Старая, осевшая на один угол изба знахарки Матрены Илюхиной освещена и натоплена. Парни еще днем: натаскали дров, выпросили у лавочника две лампы с керосином, притащили из лесу пахучих пихтовых веток.
Девчата прибрали в избе, выскоблили полы, вымыли лавки. Помолодела ветхая, запущенная изба. В прогнивший по углам пол тянет свежестью, в окнах зияют дыры, но железная печка раскалена, пышет теплом. В избе душновато и от жаркой печки, и в особенности от разгоряченных тел парней и девок.
Изба переполнена, лавки забиты, у двери и по углам жмутся те, кому не хватило места. С большим трудом Тимофей Чернов удерживает круг на середине избы.
Без круга вечерка не вечерка. Надо дать волю танцорам, плясунам, исполнить разок-другой "Барыню", кадриль, разыграть фантики. Да мало ли что полагается проделать на вечерке! Не зря столько было хлопот и сборов. К тому же и расходы потребовались. За избу плати, за лампы с керосином тоже, гармонист и тот потребовал платы. Свои гармонисты перевелись — война никому не дает пощады. Пришлось ехать на Лукьяновские хутора, упрашивать колченогого Фильку Петухова — гармониста отменного, оставшегося на всю округу в единственном числе. Тот заломил плату, потребовал привезти его, а потом доставить на хутора, как барина или сановитого слугу его величества.
Вечерка в полном разгаре. Машу и Катю Тимофей пристроил на лавке в углу. Маша не первый раз на вечерке. Ее все знают, и она всех знает. Кате прежде не приходилось бывать на сборищах деревенской молодежи. Все, все здесь ей интересно! Глазами, блестящими от любопытства, раскрасневшаяся, с выражением удивления на лице Катя наблюдает за тем, что происходит в кругу.
Два парня состязаются в пляске. Пока первый плясун выделывает хитроумные Коленца, требующие необыкновенной ловкости всего тела, второй смотрит на него с полным равнодушием. Потом тот останавливается, принимает на мгновение вызывающую позу и смотрит на соперника с тем же безразличием. Но если плясуны делают вид, что их ничто не трогает, то совсем иначе ведут себя собравшиеся в избе. Каждое удачное движение плясуна вызывает шумный отклик. Ни одно новое коленце не остается незамеченным. И вскоре уже становится очевидным, за кем из плясунов перевес и в силе и в умении.
— У Родиона пятнадцать коленец, у Семки двенадцать, — говорит Тимофей и, пристукнув костылями, сводит парней для дружеского рукопожатия.
Едва запыхавшиеся плясуны втискиваются в угол, как на круг выходят четыре девушки.
Филька Колченогий раздвигает мехи гармони, скользит пальцами по белым ладам. Девки враз ударяют пятнами об пол, вскидывают над головами платочки, расходятся попарно.
Звонкими голосами они поют частушки. Пара против пары. Катя вслушивается, стараясь понята, в чем же состязаются девушки. В танце? Да, конечно. Плясуньи рассыпают дробь. Как это им, обутым в валенки, удается Достичь такого четкого стука, ей непонятно. Но вскоре она догадывается, что плясуньи меньше всего озабочены пляской. Главное — в пении частушек.
Первая пара девушек речитативом выкрикивает частушку. Вторая должна немедленно ответить. Содержание частушек меняется от одной к другой. Вначале девушки поют о войне, о супостатах-германцах. Потом они поют о своей сельской жизни. Вслед за этим идут лирические частушки с воздыханиями о возлюбленных, и наконец так же стремительно они переходят к шуточным частушкам. Изба грохочет. Кажется, что потолок вздрагивает от дружного смеха. Сыплемся известка, языки фитилей в лампах трепещут, прыгают в пузатых стеклах.
— Хорошо позабавили. Стоят девчата друг друга, — выносит свое суждение староста вечерки Тимофей Чернов. Он бойко крутится на костылях, лихо посматривает в угол, где сидит Маша и откуда неотрывно светятся её восторженные глаза.
