Понятно, почему эти суровые и одновременно мягкие мужчины и женщины, жизнь которых представляла столь разительный контраст с жизнью большей части католических клириков, пользовались таким уважением. Они излагали учение о спасении, а большинство людей были пресыщены церковными проповедями, ставшими лишь назойливым повторением избитых и бесполезных формул.
Для катаров нарушение заповедей «Не лги», «Не убий», «Не клянись», «Не прелюбодействуй» равнялось смертному греху. После принятия утешения самый мелкий грешок оборачивался святотатством, и верующий утрачивал Святой Дух, который обитал в нем. По этой причине многие верующие принимали consоlаmentum только в преддверии кончины: душа получала утешение, а у тела не оставалось времени согрешить.
Катары имели смелость утверждать, что человеку не нужен посредник для общения с Богом. В каждом из людей есть божественное начало, опираясь на которое можно установить высокую связь путем Гнозиса – прямого знания. Только бы устремиться к очищению сердца, потому что не может высшая благодать пребывать на человеке, ведущем нечистый образ жизни. Внешняя обрядность отрицалась ими как неподлежащая рациональному истолкованию.
Естественно, при таких воззрениях вся иерархия католической церкви, самовольно присвоившая себе право вещать от имени Бога, становилась ненужной. Бесполезным делалось и богословие, становившееся в то время столпом, держащим небо, догмой, решающей судьбы людей и народов.
Еретики упрекали католицизм за блеск богослужения, театральность обрядов, обольщающих воображение и отвлекающих от мыслей о Боге. Они указывали на корыстолюбие, жадность, насилие, греховную роскошь и распущенность, чему в полной мере предавались католические священнослужители.
Сам папа Иннокентий III утверждал, что именно духовенство несет главную вину за возникновение ересей. Чтобы успешно им противостоять, клир должен пользоваться уважением и доверием верующих, чего давно уже не наблюдалось. Гениальный теократ, Иннокентий понимал, что для искоренения ересей необходимо использовать не только насильственные методы борьбы, и разделил движения мирян на две категории. К первой было отнесено движение катаров, создавших в Окситании собственную церковь и ставших на путь открытого противостояния с церковью Римской. Во вторую категорию вошли евангелистские движения: они были возвращены в лоно церкви. Именно благодаря этому шагу стало возможным официальное признание нищенствующих орденов.
В 1207 г. Иннокентий III благословил основание ордена миноритов, чуть позже – доминиканцев. Новые братства, с одной стороны, придавали институциональные формы религиозным идеалам мирян и давали им возможность вести евангельский образ жизни, не вступая при этом в конфликт с церковью, с другой – были призваны бороться с ересью при помощи проповеди. Таким образом, наряду с разработкой законодательства против еретиков, совершенствованием процедуры расследования преступлений против веры и привлечением к борьбе с ними светских властей создание нищенствующих орденов стало одной из ключевых мер, предпринятых римской курией для искоренения еретических движений.
Между еретиками не всегда существовало единство. Одно направление – собственно альбигойцы, или катары, – было основано на восточных философских системах в их синтезе с христианством, имело выраженный дуалистический характер, связь с манихейством и производными от него верованиями. Другое представляло собой евангелический, строго христианский протест и, хотя было уничтожено в Окситании в XIII в., со временем воскресло в идеях Реформации и воззрениях кальвинизма. Но альбигойских пастырей обоего толка – и это признавали сами католики – роднило одно: они были трезвы, просты, доброжелательны, трудолюбивы и никому не отказывали в бескорыстной помощи.
Катары свято соблюдали все, что декларировали в проповедях. А личный пример на фоне развращенного римского духовенства оказывал на души людей потрясающее воздействие. Сами звания – «Добрый мужчина» и «Добрая женщина» – вызывали уважение. Катарам помогали, их кормили, им добровольно жертвовали средства.
Совершенные отрешались от мира и от общества, их имущество принадлежало всей церкви. Они отрекались от семейных и родственных уз, давали обет целомудрия и нищеты; их жизнь была чередой аскетических подвигов. Четыре раза в год они соблюдали строжайшие сорокадневные посты, три раза в неделю не ели ничего, кроме хлеба и воды.
