Данк повернулся и опустил свои длинные ноги в кокпит; теперь он сидел лицом к Огдену и Китти.
– Если он справится, со всем разберется и все такое, ты возьмешь его в долю?
– Без сомнения, – кивнул Огден. – Хороший человек – это хороший человек.
Китти откинула волосы со лба и внимательно посмотрела на мужа. «Делай бизнес со всеми, – сказал бы ее отец, – но на яхту приглашай только джентльмена». Место Сола Вайнберга в их мире было четко определено. Что бы ни говорил Огден, какой бы энтузиазм ни проявлял, статус хорошего человека не поможет Сьюзи Банкрофт, если она выйдет за Сола; она навсегда останется девушкой, которая вышла замуж за еврея. Таково было положение дел. Казалось, мужчины никогда о таком не задумывались по-настоящему. Им хотелось обойти острые углы, что-то подправить. Поговорить. А потом женщинам приходилось жить той жизнью, которую они создали.
Парус наполнился ветром.
– Но это только слова, – решительно заявила Китти. – Ты знаешь, что на самом деле все не так. Мир устроен иначе. Ты не пригласишь сына Джо управлять компанией.
Джо был садовником бабушки Хотон.
– Если у него нет должной подготовки, – сказал Данк.
– Даже с подготовкой. – Китти покачала головой. – Например, Солли Вайнберг, – теперь она обращалась к мужу, – что бы ты о нем ни говорил, никогда не получит эту девушку, потому что всегда ведет себя так, словно бьется в какую-то дверь.
– Он ведь действительно бьется, – заметил Данк.
– Возможно, но без правильной девушки такому человеку никогда в эту дверь не войти. Несправедливо, но ничего не поделаешь. Все зависит от того, кто твоя супруга.
– Ничего не поделаешь, – повторил Огден, глядя на нее.
На долю секунды Китти показалось, что она перегнула палку.
– Он часть перемен, которые нас ждут, – сказал Огден.
– Каких перемен? – не отступала она.
– Новые области.
Она покачала головой.
Огден удивленно поднял брови.
Она все видела. Разговоры о том, как лучше, не оставляли ее равнодушной; Китти понимала эту необходимость. Тем не менее это были всего лишь разговоры. Болтовня. А вот что было действительно необходимо – это держаться за лучшее, за то, что уже доказало свое превосходство. И сделать так, чтобы все это видели. Видели этих людей, видели, насколько они хороши, насколько правы. Эти мужчины держали руль в своих руках, они знали, как следует поступать. С самого начала знали.
– Послушай, ты и Данк – лучшее, что у нас есть. Новых людей нам не нужно. Нужно больше таких, как вы.
На носу яхты Присс молча вскинула руку в шутливом салюте.
Но Китти не сомневалась в своей правоте. Мужчин нужно оберегать от их собственного энтузиазма. Женщины должны держать кубок высоко, иногда вне досягаемости мужчин, чтобы те не разбили его в чрезмерном воодушевлении.
– Тебе надо поговорить об этом с Гарри Лоуэллом, – улыбнулся ей Данк. – Вчера вечером в клубе он был явно доволен. Ты слышал его, Ог? Стяжательским классам приходит конец, и все такое.
Огден кивнул.
– Очаровательно, – заметила Присс.
– Хотя равновесие недостижимо, – вставил Данк. – Кому, как не Лоуэллу, это знать.
– Клуб, – невпопад пробормотала Китти. – Я думала, Лоуэллы никогда не покидают Бостона.
– Еще как покидают, – весело отозвался Данк. – Они любят время от времени приезжать в Нью-Йорк.
– Гарвардский клуб – это не совсем Нью-Йорк.
– А ты как думала? Неспроста до клуба всего пятьдесят шагов от Центрального вокзала, – улыбнулся Огден, натягивая кливер-шкот и поворачивая к себе румпель.
Китти рассмеялась.
– Ну вот. – Прищурившись от солнца, она с улыбкой смотрела на мужа. – Ты нарушил мое правило.
– Какое? – непринужденно поинтересовался он.
– Не говорить о работе или о глобальных проблемах – и вот пожалуйста. Только о них и говорим.
– Это неуважительно, – вставила Присс. – Нелюбезно.
– Дорогая моя, семейная политика никогда не бывает любезной, – возразил Данк.
– Эй, ты, – обратилась к мужу Присс, – думаешь, тебе эти шуточки сойдут с рук?
