кружиться. Кровь тоже не идет. Аккуратнее надо быть. Осмотрел белую рубашку с короткими рукавами, темные брюки. Вроде не закапал. Мое внимание привлекла необычная пряжка ремня. Скрещенные мечи. Подарок?
– В каких войсках служил? – Медсестра кокетливо поправила белокурую прядь, выбившуюся из-под шапочки.
– Пограничник.
Я присмотрелся к девушке. Ничего так, высокая и фигуристая. Белый приталенный халат подчеркивал все прелести женской фигуры. Грудь примерно третьего размера. Карие выразительные глаза. От моего взгляда девушка покраснела.
– Ты ведь Вика? – я напрягся, сделал мгновенный прокол в память Русина. Прошлый год, картошка, подмосковный колхоз, грязь, бараки… И мы, двадцатилетние лбы, убирающие плоды природы. А вечером поющие под гитару, употребляющие портвейн «Агдам» и кадрящие окрестный женский пол. Причем, судя по воспоминаниям Алексея, будущие журналисты пили так, будто у них имелась запасная печень. Парочку самых отвязаных судили на комсомольском собрании. Вроде бы привели в чувство. Потребляй, но не злоупотребляй!
– Да, я Вика, – девушка нахмурилась. – И да, ТА САМАЯ ВИКА!
Медсестра повысила голос, громко шлепнула печать. Чем это она так недовольна? Я еще раз кольнул память. И чуть не рассмеялся. История достойна включения в развлекательный роман. Главная проблема на картошке была одна – влюбленным парочкам негде было уединиться. На природе? Уже холодно. Идут дожди. Из жилых помещений – женский барак, мужской, столовая. Последняя закрывалась на ночь на огромный амбарный замок. Но была еще баня. В парной можно было вполне быстро устроить, как нас учили в армии, «скоротечный огневой контакт». Естественно, очередь на баню была расписана на неделю вперед. Тем более «парились» только вечером – днем работали, и работали без дураков. Тунеядцев в Советском Союзе не жалуют. Вика была прикреплена к нашему отряду в качестве фельдшера. Обработать мозоли, вылечить отравление… Сошлась с комсоргом курса, Колей Петровым. Отличником, спортсменом… Античный профиль, фигура культуриста, поет завораживающим баритоном под гитару – трудно устоять. Вот Вика и не устояла. После недолгого периода ухаживания крепость пала, и девушка пошла с ним в баню. И тут, как назло, в колхоз примчался декан. Ему доложили о моральном разложении студентов, и он решил, не надеясь на комсомол, лично вложить ума подотчетной молодежи.
Декан факультета журналистики в МГУ – фигура легендарная. Ян Заславский. Пережил нескольких генсеков страны и одного президента. Умный, талантливый… Но все его таланты не помогли в бане. Ян, еще будучи только исполняющим обязанности декана, одним наскоком ворвался в предбанник (кто-то настучал о месте «огневых контактов»), увидел разбросанные мужские и женские вещи, услышал характерные звуки. Схватил бюстгальтер, злорадно улыбнулся. Его улыбки я, естественно, не увидел в памяти Русина – это уже мое воображение дорисовало. Стал дергать закрытую дверь – кто-то умный прикрепил изнутри крючок.
– Дорогие мои! Пора открыть дверь и идти собирать чемоданы! После чего выметаться к чертям из лагеря!
В парной воцарилась тишина. Наконец через пять минут вышел голый парень. Это был Коля Петров. Плотно прикрыл дверь. Заславский тут же начал выяснять фамилию и группу. После чего ехидно поинтересовался:
– И что же ты там ночью делал?
– Мылся, – на Петрове не было лица. Он уже себя видел марширующим в кирзачах по направлению к армейской казарме.
– И с кем же ты там мылся? – декан приподнял за лямку белый бюстгальтер.
