Император приложил особые и весьма нетривиальные усилия к тому, чтобы реализовать программу по радиофикации всего и вся. Ну, может быть, не на уровне взводов, но рот уж точно. Может быть, «бьющими» недалеко. Может быть, несовершенными. Но это было шагом вперед. Большим и могучим шагом, поднимающим, вкупе с качественно значимым насыщением пехоты коллективным вооружением, ее боевые качества на недостижимо высокий уровень. По крайней мере, в сравнении с их противником из Альянса, который подобными вещами пока манкировал. Это было дорого. Это было непросто. Но оно того стоило…
Ротный старшина уже хотел повеситься. Этому нужно было одно, тому – второе. И так – каждый день. Каждый час. Каждую минуту. А склады-то не резиновые. Луций, кстати, увидев этот праздник жизни, тоже оживился. Ему ведь тоже требовалось еще несколько запасных лент сверх штатного количества в удвоенном боекомплекте. Слишком напряженные бои – много стрелять приходилось. Вот он и влился в эту оживленную толпу, увлеченно прогрызающую плешку ротному старшине…
Но этот праздник жизни длился недолго.
Жахнул первый артиллерийский выстрел, и где-то возле позиций роты взорвался снаряд, обдав все вокруг чуть дымящимся грунтом. Потом еще. Еще.
Все сразу бросились на свои боевые посты. Пригнувшись. Но очень шустро. Луций тоже. Но, улучив момент, когда ротный старшина отвернется, отвлеченный взрывом, он сумел ухватить жестяную коробку с еще одной лентой. И деру, чтобы не отняли. Старшина этот маневр заметил, только воспрепятствовать не успел. Просто крикнул что-то едкое и очень матерное вслед, и все. Но Луций был не в обиде. Старшину он понимал – с него ведь командир роты требовал нормального снабжения всего подразделения. И ему самому приходилось прикладывать немалые усилия, дабы у него на складе было все, что нужно, не только в потребном количестве, но и ассортименте. И если станешь вот так налево-направо отдавать «все, что нажито непосильным трудом», по первой просьбе, то склад всегда будет пустым и в действительно критичный момент не выручит. Это прекрасно понимал Луций. И даже испытывал некоторое угрызение совести, утаскивая эту запасную ленту… отчего только сильнее ее к себе прижимал, стараясь не уронить и не повредить. Ценная вещь же…
Обстрел нарастал.
Поэтому командир роты принял решение вывести бойцов во вторую линию таких же эрзацтраншей, наспех вырытых накануне. Да, артиллерия Альянса стреляла без внятной корректировки. Но даже действуя через насыщение площади снарядами, можно было перебить весь личный состав.
Вывели и Луция с его ребятами. И не только вывели, но и организовали питание. Горячего не было. Походную кухню накануне разбило снарядом. Приходилось перебиваться сухими пайками, которые личному составу и раздали.
Не суточные. Разовые. Которые в Российской Императорской армии в это время состояли из трех «блюд», запаянных в единую прямоугольную консервную банку с ключом. Так что вскрывать этот паек можно было голыми руками. Первое и основное блюдо являлось вполне себе банальным пеммиканом[13] заводского изготовления с очень тщательно высушенными и измельченными компонентами. Второе – пять тонких засушенных до каменного состояния небольших галет из бездрожжевого теста. Третье – батончик из сушеных ягод, орехов и меда, спрессованных вместе. Каждое блюдо внутри консервной банки было упаковано в тонкую вощеную бумагу и тем же воском и запаяно для повышения герметичности и сохранности.
«На сухую» это есть было не очень хорошо. Но у всех бойцов имелись фляжки со специальной питьевой водой. Ее они «заправляли» на ротной кухне. Обычно она была отфильтрованной, кипяченой с добавкой антисептика. Но так как полевую кухню разбили, пришлось временно отказаться от кипячения и добавлять антисептик в просто отфильтрованную воду. В качестве этой чудной добавки выступал концентрат клюквенной настойки на спирте, который всего на один-два градуса повышал «крепость воды», придавая ей приятный, чуть кисловатый привкус. Народ был только «за». Да, градус у такой воды не чувствовался, но их грела одна мысль о том, что пьют они не просто колодезную воду, а пусть и сильно разбавленную, но выпивку.