– Да. – Голос у Данка был бархатистый, низкий, на лице сияла улыбка. – Ты же знаешь, я опытный шутник.
Он неотрывно смотрел на Присс, и его любовь к жене была очевидна каждому. Она протянула руку, коснулась его щеки, и взгляд, которым обменялись супруги, потряс Китти до основания. Она повернулась к Огдену, наблюдавшему за ней.
– Послушать тебя, – Огден склонил голову, – вылитая мать с ее вечными разговорами о правилах.
– Я ни капли не похожа на твою мать. – Она улыбнулась и подняла руку, заслоняясь от солнца. – Я реалист.
– О чем, черт возьми, мы тут говорим? – спросила Присс.
– Ни о чем, – ответила Китти, не отрывая взгляда от Огдена. – Правда, дорогой?
Огден крутанул румпель, и у него на губах сверкнуло предвестие улыбки; он покачал головой и, положив руку на румпель, запрокинул голову и взглянул на грот. Сердце у нее в груди забилось чаще. Словно она выбралась из леса, где блуждала весь прошедший год, и нашла его. Вот мы и пришли. Да, мы пришли. Огден. Она высоко подняла руки и потянулась, переполненная этим удивительным, тревожным счастьем, поймала взгляд Огдена и улыбнулась.
Он подмигнул. И Китти ощутила это точно в центре своего существа. Она подмигнула мужу в ответ и села прямо; ее сердце летело вперед вместе с яхтой, через синюю рябь к серо-зеленой гряде на горизонте, которая теперь постепенно разделялась на отдельные острова.
– Куда мы направляемся? – спросила она.
– Прямо туда. – Он указал на карту, расстеленную на деревянной скамье и прижатую алюминиевой жестянкой с сэндвичами и бутылкой джина, между которыми Китти увидела надписи: «Виналхейвен. Суонс. Крокетт. Норт-Хейвен».
Она кивнула и поставила локти на планшир. Волны плескались о борт.
– К повороту! – Огден отпустил румпель и распустил парус, повернув яхту кормой к ветру, который подхватил их и понес вперед, стремительно, под защиту островов, мимо первого скалистого мыса Виналхейвена, самого большого острова. На самом высоком дереве тяжело лежало гнездо скопы, склонившись вправо, – как будто нарисованный детской рукой человечек снимает шляпу, подумала Китти.
Яхта вздрогнула и замедлила ход. Огден снова сменил курс, поймал ветер, и они заскользили вперед, наискосок, к центру пролива Нэрроуз, который был обозначен на карте как довольно мелкий. Огден подтянул паруса, а Данк взял весло, лежавшее под планширом, и вскарабкался на нос, чтобы отталкиваться, если они слишком близко подойдут к скалам.
Они легко скользили к полоске земли, казавшейся сплошной, но пролив вдруг раздался вширь, и перед ними показался остров, длинный скалистый берег которого изгибался дугой прямо напротив четверых людей на яхте. Огромные глыбы гранита складывались в естественные дорожки к морю от леса, нависавшего над кромкой воды. Вдоль всего берега тысячи камней поменьше галечной шкурой выстилали пляж. А прямо по курсу, в конце бухты, от крытого дранкой сарая в воду тянулся узкий причал.
Огден присвистнул:
– Вы только посмотрите.
Сменив галс, он без труда повернул яхту по ветру и направил к причалу.
Данк спрыгнул с носа и удерживал судно, пока Огден отвязывал грота-фал. Парус захлопал вокруг гика с таким звуком, будто птица била крыльями по воде. Присс отвязала фал кливера, чтобы спустить и его. И все замерло. После стремительного движения, после свиста ветра в заливе они как будто выпали из этого мира.
Прямо перед ними к одной из свай было прикреплено рукописное объявление:
ПРОДАЕТСЯ – Р. КРОКЕТТ
Поросший травой склон позади навеса для лодок вел к большому белому дому, примостившемуся на вершине холма; из покатой черной крыши торчали две трубы, выделяясь на фоне летнего неба, словно башни замка. Неожиданный и величественный, дом производил впечатление спокойной основательности; он явно господствовал над этим холмом и этой лужайкой не меньше сотни лет.
– Что можно делать в таком месте? – спросила Присс.
– Жить, – без промедления ответил Огден.
– Жить? – Китти удивленно посмотрела на мужа.