Парень молчал, опустив голову. И вдруг в предбаннике стало тесно. Внутрь зашли сразу все двадцать девушек отряда. В грязных резиновых сапогах, телогрейках. Возглавляла группу Оля-пылесос. Староста курса. Пылесосом ее назвали не по какой-либо похабной причине, а лишь потому, что некоторые молодые первокурсники, которые только заселились в эмгэушную общагу, впервые увидели пылесос. В руках Оли. Она убирала им свою комнату. Девушка была из небедной подмосковной семьи (говорили, что дочка первого секретаря райкома Зеленограда) и очень чистоплотная. Я разглядывал ее в памяти Лехи. Невысокая, точно ниже Вики, с широкими бедрами и мощным бюстом. Талия есть, а также присутствует красивая шея, роскошная грива рыжих волос. Аппетитная, ничего не скажешь.
– Товарищ декан! – железным голосом произнесла Ольга. – Я командир студенческого отряда. Что тут произошло?
Декан начал объяснять, но Пылесос его прервала.
– Как это не хочет выходить? Да мы сами ее сейчас оттуда вытащим. Мы все считаем, что таким не место в нашем университете. Отойдите, пожалуйста, все-таки вы мужчина…
Заславский послушно отошел на два шага и приготовился наблюдать из-за спин студенток, как будут выводить голую подругу Петрова. Дверь приоткрылась, и десять или около того девушек устремились внутрь. Кто их считал в полутемном предбаннике? Вот и декан не считал. А зря. Через пять минут из парной вышли дамы все в тех же сапогах и телогрейках, и Ольга растерянно произнесла:
– Странно, Ян Николаевич, но тут никого нет. Может, и не было никого?
Декан бросился в парную. Там было пусто.
– А как же женские вещи??! Белье?
– Девчонки после работы уставшие, мылись, забыли.
– А звуки?!
– Это я пел, – широко улыбнулся Петров и тайком подмигнул бледной Вике. Медсестра была обряжена в сапоги, штаны и телогрейку.
История Виктории тем не менее широко разошлась по МГУ. Девушка даже хотела уволиться, но за нее вступились университетские дамы. Тем более был повод. Разболтал все не кто иной, как Петров. И ему за это тут же был объявлен бойкот. На следующем же собрании комсорга по какому-то левому поводу поперли с должности, исключили из редакции факультетской стенгазеты.
– Ой, Русин, у тебя опять кровь идет!
Я очнулся от воспоминаний и обнаружил, что красная жидкость просочилась через ватные тампоны.
– Сядь! – Виктория взяла меня за руку и усадила на стул. Я задержал ее ладонь в своей:
– Ты не обижайся на Петрова! Мы его проработали на комсомольском собрании. За нечуткое отношение к товарищам.
– У нас с ним все! – Медсестра вырвала руку, подошла к окну. – Сама дура, что с ним связалась. Подруги предупреждали, что он ходок и трепач…
Я пожал плечами. С такой внешностью и не быть ходоком?
– Ты пока посиди, я дам тебе направление в нашу поликлинику, – девушка начала что-то быстро писать. – Сходишь, пусть врачи тебя посмотрят.
Чтобы себя чем-то занять, я полез в сумку. Тетради, конспекты, пара учебников – научного коммунизма и теории и практики партийно-советской печати. Взял зачетку. Третий курс, полный отличник. Идет сессия – часть зачетов уже сдана. Но основные экзамены впереди. Рассматриваю витиеватые росписи преподавателей. Раз отличник – значит, повышенная стипендия. Рублей сорок, а может, и сорок с лишним. Как бы узнать? Должны быть ведомости, где я расписывался.
Потом разглядываю себя нового на фотографии в студенческом билете. Мужественное лицо, упрямая челюсть с ямочкой, короткий ежик темных волос. Встаю, подхожу к зеркалу, что висит в приемной над раковиной. Серые глаза, высокий лоб, широкие плечи. Рост сантиметров 185–190 навскидку.
Вика удивленно на меня смотрит, но молча продолжает писать. Я сажусь обратно на стул и лезу по карманам. Смятый рубль с копейками, белый платок. Теперь их у меня два. Один нужно выстирать и отдать Льву.