— Петруха! Собирай в шапку предметы. Будем играть в фантики, объявляет Тимофей. Петька Скобелкин начеку. Он обходит с шапкой в руках всю избу, протискивается в углы.
В шапку кладут кто что может: платочек, колечко, заколку, брошку, ленту, расческу, кисет, перочинный нож, ружейный патрон, завалявшийся в кармане. Вскоре шапка Петьки Скобелкина наполняется, вытягивается ее макушка.
Тимофей Чернов садится на табуретку рядом с Филькой Колченогим. Петька с шапкой в руках за спиной у Тимофея.
— А ну, Тимоха, что этому фантику велишь сделать? — спрашивает Петька, вытащив из шапки роговую девичью заколку.
— Спеть песню "Вдоль да по речке, вдоль да по быстрой", — говорит Тимофей.
На круг выходит девушка. Она только-только вступает в девичий возраст. Плечи и бедра ее еще не округлились. На лице смущение, на лбу испаринка, глаза смотрят куда-то поверх голов собравшихся. Но дело сделано.
Время приспело, и надо принимать крещение. После этого будет легче и проще. Она поет деланным, натужным голосом, хотя и старается. Никто ее не перебивает, все слушают с полным вниманием. Сам Тимофей сосредоточен, серьезен и лишь изредка кидает на девушку нетерпеливые взгляды. Фантиков много, и он озабочен, как успеть до кадрили пропустить всех.
— Хорошо, Верка, хорошо. Славная будешь дивчинка, — подбадривает Тимофей девушку. Та идет на свое, место к подругам посмелевшая и смотрит уже на всех с затаенной гордецой в глазах.
— А вот этому фантику что приказывает сделать ваше высокое вашество? поднимая над головой розовую ленточку, дурачится Петька.
— Пусть-ка выйдет на круг да исполнит нам "Барыню", — приказывает Тимофей. И тотчас же на круг выскакивает девушка, а Филька раздвигает мехи гармошки.
Фантиков много, но и Тимофей неистощим да выдумку. Он заставляет плясать и петь, и уже не в одиночку, а парами, потом даже страивает и счетверяет фантики.
— А ну-ка, вашество, прикажи-ка этому фантику что-нибудь позагвоздистее, — говорит Петька, показывая всем поблескивающую на свету стеклярусом заколку.
Это заколка Катина.
— А этот фантик пусть выйдет на круг и расскажет стих, — медленно говорит Тимофей, но, чувствуя, что дает трудную задачу, с которой не каждый справится, добавляет: — А можно и другое рассказать, что-нибудь смешное про наше деревенское житье-бытье… Ну, скажем, как Мелеха своего сына Николку на медведице обженил…
Упоминание о Мелехе встречается взрывом хохота.
— Катюш, не робей, — напутствует Катю Маша, жмет подружке руку.
Катя выходит на круг, и все мгновенно замолкают.
То, что Маша Лукьянова привела свою городскую подругу на вечерку, все заметили, но, поди ж ты, никто не думал, что незнакомка бросит в Петькину шапку свой фантик. "Они, эти городские, по обыкновению страшные задавалы, все деревенское для них чужое, а эта, смотри-ка, не побрезговала, встряла на вечерке в игру!.."
Ее доверие к лукьяновской молодежи как-то невольно располагает, но и настораживает всех. Особенно придирчиво осматривают Катю девчата. Уж не вздумала ли эта залетная птаха из города присмотреть себе здесь, в Лукьяновке, женишка?! Ну-ну, пусть на это сильно-то не рассчитывает! Жених по нонешним военным временам — товар шибко дорогой. К тому же невест в Лукьяновке и без нее предостаточно. Присматриваются, зыркают глазищами по Катиной фигуре и лукьяновские парни. Своих девок в достатке, но и от чужих отказываться не пристало… Тем более девка что надо, просто хороша!
