– Керте дире, Робин! Робин! Изд тоттер… Ливен…
Господи! Да он и в самом деле плачет! Ой!
– Заен! – рявкнул вдруг родич.
Он силой разворачивает меня лицом к толпе и повторяет уже потише:
– Заен! Лейбер заен! – Тут голос его крепнет, и он даже не кричит, а исступленно орет: – Майн заен!
Ноги его подкашиваются, и, если бы не я, он бы мешком брякнулся наземь. Я аккуратно поддерживаю его и помогаю сесть. Затем выпрямляюсь и оглядываю всю честную компанию. Лица испуганные, но, пожалуй, не враждебные. Скорее, настороженные. Так, пора закреплять свое положение в местной палате для буйных.
– Заен, заен, – я кладу руку на плечо «родственника», сидящего у моих ног, – Лоукосцеули, заен, Робин…
Восторженный вздох проносится по поляне. Внезапно один из стоящих поближе мужичков осторожно протягивает руку и тычет меня в живот грязным пальцем. Второй экспериментатор аккуратно щупает толстовку.
– Но-но! Грабки прими. Заен, Лоукосцеули, Робин!
Мне в руку что-то тычется. Опускаю глаза. Разбитного вида деваха, которую, если отмыть, причесать и переодеть, можно было бы назвать симпатичной, сует мне мой складник. При этом она смущенно ухмыляется, демонстрируя далеко не полный комплект желтоватых зубов. Убираю нож в карман, и тут же мне протягивают трофейные пояс с тесаком, кошель, рубаху, рюкзак и прочее шмотье. Ну, пояс и сумка-то мне пригодится, а без остального я и обойтись могу. Свободно.
Жестом показываю, что, мол, шмотки и содержимое кошелька можно поделить между страждущими. Поляна взрывается радостными воплями. Охреневший родич встает на ноги и горделиво выпрямляется, опираясь на мое плечо.
– Ду аст мойне заен! – провозглашает он. – Ур Робин!
Мне подают здоровенный металлический бокал, в котором плещется подозрительный напиток из бочки. Не без содрогания пригубляю… Ни фига себе! Вино, да еще какое! Башка на отруб – баксов двести за бутылку! Еще хочу!..
К вину в комплекте следует кусок очень горячего, хотя и полусырого мяса. А что – ничего!.. Очень даже – ничего! Мясо – свежайшее, вино – впору английской королеве подавать, вот еще бы…
«Еще бы» организовывается моментально. Рядом со мной оказывается чумазенькая, но вполне себе симпатичная девчоночка. Одета она, правда, не из бутика, а скорее с городской свалки, но если я еще выпью, так и…
– Робин, айзен дестер червив!
О, и родственник рядышком! Выпить вместе? Давай! И еще раз – давай! И еще…
* * *
Интересно, я вообще могу вне Москвы приходить в себя БЕЗ головной боли?! Башка гудит словно набатный колокол. Разлепляю глаза. Да уж. «О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» Судя по всему, заснули на поляне там, где сморило. Здорово. А что за сопение? Здрассьте.
Рядом со мной уютно угнездилась давешняя чумазенькая малышка. Изо всей одежды на ней мое серебряное кольцо с черепушкой, которое она нацепила на грязный шнурок и повесила на шею. Ой, что же это вчера было?..
– Заен хах дер ампт!
«Родственник»? Постойте, а ведь… слушай-ка, Романыч, а «заен» – это, случайно, не «сын»?..
– Патер… в смысле, фазер?
– Фаздер! – радостно сообщает «родственник». И на всякий случай поясняет, тыча в меня рукой: – Юр фаздер!
Приехали. Возвращение блудного сына. А как же дед с бабкой?..
Я как ошпаренный вскочил со своей лежанки и подошел к «бате». Так. Вспоминаем английский. Хотя какого черта:
– Ар ю май фаздер? – уставился на него. – Не, ну вообще-то похож! Но мой отец уже… того. А ты какого?.. Тебя вообще как зовут?.. Тьфу ты! Вот из ёр нейм?
Старик округлил глаза, похлопал меня по плечу и… ай, зараза! «Папаша», нимало не сумняшеся, переслал мне такого «леща», что аж зубы лязгнули и в ушах зазвенело! Ты чего подзатыльники ставишь, отче?
– Мйэрии намезн Джильберт Хэб! – гудит седовласый бородач укоризненно. – Заен фаздер но ревериниг!