Петр Сернейский, ярый недоброжелатель еретиков, дает немногие и краткие сведения о катарской иерархии. У еретиков «были представители власти, которых они называли “дьяконами” и “епископами”, их просили о наложении рук, дабы всякий умирающий полагал возможным спасение своей души, но в действительности, если они налагали руки на умирающего, какая бы вина на нем ни была, если только он в состоянии был прочитать Pater Noster, они считали его спасенным и, пользуясь их выражением, “утешенным” до такой степени, что без всякой епитимьи, без какого-либо другого искупления своих грехов он поднимался на небеса».
Действительно, церковь катаров имела свою иерархию и свои диоцезы[14]. Их число и размеры с течением времени несколько менялись. На Юге было всегда три диоцеза – Тулузский, Каркассонский и Альбигойский; другие, вроде Разесского и Аженского, возникли позже и исчезли раньше. Одна из целей катарского собора в Сен-Феликс-де-Карамане в 1167 г. заключалась в точном определении границ этих диоцезов. Во главе каждого из них стоял епископ, управлявший диоцезом единолично с помощью двух священников, именуемых Старшим и Младшим сыновьями. Когда епископ умирал, ему автоматически наследовал Старший сын, посвящаемый Младшим, который тогда становился в свою очередь Старшим. Собрание катарских Старцев избирало нового Младшего сына. Епископы поддерживали постоянные отношения друг с другом, а также переписывались с епископами других краев.
Альбигойцы доказывали, что смертная казнь не должна существовать, что человек ни под каким видом не должен обрекать себе подобных на смерть. Их вера запрещала всякое кровопролитие и войну. Даже перед лицом смерти Совершенные должны были терпеливо сносить боль и раны, не поднимая руку в свою защиту.
Катары перевели на язык ок Библию и ревностно проповедовали ее учение. Распространяя свои религиозные воззрения, они обратили в свою веру многих представителей известных родов. За добродетельную жизнь и чистоту помыслов они пользовались всеобщим уважением и поддержкой всей южной знати. Совершенные жили как святые, отринув радости телесные и предпочитая восторги духа. Самый большой ужас внушала им возможность умереть внезапно, в состоянии греха, не успев получить consolamentum. Апостольская жизнь еретического клира весьма существенно отличалась от эпикурейства католического духовенства. Не заметить это различие было невозможно.
Шло ли катарское вероучение снизу, как в свое время христианство? Скорее всего, нет. Местная насмешливая знать давно ввела моду на интеллектуальные дискуссии, на светские и немного либертинские взгляды относительно многих, считавшихся церковью непогрешимых истин. Пытливый человеческий ум искал объяснения законам мироздания, и часто в жарких спорах образованных и просвещенных сеньоров и дам звучали вполне еретические утверждения.
Религия катаров, отрицая сущность полов, как и все реалии плотской жизни, провозглашала равенство мужчин и женщин. Здесь еретики основывались на концепции апостола Павла, изложенной в Послании к галатам (3:28–29): «Нет уже иудея, ни язычника, ни раба, ни свободного, нет мужского пола, ни женского, ибо все вы одно во Христе Иисусе…» Правда, и католицизм этого равенства тоже уже не отрицал, но на практике всегда оставался религией решительно антифеминистской.
Женщин Совершенных было меньше, чем мужчин, но не намного. Повествуя об «удостоенных» еретиках, схваченных крестоносцами, историки той эпохи не называют точных цифр, хотя не создается впечатления, что среди арестованных мужчины превалировали. Эти «добрые христианки» осуществляли свой апостолат среди женского населения. Они много занимались уходом за больными и врачеванием, поскольку в ту эпоху женщины предпочитали лечиться у медиков одного с ними пола. Наконец, чаще, чем мужчины, они посвящали себя жизни созерцательной.