Катя смущена, горит румянцем ее лицо, вспыхивают возбужденным блеском глаза. Она чувствует, что ее разглядывают и так и этак, как обновку. Если б можно было, то и потрогали бы ее руками, повернули спиной, боком. Она в длинной юбке, в кофте из розового поплина. Косы сложены подсолнухом. Ну, ничего, ничего, спокойно… Пусть приглядываются. Не впервые ей приходится попадать под взгляды незнакомых людей. То, что могут лукьяновские, сумеет и она. Питерские, да еще с Бестужевских курсов, тоже не лыком шиты.
Умеют и спеть и сплясать, а что касается декламации, то, пожалуйста, с превеяиким удовольствием. Только вот что прочитать?! Надо что-то такое, чтобы тронуло молодые сердца. Катя много стихов знает наизусть. Пушкин, Лермонтов, Некрасов… Здесь, в деревне, очень уместен будет Суриков… Что-нибудь про деревенскую нужду, про печаль бедняков… Нет! Вдруг Катя вспоминает стихотворение, которое написал неизвестный ей поэт.
Перед отъездом сюда, в Сибирь, вместе с другими товарищами по подпольной работе она ездила в Лугу.
Там на переформировке стоят воинские части. Многомного солдат. Она проникла в казармы, искала якобы свою судьбу — мужа… Недавно после ранения он вернулся в часть, чтобы следовать снова на фронт. Искала, искала, да и не нашла. Может быть, уже отбыл. Зато встретила других солдат, разговорилась о войне, о жизни… Вот тут-то и пригодились стихи, которые прочитала окружившим ее парням, одетым в потрепанные, стираные-перестираные гимнастерки и штаны, в починенные ботинки с обмотками.
Стихи, которые она читала солдатам в Луге, дал ей брат.
— Возьми, Катюха, на случай, если для речи условий не сложится. По форме доходчивее, а по существу вполне заменит доклад, — сказал он, подавая листок, испещренный стихотворными столбиками.
Там, в Луге, это имело успех. Что ж, стоит попробовать и здесь, в далекой сибирской глухомани. Беды у людей общие, и важно, чтоб сильно прозвучало правдивое слово.
— Я прочитаю стих, посвященный судьбе русских солдат. — Низкий, сочный голос Кати хорошо слышен в каждом углу избы:
Слово за словом, фраза за фразой… Она читает ко, не спеша. Движением приподнятой руки подчеркивает смысл отдельных строчек стиха. Катя внимательным взором наблюдает за лицами молодежи. Встреченная настороженно, с недоверием, она в считанные секунды расположила к себе всех до единого. Девушки чуть пригорюнились, поглядывают на парней. Печаль погасила игривый блеск глаз. Да ведь это про них тут говорится, про горькую долю их любимых… А парни опустили глаза, окаменели их лица. Одни уже испытали солдатскую судьбу-злодейку, а другие испытают завтра. Война прожорлива, неутолим ее ужасный аппетит. Ежедневно идут известия о гибели односельчан, растет число вдов и сирот в Лукьяновке.
— Катя, повтори. Схватил стих за самое нутро! — Тимофей крутанулся на костылях, смотрит на Катю в упор. Обожженные взрывом веки его подергиваются, щеки покраснели, вздрагивают в нервном тике.
— Повторить! — кричат со всех сторон. Кричат и парни и девушки.
Катя вытирает платочком вспотевшее лицо, набирает в легкие воздуху и повторяет стихотворение. Слушают не шелохнувшись. Катя видит, как Тимофей шевелит губами, шепчет слова вслед за ней. Такой стих непременно надо запомнить. Он будет его рассказывать на постоялых дворах, в теплушках, в землянках и траншеях на фронте. Запомнят этот незатейливый стишок и тут, в Лукьяновке. Петька Скобелкин уже схватил его до последнего словечка и хоть по спору, хоть без спора может повторить без единого пропуска. Прищурепными, озорными глазами Петька смотрит на Катю.