Ага. Джильберт Хэб, значит. Что-то знакомо мне это имечко…
Тем временем «папаша» вознамерился отвесить мне второй раз, но я вовремя ухожу с линии удара. Нет, Хэба этого понять можно: сынок потерянный сыскался, а батькиного прозвания не помнит! Обормот, что и говорить!..
Старый тем временем снова подходит ко мне. Вроде с мирными намерениями… Млять! Ухо, ухо, ухо!!! Он хватает меня за ухо, не слишком больно, но достаточно цепко. В принципе, вывернуться – не вопрос, но… Как-то нет у меня желания калечить этого здорового придурка только за то, что он «опознал» во мне своего потерянного, а возможно, и покойного сына. Вот я бы так нашел своего отпрыска – тоже б, небось, сбрендил?..
Тем временем Хэб быстро перетащил меня в центр поляны, гаркнул что-то повелительное – и здрассьте вам! Вмиг у меня в руках оказались лук и колчан со стрелами. На противоположном конце поляны двое мужичков деловито устанавливают мишень. Пугало. Похоже, что старик хочет узнать, хорошо ли я стреляю. Ну ладно. Не знаю, как там стрелял потерянный «заен», но я как-никак – кандидат в мастера спорта. Вот только маленькая деталька: из такой, с позволения сказать, «классики» я стрелять не собираюсь. Олимпийский лук тоже не подарок, но из деревяшки?.. Ни за что!
Жестом и щелканьем пальцев я привлек внимание ближайшего ко мне индивида:
– Любезный? Да я к тебе, к тебе, не верти тыквой, не ровен час – оторвется! – Мой палец уперся в грудь тупо глядящего на меня звероподобного молодчика. – Твоя бежать туда и принес мой рюкзак. Ран, ран! Шнель, шнель!
Звероподобный несколько секунд соображает, что это он сейчас услышал, а затем отправляется в указанном направлении и через пару минут приволакивает мои вещи. Все. Умница. Спасибо, что не притаранил дерево, под которым они были сложены.
Ну, вот и мой «идеальный убийца». На левую руку я надел крагу и наручный колчан, на правую кисть – релиз[1]. Так-с, кто тут хотел проверить, как я стреляю?
При виде моего оружия собравшийся вокруг народец ахнул и попятился. Сперва я не сообразил, что к чему, но когда сообразил… Короче, то, что у меня в руках, у незнакомых с творениями современных производителей спортивных и охотничьих товаров может вызвать любые ассоциации. Кроме правильных. Нет, в самом деле: если эти скорбные на голову таежнички лук представляют себе исключительно как обычную гнутую деревяху, то то, что я сейчас собираюсь натягивать: корявое, дырявое, с роликами на концах и хитрым переплетением тонких шнуров вместо привычной одинарной тетивы – все это может показаться им чем угодно! Ребром неизвестной рыбы, продуктом внеземной цивилизации, жезлом для черной магии – чем угодно, только не луком.
Все это было написано крупным плакатным шрифтом на лбах обалделых лесовиков. Невозмутимым остался только мой «родственничек». То ли он так сильно любил сына, то ли он – флегматик по натуре, только ни малейшего намека на гримасу я у него не увидел. Стоит себе с каменным лицом и знаки мне делает.
– Нарентиг, – сообщил «отец» и для верности ткнул себе в лоб.
Ну, голова так голова. Расстояние тут детское: метров двадцать пять, не больше. Я поднял лук, натянул тетиву, прицелился… Отпустил спуск. Бац! Тут же, не медля, выдернул из колчана вторую стрелу. Бац! И нате вам на закуску. Бац!
Стрелы вошли, как я и хотел: равнобедренным треугольником с тупым углом при вершине. Две нижние пробили насквозь глаза манекена. Если бы у него были глаза. А третья влепилась точно в середину лба. Лоботомия[2], если бы, вдобавок к глазам, у него были бы мозги…
Толпа орала так, что с окрестных деревьев сыпались листья. Правда, сквозь ликование и радость прослеживались какие-то подозрительные нотки, но я не придал им значения. В конце концов, кто здесь возвратившийся блудный сын? Молчать, духи! Я вас научу родину любить!..