У катаров женщины, принявшие Святой Дух, могли, как и мужчины, передать его наложением рук, хотя практиковали это лишь в экстремальных случаях и гораздо реже, чем мужчины. О епископах, или диаконесах, – женщинах сведений нет. Активная роль апостолата оставалась за мужчинами, более приспособленным к тяготам и опасностям страннической жизни. К женщинам Совершенным относились с не меньшим пиететом, и часто они становились настоящими матерями для своих общин. Они жили отшельнически в отдельных домах или составляли особые общины, где занимались рукоделием или воспитанием девочек, принимая также на свое попечение больных. Это было устройство, напоминающее католический монастырь.
Как отмечал один католический священник, «хотя ересь типично мужское изобретение, благодаря женщинам она разносится по земле и обретает бессмертие».
Женщинам (не Совершенным) не дозволялось сидеть за одним столом с посвященными. Враги вынуждены были с неохотой признавать, что посвященные никогда не позволяли себе даже прикоснуться к женщине рукой.
Католиков смущала чистота жизни еретиков. Они, исходя из собственных представлений, не верили, что такое возможно. Поскольку очевидность подтверждала аскетизм катаров, церковники, обвиняя их в тщеславии, настаивали на том, что эти лицемеры чисты только напоказ, днем; ночью же выказывают всю свою необузданность.
В этой атмосфере всеобщего уважения и преклонения перед нравственным подвигом катаров странно звучали слухи, распускаемые католиками. Исходя из того что чаще всего еретики странствовали по двое, их обвиняли в гомосексуализме. Н.А. Осокин передает некоторые из клеветнических измышлений католического духовенства: рассказывали, что «на своих ночных собраниях еретики якобы вызывали дьявола, который являлся им преимущественно в виде животного. Распевая гимны в честь мерзких исчадий, катары целовали кошек, жаб и другую нечисть. Затем, погасив свечи, они предавались свальному греху, где побуждения плоти не удерживались никакими пределами. Детей, здесь зачатых, через шесть дней после рождения сжигали, и пепел их служил вместо христианского причастия».
Как совместить эти обвинения с бытом вечно голодных Совершенных, падающих в обморок от случайного прикосновения женщины?
Кроме Совершенных альбигойское сообщество включало верующих и слушающих. Верующие могли вступать в брак, носить светскую одежду, пользоваться оружием и даже давать клятвы. Здесь и находится ответ на вопрос, как же воевали альбигойцы, если, всегда полуголодные и слабые телом, они не могли прибегать к оружию даже для защиты собственной жизни. Знатные сеньоры и трубадуры, воспевающие прекрасных дам и волочащиеся за горожанками; городские консулы, строго карающие за малейшее неповиновение; богатые купцы, не брезговавшие надуть конкурента; множество ремесленников и крестьян, живущих полнокровной жизнью человека Средневековья, – все они знали, что в конце жизни могут принять утешение, «встать в согласие с Богом». Именно эти люди оставляли свои замки, конторки, прилавки и шли по призыву сеньора защищать свою веру и свои исконные вольности.
Женщины из простых верующих были более многочисленны и зачастую более отважны, чем мужчины. Все они, от знатных дам, смолоду окруженных воздыхателями и поэтами, а во вдовстве обратившихся к молитве и делу милосердия, до простолюдинок, прислуживающих за столом или пересекающих страну из конца в конец в качестве гонцов, были активнее, чем мужчины. Причина тому очень проста: мужчин, даже глубоко верующих, связывало множество обязательств – профессиональных, социальных или военных, которые они не могли нарушить. В обществе, где большая часть человеческих взаимоотношений обуславливалась клятвой, мужчины не смели открыто исповедовать религию, которая клятвы запрещала. А женщины, более свободные в этом смысле, могли посвятить себя религиозной деятельности без страха нарушить иные обязательства.
Кроме того, во времена Крестовых походов простая осторожность заставляла мужчин не особенно афишировать свои убеждения. Даже если граф и большинство феодалов поддерживали еретиков, это не могло долго продолжаться – ведь Римская церковь была могущественна и держала часть административной власти в стране. Вот почему еретиков часто принимали в домах видных аристократок Аделаиды де Буасессон-и-Ломбар и Эрменгарды де Сейсак, сестры Совершенного Гильаберта из Кастра, а также Бланки де Лорак, супруги сеньора Монреаля, основавшей монастырь для женщин-катарок. Этот список можно продолжить именами Гульельмины де Тоннейн, Фабриссы де Мазероль, Ферранды, Серраны, Байоны и многих других.