Поели. Попили. Покурили. Хотя, конечно, курящих было мало. В Имперской гвардии слишком тяжелые регулярные физические нагрузки. Из-за чего людей, рискующих курить в таких условиях, наблюдалось немного. Не у всех хватало здоровья для таких игрищ. Да и те – больше баловались, чем по-настоящему курили.
Наконец, пока рота приводила себя в порядок, артиллерийский обстрел закончился. И войска Альянса пошли в бой. Массированно. Они вместо утренних процедур как раз концентрировались все это время, готовясь к рывку.
Артиллерия едва успела замолчать, как ее место в роли нарушителя тишины подхватили двигатели легких танков. В Альянсе не очень ценили паровые силовые установки. Они стремились максимально удешевить и облегчить конструкцию, из-за чего ставили туда ДВС. Бензиновые. Двухтактные. С короткими выхлопными коллекторами. В общем – шумные агрегаты. Издалека было слышно их приближение, а звук их немало раздражал.
Вот этих танков и вывалила целая масса. Легкие конструкции. Две гусеницы, противопульная броня, легкая башня с 37-мм скорее гранатометом, чем пушкой, а также спаренный с ним ручной пулемет основного калибра. Очень легкое вооружение. Даже легче, чем было у легких танков Империи в 1914 году. Однако и сами машинки оказались компактными. Считай, не танк, а танкетка с двумя членами экипажа. И таких вот на поле боя выползло огромное множество. Альянс считал, что насыщение войск подобными передвижными огневыми средствами сможет сильно повысить устойчивость их пехоты в атаке и обороне. Так что каждая пехотная рота имела у них от трех до пяти таких машин.
За ними, развернувшись, редкими цепями двигались бойцы.
Рота заняла свои позиции в слегка раздолбанной первой линии эрзацтраншей. И замерла. Стрелять пока еще было далеко.
Шестьсот метров. Пятьсот. Четыреста.
Сигналом к атаке стала батальонная артиллерия – четыре 37-мм легкие противотанковые пушки, которые, будучи расположены двумя группами на флангах позиций батальона, открыли фланкирующий огонь. Смешанными группами. С каждой парой таких орудий располагалось по отделению крупнокалиберных пулеметов, которые своими бронебойными пулями могли дел натворить среди этих танкеток. Да и пехоте доставалось. И почти сразу, следом за этими ребятами из батальонных траншей заухали 90-мм минометы и батарея станковых автоматических гранатометов, посылающие очереди своих малокалиберных гранат навесом.
Наступающие войска открыли встречный огонь.
И тут же ожили ротные позиции.
Застучали крепостные ружья, стремясь «насверлить» как можно больше дырок в этой бронетехнике. Начали стрелять егеря, выбивая офицеров и пулеметчиков. Подключились короткими очередями единые пулеметы, буквально состригая пехотные массы… выкашивая их за счет своей чудовищной скорострельности. Ну и легкие 60-мм минометы включились, добавляя плотности обстрела.
Три минуты.
И атака отбита.
Выжившая техника противника пятится назад, стреляя на ходу куда-то «в ту степь». Пехота просто бежала. А поле между позициями имперцев и войсками Альянса все дымилось от чада горящей техники.
Но расслабиться не удалось.
Минуты не прошло, как по выявленным позициям батальона начался артиллерийский обстрел. Так что всему личному составу, выступившему вперед, пришлось спешно отходить по ходам сообщения назад. В том числе и бойцам ПТ-узлов. Которым было тяжелее всего. Там бойцам пришлось просто нырять по заранее вырытым щелям. Не отойти, не откатить свое вооружение из-под обстрела.
– Обходят? – спросил Луций, прислушиваясь к звуку этих характерных двухтактных двигателей, которые в количестве тарахтели где-то за перелеском.
– Видимо, – вытряхивая грунт из волос, ответил командир отделения. Осколком ему повредило стальной шлем, вот и скинул, что добавило ему немало новых, незабываемых приятных моментов. Под действием адреналина скинул, не иначе. Потому что в них очень крепко вбивали ношение защитного снаряжения.