– Ровирерт! Ровирерт! – остановил общее ликование и радость отца один низенький мужичок, без правой руки. Ну не совсем без руки, но вместо кисти у него – безобразная культя, замотанная каким-то подозрительным тряпьем… Он подошел, пошептался о чем-то с «папашей» и вытащил из-за пазухи… яблоко?!! Эй! Вы чего! Старики, не дурите! Фаздер! Ты на хрена перед чучелкой мостишься?!!
– Фаздер, а ну ком цу мир сюда, млять!
Но Хэб беззаботно машет рукой, а какой-то паренек показывает мне жестом, что, мол, не тяни – стреляй.
Вы чо, с ума все посходили?!! А если тот выстрел… случайность это, случайность!
– Ноу, нет, нихт, найн! – ору я на всю поляну и смотрю на «папашу». Тот только подмигивает мне и устанавливает яблоко у себя на башке. – Может, не надо, мужики? А?
Но, обведя взглядом «одухотворенные» рожи лесных выпивох, я понял, что «надо». Натягиваю тетиву. Ну, «батя», прости, если что.
Очевидно, Хэб, точно высокочувствительный приемник, уловил этот сигнал и прикрыл глаза. Я выстрелил и… зажмурился. Теперь можно ждать чего угодно! Хоть смерти, хоть расстрела…
Дружный рев сообщил мне, что расстрел откладывается на неопределенное время. Озираюсь. Все вокруг ликуют и скачут, как обкурившиеся козлы. Мужик в балахоне подбежал ко мне и, лопоча что-то, полез целоваться. Судя по реакции, именно он был тренером у потерянного сыночка. Мне притащили какой-то подозрительный наряд зеленого шелка. Да-а. Если я его надену, то буду ни дать ни взять – волнистый попугайчик! А вот это уже интереснее: отдельно лежит пучок стрел с разнообразными наконечниками. Это надо посмотреть…
Но посмотреть не удается. Сияя восторженными глазками, ко мне прижимается та самая, чумазенькая, со шнурком, на котором висит моя печатка. Она шепчет что-то на своем тарабарском, но смысл ее слов для меня ясен и без перевода…
Глава 4
О том, что один в поле – не воин. А один снайпер в лесу – еще какой
Вот уже две недели, как я вживаюсь в эту свою новую реальность. Кое-что начало проясняться, хотя до полной ясности картины – как до Китая раком.
Похоже, что до Локтево я не доберусь никогда. По крайней мере – в обозримом будущем. То ли проклятая молния отправила меня в другой мир, то ли я вообще умер и теперь живу на том свете – не знаю! И не хочу знать. Какая разница, если выживать надо здесь. А «надо» – это волшебное слово. Во всяком случае, так утверждал наш ротный, а я ему верю. Хороший мужик. Был…
Здесь абсолютный феодализм, жуткий и страшный, как из учебника истории для шестого класса[3]. Вот, к примеру, та самая рыженькая, Альгейда, которой приглянулся мой жуткий перстенек, – одна из всей семьи и уцелела. Ее отца повесили воины какого-то тана или дана, я точно не разобрал, за то, что бедолага не сумел заплатить им дань. Ее матери запросто распороли живот копьем, да так и бросили в хижине, метнув на соломенную кровлю пару факелов. Должно быть, бросили еще живую, потому что Альгейда, которую воины в это время увлеченно насиловали, слышала, как из горящей хижины доносились стоны. Братишку увели, и Альгейда думает, что, скорее всего, паренька кому-нибудь продали. Сама же девчонка – ей всего-то пятнадцать! – уцелела лишь потому, что потеряла сознание, и ратники, сочтя ее мертвой, не стали добивать. Вот такие «милые» здесь обычаи.
Впрочем, история с Альгейдой – самая обычная. Вон, подружка моего «папаши», Мариона, чуть не рехнулась, когда всадник-феодал у нее на глазах стоптал конем ее трехлетнего сынишку. Два года не разговаривала, только плакала. Потом постепенно пришла в себя, но и сейчас, если при ней сказать «Эрг» – так сына звали, истерика начинается.
«Тренера» моего, Ольстина, пороли кнутом, а потом отрубили правую руку за то, что он ткнул вилами оленя, забредшего на его поле. Должны были повесить, но тан или дан был «справедлив»: раз не специально на оленя охотился – пусть живет. Когда Ольстин очнулся, детей на дворе не было, а жена лежала мертвой. Догадайтесь-ка, что она испытала перед смертью, если стражников было десятка четыре?