Таким образом, отцы, мужья и братья оставались укрытыми от карающего церковного закона: ведь с ересью только мирились, ее не признали официально.
Южные графства были известны своей веротерпимостью. Тулузские графы и другие сеньоры юга Франции предоставляли людям религиозную свободу. Но и немного севернее, у слияния Роны и Сонны, в местности, изобилующей садами и виноградниками, возникали очаги инакомыслия. В Лионе, городе, где раньше всех в Галлии утвердилось христианство, где церковь обладала властью над правосудием, зародилась секта вальденсов. Она возникла позже, чем альбигойцы, около 1170 г., и ориентировалась на городские низы и крестьянство. Началось с того, что богатый купец Вальд (Вальдо) нанял клириков, чтобы перевести с латыни на родной язык Евангелия и другие сакральные тексты. Когда он вник в содержание переводов, в его сознании произошел перелом. Он раздал все, что имел, бедным и отправился проповедовать евангельские истины, подкрепляя свои слова выученным наизусть текстом. Вальд учил подражать строго нравственной жизни апостолов, призывал к евангелической бедности, аскетизму. Скоро он обрел множество последователей. Члены его общины называли себя Совершенными.
Вальд и его сторонники отправились на III Латеранский собор в надежде получить разрешение проповедовать. Однако, хотя папа Александр III отнесся к ним достаточно благосклонно, они не получили от римской курии вразумительного ответа на свою просьбу. А через пять лет, в 1184 г., в Вероне папа Луций III своей декреталией отлучил их от церкви вместе с другими движениями.
Когда одного несчастного на допросе инквизиции в Тулузе спросили, чему его учили наставники, он ответил так: «Не творить зла, не делать другому того, чего не пожелал бы себе, не лгать и не давать клятвы». Учение вальденсов распространялось по Франции и Северной Италии. Уклад их жизни был более чем скромным, потому что почти все они были крестьянами и ремесленниками[15] – бедным, презираемым народом. С точки зрения церкви, такие, как они, существовали только для того, чтобы облагаться налогами, если они придерживались истинной веры, либо гореть в огне, если они были еретики. Все, мужчины и женщины, молодые и старые, не переставая, учились и учили других. После тяжелого трудового дня они посвящали вечер занятиям. И если отупевший и уже неспособный к учебе мозг отказывал воспринимать новое, они ободряли себя словами: если каждый день заучивать единственное слово из Священного Писания, через год будет уже триста, и так мы победим.
После осуждения Вальда и его сторонников еще не считали еретиками. Только когда вальденсы разделились на умеренных и крайних и последние стали утверждать, что личные пороки (несовершенство) священников лишают тех права вершить таинства (1218 г.), грянула анафема.
Петр Сернейский, упоминая вальденсов, говорил, что они «были скверными, но гораздо менее чем иные еретики». Другой католический автор признавал, что «вальденсы, коих рационализм был, по-видимому, свободным проявлением человеческого духа», были бы не опасны для католической церкви, но, к сожалению, «они имели у себя наставником некоего Идроса, который, если судить по его имени, был грек».
Еретиков карали смертью. «Борцы за чистоту веры» полагали, что гибель на костре оправдана словами апостола Иоанна: «Кто не прибудет во мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет, а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают». Виновного предварительно не душили, как это было принято во времена расцвета испанской инквизиции. Взрывчатые вещества еще не были изобретены, поэтому осужденному не прикрепляли мешочков с порохом вокруг шеи, чтобы сократить его страдания, как это делали в более поздние времена. Его, живого и здорового, привязывали к столбу, возвышающемуся над дровами, чтобы все верующие имели возможность до конца проследить все подробности трагедии, и сразу поджигали вязанки хвороста. До последнего момента рядом с несчастным находились служители церкви, дабы в случае раскаяния вырвать его душу из лап сатаны.