Рядовой этот раздраженный вид понял отлично.
– Сейчас принесу, – буркнул он и начал пробираться к ротному старшине. Вот что-что, а стальные шлемы он выдавал очень аккуратно и без лишних проблем. Прижимистый – да, но понимающий.
Обстрел усиливался.
Пришлось роте отходить на третью линию траншей, которую только начали копать накануне. И там уже особенно не посидишь. Только полежишь.
Ротный что-то орал в микрофон радиостанции.
Луций меланхолично жевал соломинку и, пользуясь моментом, обихаживал свой пулемет. В частности, он проверял сменные ствольные блоки на тему загрязнения. Ему показалось, что туда набилось немного земли в вентиляционные отверстия, и он хотел эту неприятность устранить. Разбирать их не требовалось. Можно было просто нормально протрясти, прочищая от всего сыпучего. А его два вспомогательных номера набивали пулеметные ленты и укладывали их по жестяным коробкам.
Наконец охрипший ротный отвалился от связистов. И с мрачным лицом откинулся к бортику очень невысокой траншеи, нервно всматриваясь в ближайшую опушку. Луций это увидел и едва заметно хмыкнул. Да. Вокруг чистое поле, и этот лесок – единственное место, куда их рота могла отойти. Правда, на это придется спустить все дымовые шашки для завесы. И до вечера больше отойти было некуда. Вон – все как простреливалось. А вообще – не самая удачная позиция. Видимо, батальонное командование не рассчитывало на столь серьезное давление сил Альянса. Переоценили свои силы.
Наконец, минут через пять, где-то в тылу заработали мощные полевые пушки, включившись в контрбатарейную борьбу. Быстро-быстро так заработали. Видимо, на пределе скорострельности.
И обстрел позиций роты практически сразу прекратился. И не только роты, а всего батальона. Видимо, имперские пушки накрыли артиллерийский полк противника. А судя по плотности обстрела, здесь работал именно он.
Но сидеть и блаженствовать не стали. Весь батальон пришел в движение, начав готовиться к установке дымовой завесы и отходу в лесок. Вон и бойцы ПТ-узлов ожили, выбравшись из щелей и начав откапывать присыпанные пушки и пулеметы…
Сверху что-то загудело.
Луций поднял голову и увидел фронтовые истребители, летящие парами.
– А может, и не понадобится отходить в лесок, – тихо произнес он и скосился на широко улыбнувшегося командира отделения. Тот тоже так думал. Истребители летели низко. И с земли невооруженным взглядом было хорошо заметно по бомбе у них на внешнем подвесе.
Если они сейчас поддержат контрбатарейную борьбу и выведут из строя тот артиллерийский полк, что силы Альянса задействовали на этом направлении, то все обойдется. Можно будет спокойно окапываться. Ведь им толком даже траншеи и укрытия выкопать не дали. Все спешно. Все бегом.
Хотя… кто его знает? В любом случае Луций был доволен. Снаряды прекратили рваться – уже неплохо. Теперь бы горячим пообедать…
Глава 5
1925 год, 9 мая
Смеркалось.
Всеволод нервничал. Он словно ужаленный постоянно метался по своему кабинету, не находя себе места. Нет, при людях-то он был выдержан, отец научил его тому, как важно держать лицо. Но когда, как он думал, наблюдателей не было, он чуть ли не паниковал. Юный соправитель Империи как-то привык за эти десять лет, что всегда находится рядом с отцом. Да, он погружался в реальное управление. Но всегда был он – Николай. Не всегда подсказывал, но всегда разъяснял позже. Многое разъяснял. Даже то, что казалось совершенно неочевидным.
Иногда это были краткие логические выкладки, а иногда целые притчи с выводом исторической фактуры. Причем некоторые повторялись раз за разом то в одном ключе, то в другом.