– Почему бы и нет? – Он широко улыбнулся ей.
– Здесь? Так далеко от всех?
– Все приедут к нам. – Он выпрыгнул из яхты и стал привязывать ее к железному кольцу на пристани.
– Все это часть плана, – объяснил Данк с заговорщической улыбкой.
– Плана? – Китти вглядывалась в лицо Огдена. – Какого плана? Огден, что ты задумал?
Он протянул руку, чтобы помочь ей сойти на берег.
– Нельзя же так просто взять и пойти туда, – запротестовала она. – Это неудобно.
– Конечно, можно, – настаивал Огден. – Пошли.
– А люди, которые там живут?
– Вот и познакомимся, – беспечно ответил он. – Давай.
Китти медленно взяла его руку, переступила через планшир и сошла на причал. Присс и Данк спрыгнули с носа, и все четверо поднялись по сходням на пирс. В сарае на колышках были развешаны буйки для ловли омаров, свернутые удочки и фонари; пахло сырым деревом и солью, из бочек резко тянуло керосином – свидетельство того, что сараем пользовались. У стены над старой лодкой, перевернутой набок, стояли весла. Звук шагов по старым деревянным доскам смешивался с плеском волн о камни внизу.
Через открытые ворота они вышли на зеленую лужайку, расстилавшуюся до самого дома на вершине холма. Шиферная крыша разрезала синее небо. Вниз смотрели восемь окон в обрамлении темно-зеленых ставен. Рядом с дверью, где в качестве крыльца были уложены гранитные блоки, росла сирень. Все просто и основательно – королевство мечты. Везде гармония. Все на своем месте.
– Интересно, есть ли здесь электричество? – задумчиво произнес Данк.
– И горячая вода для ванны? – спросила Присс у Китти, а потом взяла Данка за руку и потянула за собой. Они стали подниматься по склону. На плече у Данка висела парусиновая сумка с вареными яйцами, коробкой сэндвичей, термосом кофе и бутылкой джина.
Китти с Огденом остались внизу, в тени лодочного сарая. Слева от дома виднелся маленький гранитный обелиск и округлые верхушки четырех надгробных плит. Могильное семейство. В резкой вспышке Китти представила годы, которые проведет здесь. Дом на холме, частокол елей вдали, просторные зеленеющие поля, где трава покачивается, словно девушки на ярмарке.
А Недди мертв. Ее глаза затуманились. Недди всегда будет мертв.
Огден подошел сзади и обнял ее, и она прислонилась к нему, чувствуя его дыхание в своих волосах.
– Он будет твой, если хочешь.
– Если я хочу? – Китти посмотрела на мужа. Соль собралась в уголках его глаз, сиявших пронзительной синевой. Утренняя морская прогулка словно сделала его ярче.
– Я хочу это место, – тихо сказал он. – Хочу, чтобы этот дом стал нашим. Чтобы все, кто проплывает мимо, знали, что он наш. В этом будет некий важный смысл. Люди будут смотреть и думать: вот дом Милтонов. Китти и Огдена Милтон. Милтонов с острова Крокетт.
Он смотрел ей в лицо, страстно желая, чтобы она стряхнула с себя горе и боль прошедшего года, устремилась вперед, к краю гранитного берега, навстречу елям и свету.
– Пойдем. – Он взял ее за руку и потянул за собой вверх по лужайке. А она с дрожью представила себе будущее: сколько раз они будут подниматься по склону к этому дому вместе с детьми, а возможно, и с детьми своих детей. Воплощенная мечта Огдена. Прямо здесь. И Китти пошла к дому на холме, точке во времени, куда в последующие годы она будет возвращаться, как к камешку в кармане, который всегда можно погладить.
Глава девятая
Эви повернула на Бликер-стрит, к дому; густая стена послеполуденного тепла вызывала в памяти все июни, проведенные на этой улице, прямо здесь, во влажном зное, который занавесом падал перед ней, – весна закончилась, пришло лето. И как всегда, городское лето навевало воспоминания о своей противоположности: тропинка в лесу на острове, туман на лугу между Большим домом и амбаром, несмолкающие гудки береговой сирены в заливе. Всю ее жизнь этот контраст незримо оттенял каждое лето, словно прохладный квадрат пола под ногами. И всегда где-то за жарой, грязью и душными ночами сиял манящий свет Мэна. В конце лета всегда был остров.