Обо всех этих мелочах я размышлял, лишь бы не думать о главном. То есть о себе. Ведь я, прежний, сейчас живу на Арбате. Хожу в 91-ю среднюю школу, мне десять лет. Родители – молодые, здоровые. Отец работает инженером на АЗЛК, мама – учительница русского. Все в той же 91-й школе. И что мне делать? Подъехать на Арбат и глянуть на себя? А вдруг это будет иметь какие-то последствия для данной реальности? И ведь Бога не спросишь… С другой стороны, я же могу помочь семье. Через шесть лет у отца будут проблемы по партийной линии. Персональное дело за потерю партбилета. Поехал на рыбалку с друзьями, выпил лишнего… К этому времени он уже будет заместителем директора АЗЛК, партийной номенклатурой. В электричке милиционеры, почувствовав запах, попросят пройти. Отец начнет строить из себя охрененного начальника, грозить, что их в порошок сотрет лично глава Москвы – Гришин. Тот самый, который уже участвует в заговоре против Хрущева. История дойдет до первого секретаря горкома. Он и потребует, чтобы отец явился с партбилетом. Который тот потерял. Грязная, неприятная история. Отца уволят с работы, выпнут из партии. Он будет вынужден работать инженером по эксплуатации теплосетей в местном ЖЭКе. Станет еще больше пить, в конце концов это убьет их с матерью брак.
– Держи направление. – Вика протянула мне бланк. – Завтра зайди к терапевту, пусть он тебя посмотрит. Точно надо получить освобождение от физкультуры. Хотя у вас уже конец года…
– Вик, – я покрутил в руках бланк. – А ты сегодня вечером что делаешь?
У Русина нет девушки. И это непорядок. Третий курс, пора обзавестись постоянной подругой. Вика ему еще на картошке глянулась, но опередил ушлый Петров. Мне она тоже нравится. Статная, женственная.
– Алексей, что с тобой? – медсестра искренне удивилась. – Только что умирал, кровью брызгал, бледный весь…
– Умирает старый еврей. – я иду ва-банк и отвечаю анекдотом из будущего. – Слабым голосом спрашивает:
– Моя жена рядом?
– Да, дорогой.
– Дети здесь?
– Да, папочка.
– А мои внуки?
– Тут мы, дедушка!
– Тогда кому свет на кухне горит?!
Вика задорно хохочет, откинув голову. Ах, какая шейка!
– Мораль! – я поднимаю палец вверх. – Никакая болезнь и даже смерть не может мне помешать сводить на свидание такую красивую девушку!
– Ну ты… прямо Знаменский!
Знаменский? Ах, да… Один из самых быстрых бегунов Советского Союза времен Сталина.
Рассмешил, удивил, покорил! Формула будет действовать и через пятьдесят лет.
– Спасибо за комплимент. В восемь на Маяке?
– У памятника? – Вика пристально на меня посмотрела. – Ладно, в восемь.
Улыбнувшись девушке, я прямо из медпункта отправился в столовую. Нужно было отблагодарить мозг порцией глюкозы. А также белков и других микроэлементов. Внутри мощным стаккато звучало СЛОВО! Я еще плохо понимал послание, но, кажется, шел по правильному пути. Врастал в жизнь Русина. А через него и в жизнь страны. Той страны, которую мне предстояло спасти.
Я шел по главному зданию МГУ и поражался окружающей красоте. Здание только два года как сдали окончательно в эксплуатацию, и здесь все впечатляло. Мрамор, огромные потолки, хрустальные люстры, ковры… Настоящий храм знаний! А какие виды открывались из окон! Закачаешься. И все это построено за несколько лет. И сделал это народ, который еще двадцать лет назад насмерть сражался с фашистской Германией. Только-только заросли воронки от бомб, а СССР уже отправил первого человека в космос, развивает ядерную энергетику и строит вот такие шедевры. Сейчас страна на подъеме. Отставание от Запада минимальное. Все верят в недалекий коммунизм. В обществе зашкаливает социальный оптимизм. Яблони на Марсе? Легко! Помочь голодающим африканцам? Поможем! Пожалуй, этот социальный оптимизм лучше всего выражен в фильме «Я шагаю по Москве». Который только что снял Данелия. Пройдет еще двадцать с лишним лет, и все рухнет. Почему? Пока я поднимался на девятый этаж сектора «Е», этот вопрос молотом бился в моей голове.