В общем, народишко тут замордован по самое, по ой-ой-ой! И те, которые не выдержали прелестей мирной жизни, подались в лес. В народные мстители. В партизаны. А «батяня» мой, Джильберт Хэб – их предводитель. Так что я, значит, его правая рука, лучший стрелок отряда, лучший воин отряда и – до кучи – его сын по имени Робер. Или Робин, это уж как кому больше нравится. Правда, тут есть одна закавыка: с полгода назад меня при всем честном народе повесили в деревушке Лоукслей. Так что некоторые в нашем отряде-банде и по сей день косятся на меня с подозрением. Правда, не только потому, что «воскрес из мертвых». Внешний вид моего Bear Attack добавляет всем «спокойствия и умиротворения». Несколько раз я замечал, что его пытаются крестить и всякое такое. Но Джильберта Хэба это не волнует: он истово верует в чудеса. И Альгейду не волнует: ей все равно, откуда я взялся, кому что пообещал за лук, лишь бы стражникам мстить мог. А она меня за это может отблагодарить. Как может…
С языком у меня еще проблемы, но с пятого на десятое я уже разбираю, что мне говорят. Язык у них какой-то сложный: вроде что-то от английского есть, но вроде и немецкий. И латынь, кажись, до кучи. Или еще какой: я в языкознании как-то не специалист. Зато вот что пригодилось, то пригодилось: лучник я здесь и впрямь – первоклассный. А еще и лук мне достался отменный. До такого они тут еще лет восемьсот доходить будут. Правда, одно плохо: стрелы тут не слишком хорошо центрованы. Из классики ими стрелять можно, а вот из моего блочника они так летят, что самому страшно становится. А вдруг одной из этих кривых дур придет фантазия сделать мертвую петлю и садануть меня в затылок? Гарантий никаких…
Чтобы уж совсем не запугать местных жителей до состояния полной невменяемости, я разжился и обычным луком. Тоже очень хорошим, а по меркам здешних – просто волшебным…
Не прошло и трех дней моего пребывания в отряде-банде, как папаша Хэб решил устроить вылазку на большую дорогу в плане поискать, чего пожрать, чего выпить и чем прибарахлиться. И мы отправились к уже известному мне месту засады у поваленного дерева.
Ждать пришлось долго и нудно. Целых два дня мы сидели в засаде, жевали сушеное мясо и кормили комаров. На дороге ничего не происходило. И ничего не проходило, в смысле – никого. Кроме крестьян, которых грабить было не просто неудобно, а еще и бессмысленно: чего у этих бедолаг взять можно, когда у них самих ничего нет?
Но оказалось, что взять с них кое-что все же можно. На третий день к нашей засаде примчался, точно наскипидаренный, паренек в какой-то рваной тунике и захлебываясь протараторил, что к нам движется обоз с благородным воином во главе и десятком воинов в качестве охраны. Я, конечно, ни фига не понял, да спасибо папаша Хэб перевел. И мы стали готовить горячую встречу.
После батиного перевода я ожидал увидеть кого-то вроде рыцаря в блестящих доспехах и красивых перьях, но вместо этого на нас выехал мужик в длинном, до колен, черном вязаном свитере. Весьма бомжовистого вида. И только когда от этого «свитера» отскочила стрела, я сообразил, что это – кольчуга.
Воинов, кроме рыцаря, оказалось всего шестеро: двое конных и четверо пеших. Должно быть, мальчишка считать не умел, и все, что больше пяти, для него было десять. После первой же стрелы пехотинцы выставили вперед мечи, прикрылись щитами и встали вкруг возле своего командира. А вот всадники…
Тот, что был одет в такой же «свитер», развернул коня и, не говоря дурного слова, дал деру. А второй, очень напоминавший внешне азербайджанца Рафика, державшего свою палатку рядом с моим домом, вытащил лук и…
Не успел я сказать «мама», как рядом со мной дурным голосом завопил здоровенный детина с глуповатым добродушным лицом и странным именем Клем. В правом плече у него торчала стрела. А рядом катался по земле и вопил еще один наш боец – Уил. Ему стрела пробила бедро, и теперь он больше всего походил на персонажа Евстигнеева из старой комедии, который ногой свалил колонну Казанского собора.
Подняв глаза, я увидел, что «Рафик» крутится на своем коне посреди дороги. На тетиву уже наложена стрела, и он явно выбирает следующую мишень. Ну, коли так, я тебе сейчас устрою чемпионат по полевой стрельбе[4].