Вздрогнув, она нащупала ремешок сумки на плече; слова Хейзел не шли у нее из головы.
Большому дому требовалась новая крыша. Пристани – новые понтоны. Амбар, у которого не было фундамента, проваливался в землю. Тридцать лет после смерти бабушки и дедушки дом кое-как держался, красивый, обветшалый и требующий постоянной заботы; Джоан и Эвелин вели жестокую и необъяснимую битву из-за любых изменений или переделок: Джоан отвергала предложения Эвелин и в конце концов победила, пережив сестру на год. Но теперь, после смерти Джоан, остров и его содержание перешли к Эви и ее кузенам, из которых лишь одному удалось получить профессию, приносящую какой-то доход. И остров Крокетт болтался там, в Пенобскот-Бэй, словно знак вопроса или кулак – как посмотреть.
Словно мухи в янтаре, они застряли в этом месте, где время остановилось. Там было потускневшее серебряное ведерко для льда с инициалами Эвелин и датой, сентябрь 1959-го, – свадебный подарок. Там были дверные упоры в форме буйков. Мебель, купленную бабушкой и дедушкой в тридцатых, перетягивали и чинили – хотя даже это в последний раз делали где-то в начале семидесятых, – но никогда не меняли. Остров собирал, а затем хранил их летние дни. Коллекция камней Сета выстроилась на подоконнике желтой спальни наверху, присоединившись к коллекции кузена Гарри, которая, в свою очередь, продолжала собрание дяди Мосса. Дети там катались на лодке, лазали по деревьям, собирали мидии, а в конце каждого летнего дня, умытые и переодетые, к шести часам приносили на пристань лед в серебряном ведерке, виски и печенье в виде рыбок, а затем стояли на щербатых досках и смотрели на белых рыбин, мелькающих в воде, пока взрослые за их спиной пили, а солнце опускалось в море. Милтоны с острова Крокетт.
Это был абсурд. Нелепая чопорность. Нечто нереальное. Тем не менее без всего этого лето не было настоящим летом. Год не мог смениться новым без каникул на острове.
Впереди, в конце квартала, тень деревьев в крошечном треугольном парке уже переходила в вечер, обещая прохладу. Трое чернокожих мужчин сидели на единственной скамье, вытянув ноги; их широкие рубашки липли к потной груди. Один из них курил и наблюдал за приближением Эви без всякого интереса, без какого-либо движения в ее сторону – белая женщина средних лет, не молодая и не красавица, просто идет.
Она пристально смотрела на него через темные очки, шагая вперед, и через какое-то время он отвел взгляд. Эви видела его раньше, на этом же месте, и, как с ней часто случалось в этом городе, ощутила присутствие множества слоев, этих знакомых незнакомцев, которые скользят по поверхности жизни друг друга, видимые и невидимые, подобно рыбе в чистом пруду. Дверь ее подъезда с щелчком открылась, впустив Эви в прохладную мраморную тишину, а потом, захлопнувшись, приглушила звуки города. Много лет назад, когда они с Полом только переехали в эту квартиру, она долгими и душными летними ночами лежала в постели, настежь распахнув окна, чтобы впустить легкий ветерок, плавала где-то между сном и явью, и голоса людей в парке за окном доносились до нее, словно радиопередачи из другого мира, успокаивающие и непостижимые – человеческие звуки в темноте.
Она толкнула входную дверь, ведущую в длинный коридор, который проходил через всю квартиру и упирался в бабушкино зеркало в овальной золотой раме. Из дальнего конца коридора доносился стук клавиш на компьютере Сета.
Звуки смолкли.
– Мама?
– Привет, дорогой, – автоматически ответила Эви, разглядывая письмо со штемпелем «экспресс-доставка», которое лежало на коврике у нее под ногами.
Через минуту стук клавиш возобновился.
Она подняла конверт. Дорогая бумага и надпись от руки – от руки! – фиолетовыми чернилами. «Мисс Эвелин Ладлоу Милтон». На мгновение ее имя показалось ей чужим – впрочем, так оно и было. Так звали ее тетю, ее двоюродную бабушку и двоюродную прабабушку. С некоторой опаской Эви перевернула конверт и вскрыла его. Письмо было адресовано ей и ее кузенам: «Позвольте напомнить вам о встрече, назначенной в офисе “Шерман, Троуп и Дефорест” в пятницу, 29 июня».