– Ты говорил, есть три сложности, которые надобно преодолеть, чтобы Адриан Дмитриевич смог заняться Кавказской дорогой, – обратилась она к мужу. – Первый – заручиться поддержкой великого князя. Как с этим?
– Он поговорит с той стороной. На этой, как ты знаешь, всё согласовано, – отвечал Вика, поглядывая на гостя: сразу ли тот понял, сколь необыкновенную женщину перед собою видит. – Вторым пунктом я еще не занимался, но затруднений с ним не жду.
Ларцев спросил:
– Что за второй пункт?
– Ты ведь беглый каторжник. Но это ничего. Мой начальник организует тебе полную амнистию. И, разумеется, мы поможем тебе восстановиться в правах дворянства – согласно указу пятьдесят шестого года о декабристах.
– Зачем? – пожал плечами Адриан. – Для американского гражданина это неважно. А тут пускай я остаюсь государственный крестьянин, какая разница. Что за третий пункт?
– Он касается твоего жалованья… – Вика посмотрел на жену. Та кивнула и слегка постучала пальцем по краю тарелки. Это означало: «Сразу – в лоб». Воронин уже и сам решил, что с Ларцевым ходить кругами незачем.
– Трудность в том, что платить тебе будет казна, а это ставит определенные пределы. Инспектор частной железной дороги приравнивается к особе третьего класса, то есть не может получать больше шести тысяч семисот рублей в год. Я знаю, что в качестве одного из директоров «Трансамерикэн» ты имел много больше. Однако есть возможность заплатить тебе значительную сумму в качестве подъемных и после производить персональную доплату из особого министерского фонда. Назови цифру, которая тебя устроит.
Меркантильной темы американец нисколько не смутился.
– 6700 рублей это сколько в долларах?
Корнелия Львовна повернулась к сыну.
– Костя, ты по экономической географии как раз проходишь валютные системы. Можешь ответить?
Гимназист слегка порозовел, с полминуты молча шевелил губами.
– …Пять тысяч сто долларов. Примерно.
– А, ну тогда больше не нужно. Этого мне хватит, – сказал Ларцев.
Супруги переглянулись.
– Вы уверены? – спросила озадаченная хозяйка. – Разве бывает, чтобы человеку было не нужно больше денег?
– Денег нужно столько, чтоб была свобода удовлетворять свои потребности, – объяснил ей Ларцев. – Зачем излишек?
Госпожа Воронина смотрела на него изучающе.
– Предположим, чтобы оставить детям.
– Детям надо оставлять образование и воспитание. Накопленные родителями деньги им только навредят. Впрочем, у меня нет детей.
С первой частью высказывания Корнелия Львовна была, в сущности, согласна. Ее больше заинтересовала вторая. Она была хоть и ледяного ума, но женщина.
– Вы что же, никогда не были женаты?
– Когда мы прокладывали трассу через Вайоминг, у меня одно время была жена, индианка из племени арапахо. Но потом, когда мы двинулись дальше, через горы, она осталась на равнине, не захотела покидать родные места.
– Значит, она вас любила меньше, чем родину? – спросила Корнелия Львовна, окончательно решив, что с этим занятным субъектом можно не изображать тактичность.
У Виктора Аполлоновича чуть дрогнули брови. Но Ларцев ничего особенного в вопросе не усмотрел.
– У индейцев арапахо в языке нет такого слова – «любить». Я, во всяком случае, его ни разу не слышал.
– А сами вы ее любили? – продолжила атаку Воронина. Ее всё больше занимала эта беседа, совершенно непохожая на обычные петербургские разговоры.
– Я тоже не знаю, что это такое, – спокойно отвечал Ларцев.
Тогда Воронина обернулась к мужу. По взгляду он догадался: она хочет ему что-то сказать наедине.
– Пойдем, Вика, поможешь мне принести горячее. – И объяснила гостю: – За ужином мы всегда обходимся без прислуги. Терпеть не могу, когда при важных разговорах рядом кто-то крутится.