До правде сказать, увидев ее днем, он про себя решил обязательно "подъехать" к ней: авось что-нибудь и облоЗяится от телесных щедрот премилой незнакомки. Уж если кто мастер "заливать" девкам про всяко-всякое и обволакивать кое-какие непотребные движения рук сладкими словами, так это он, Петька Скобелкин… Лукьяновские девчата знают Петькины ухватки и частенько дают ему в зубы, но городская незнакомка наверняка об этом слыхрм не слыхала. Теперь Петьке стыдно за свои намерения относительно Кати. Она кажется ему неподступной и прекрасной в своей неподступности, "Голосище-то! Похлестче, чем у нашего дьякона. Ойой!" — восхищенно думает Петька.
— Тим, задай этому фантику еще… чтоб еще рассказала, — неистово шепчет Петька в ухо Тимофею Чернову. Но тот и сам словно заворожен голосом Кати, он готов ее слушать хоть сто раз. А Катя, переглянувшись с Машей, улавливает в глазах той какой-то тревожный блеск. Маша еще во время первого Катиного чтения заметила, что в избу втиснулся лукьяновский урядник Феофан Парокопытов. Феофан уже староват для полицейской службы. Но вот возьми его за рупь двадцать, вместо того чтобы почивать дома на перине, приперся чуть не за полночь на вечерку. Что-то, стало быть, беспокоит его, а может быть, не только его, а кое-кого и повыше чином… Маша уже знает, что Катя — натура увлекающаяся. В дороге, беседуя с солдатом, она позабыла об опасности. Как бы не случилось такое и тут!
— Нет, нет, Тима, больше стишков не знаю, — отвечает Катя на предложение Тимофея рассказать чтонибудь еще и, забрав у него свою заколку, протискивается в угол к Маше.
Впечатление, которое оставило стихотворение, прочитанное Катей, неизгладимо. Трудно продолжать вечерку. Тимофей молчит. Молчит и Петька. Он не вьь таскивает из своей шапки новые фантики. Медлит. Что сейчас ни предложи — пляску ли, пение ли, — все покажется неуместным. Это все равно что на похоронах играть плясовую или смеяться над горем другого.
Осквернительно…
— Шибко душно в избе, ребята! Выйдем на перекур во двор! — Раскачиваясь на костылях, Тимофей шагает за круг. Парни с гулом устремляются в дверь. Тела парней выталкивают урядника на улицу, как пробку из бутылки…
С вечерки шли втроем: по бокам Маша и Катя, в середине Тимофей на костылях. Разговаривали обо всем понемногу. Катя понимала: она здесь лишняя. Несколько раз порывалась убежать вперед, но Тимофей придерживал ее.
— Доведу вас с Машей до самого дома. Одной нельзя! Парни обнахалились обидеть могут. На вечерке тебя, Катюша, приметили.
— Да ты что, Тимофей? Обидеть! Что я, бессловесная? — настаивала на своем Катя.
— Ночь, Катюша! Слов твоих никто не услышит…
Наконец дошли до лукьяновской усадьбы. Катя заспешила в дом. Двери оказались незапертыми. Таков тут обычай: крючок в петлю забрасывает тот, кто приходит последним.
Катя осторожно, стараясь не разбудить старших Лукьяновых, прошла в горницу, разделась в темноте, легла в постель.
В доме было тихо. Где-то в углу засвиристели сверчки, но быстро смолкли. В курятнике, под глинобитной печкой прокричал петух. Но тоже умолк под недовольное квохтанье сонных кур. Катя лежала, прислушивалась вот-вот должна была войти Маша. Она осталась с Тимофеем на улице "на секундочку". Но шли минуты, а Маша не приходила. "Озябнут, бедняги! Морозит! — думала Катя, но ни Машу, ни Тимофея не осудила. — Да неужели бы побоялась я мороза, если б сейчас оказалась на улице с Ваней? Силой бы в дом меня не загнали…"
Она уснула, так и не дождавшись Маши. Но очнулась рано, чуть только заслышав шаги Татьяны Никапоровны, доносившиеся из прихожей. Еще вчера она составила в уме особый расчет на этот ранний утренний час. Ей необходимо хоть на десять минут оказаться наедине с самим Лукьяновым. Фотография… Надо же сделать хоть первую попытку выяснить кое-что.