Чаще всего Николай рассказывал историю борьбы аристократии против всех на протяжении всей истории Древнего Рима. Он знал эту историю назубок. В деталях. Его отец был настоящим фанатом Древнего Рима и, пожалуй, Византии. Он мог говорить о них часами, легко прослеживая проблемы единой Римской Империи в ее наследнике – эллинизированном Востоке и христианской Руси. При этом подчеркивал, что практически все периоды расцвета Византии были связаны с чем угодно, кроме собственно греков, исключая, пожалуй, крайне спорного периода правления Палеологов. И о значимой роли армян в истории Византии, которые «сделали эту державу, раз за разом вытаскивая ее из кризисов». Греки, по мнению Николая, обладали слишком губительным и разрушительным влиянием. Аналогичного мнения он был обо всех аврамических религиях. Для Николая эти религии были злом… простым, обычным злом. Хотя и использовал он их в силу тотальной распространенности на землях Империи. Вынужденно. Но использовал. Улыбаясь во все тридцать два зуба и прочими способами демонстрируя свое расположение их иерархам. Но лишней власти им, конечно, не давая. Да и вообще придерживаясь религиозных практик очень поверхностно. Скорее для людей, чем для себя.
Еще совсем недавно Всеволоду казалось, что эта опека с непрерывными притчами и поучениями была очень душной. Но, памятуя о судьбе старших братьев, он держался и старался внимать словам. Он ведь в тот день был в кабинете отца и видел трупы и кровь, что залила весь паркет. Он тогда залип на лице любовницы Ярослава. Всеволод привык к ее вызывающему, заносчивому поведению, к ее постоянным оскорблениям и шпилькам. А тут она лежала на полу, в луже собственной крови, с перекошенным ужасом и болью лицом. Мертвым. Уже мертвым. И это было страшно. Да, потом он узнал, что с ней еще хорошо обошлись. Но эмоции-то никуда не делись. Он еще долго закрывал глаза и вспоминал лицо этой мерзавки. И ту лужу крови с расползшимися по ней кишками, в которой Всеволод стоял, когда его нашла мать…
Психологическая травма осталась с ним навсегда.
Не то чтобы сильно плохая. Нет. Он стал просто крайне подозрителен ко всем вокруг. И не верил никому, порой даже себе. Отцу – верил. Но только ему, да и то – сдержанно. Не из-за страха, не из-за понимания того, в какой кошмар его братьев втянула лесть и ложь, и чем бы это все закончилось, завершись задуманное ими успехом. Поэтому, даже через раздражение и «не хочу», он старался внимать его словам и пытаться их осознать, обдумать.
И вот его не стало.
Нет, конечно, он был жив и в сознании. Но он не спешил по своему обыкновению все возглавить. Лежал в госпитале и просто наблюдал, проводя своеобразный экзамен для сына. Экзамен на профпригодность. Это Всеволод понял без лишних подсказок сразу. Слишком хорошо он знал отца. От чего нервничал сильнее обычного, переживая – справится ли он?
Постучали.
Всеволод замер и, словно опытный допплер[14], поменял лицо, преобразившись буквально за пару секунд. Раз. И вместо встревоженного и до крайности растерянного молодого мужчины появился Император. Молодой. Да. Но абсолютно уверенный в себе и своих словах. Его дыхание успокоилось, а взгляд сделался холодным и очень цепким, казалось, замечающим каждую деталь и видящий своих собеседников насквозь.
Софья, единственный человек, при котором Всеволод мог позволить себе быть собой, аж крякнула, в очередной раз подивившись этому преображению. Щелчок пальцами, и все – другой человек. До ужаса похожий на старого Николая… на отца…
– Ваше Императорское Величество, – произнес секретарь отца, вошедший в комнату после дозволения. – Срочная новость.
– Что-то на фронте?
– Нет. В столице. Комендант острова докладывает о концентрации неопознанных людей недалеко от Адмиралтейства. Вооруженных.
– Но мосты ведь разведены.
– Так и есть. Но остается еще тоннель метрополитена…
Всеволод замер.
Он хорошо умел держать маску спокойствия и величия, скрывая от окружающих под ней свои мысли. Новость его не порадовала, мягко говоря. Скорее шокировала. Подозрительность, выкованная событиями 1914 года, удерживала Всеволода от опрометчивых поступков. Вдруг это все провокация? Или, может быть, отец вновь его проверяет?