– У нас тут часто ведутся разговоры не для чужих ушей, – присовокупил Виктор Аполлонович.
В коридоре он, улыбаясь, спросил:
– Что это ты разыгрываешь бесцеремонную генеральшу Епанчину из романа «Идиот»? В душу человеку лезешь. На тебя непохоже.
– Ларцев совсем не идиот, – очень серьезно ответила она. – Разве что в нравственном отношении. Ты с ним поосторожней. От него веет… чем-то звериным. Он среди людей, как степной волк среди собак.
Хорошо еще, Корнелия Львовна не слышала, о чем в это время шел разговор в столовой.
Оставшись представительствовать за семью Ворониных, мальчик Костя счел своим долгом развлекать гостя учтивой беседой.
Спросил про умное: велико ли население Североамериканских Соединенных Штатов? Ответ он знал из учебника и собирался блеснуть, если вопрошаемый затруднится.
Ларцев ответил:
– Никто точно не скажет. Ведь индейцы в переписях не участвуют.
Тогда, в отсутствие родителей, Костя отважился спросить про невзрослое, интересное:
– А краснокожие на вас в Америке нападали?
– Случалось, во время строительства. Кому ж понравится, когда на твоей земле без спросу творят что-то непонятное? Но больше докучали разбойники и загульные ковбои.
– Кто?
– Это такие пастухи. Коров перегоняют. Напьются – буянят, палят из револьверов.
– Пастухи? Из револьверов?!
Пастухов Костя видел только в имении Щегловка. Вообразить их палящими из револьверов было трудно.
– А человеческое мясо индейцы едят?
– Нет. А я один раз ел, – преспокойно сообщил Адриан.
– Да что вы?!
– По необходимости. Раз зимой в горах сошла снежная лавина, отрезала нашу партию. Три недели сидели без провизии. Пришлось на десятый день откопать из снега мертвецов. Стругали с ляжки мясо, жарили на углях. Иначе не выжили бы.
– И каково оно на вкус? – прошептал гимназист с расширенными глазами.
Ларцев задумался.
– Пожалуй, лучше, чем мясо гремучей змеи. Им мне тоже доводилось питаться.
Тут как раз вернулись родители пытливого мальчика: Виктор Аполлонович с ростбифом, Корнелия Львовна с соусником.
Костя с восторгом закричал:
– А вы знаете, что Адриан Дмитриевич каннибал?
Тригеминус
Обыкновенно у человека бывает только одна физиономия. У Питовранова их было три, и все разные.
Первую он «надевал» для публики: насмешливую, бонвиванскую, с вечно приподнятыми углами сочного, улыбчивого рта. Но люди, хорошо знавшие журналиста, ужасно удивились бы, посмотри они на весельчака Мишеля в одиночестве. Наедине с собой он превращался в совершенно другую личность. Взгляд мрачнел, меж бровей обозначалась скорбная морщина, губы изгибались мизантропическим коромыслом. Когда Мишель по утрам брился, из зеркала на него смотрел чрезвычайно серьезный, грустный, а может быть, даже и трагический господин, ничего хорошего от жизни не ждущий. Из-за этой дихотомии по краям рта у Питовранова были странные двойные морщины – лучик кверху и лучик книзу. Ну, а про третье лицо, не похожее на два первых, будет рассказано в свое время.
Человек с тремя лицами и, стало быть, с тройным дном имел соответствующий «ном-де-плюм», которым подписывал свои сочинения – «Тригеминус», что означает «тройничный нерв», как известно отвечающий за жевание. Насмешливые по тону, но пессимистичные по содержанию, эти статьи обладали особым очарованием для русской публики, которая падка на горькие пилюли в сладкой оболочке. Видимый миру смех пленяет ее сильней всего, если скрывает невидимые миру слезы.
Фельетоны имели свой собственный «питоврановский» стиль. Обыкновенно они писались в виде кулинарных рецептов, изображавших политическую и общественную жизнь России в виде тех или иных блюд. Например, статья о министре внутренних дел, шумном патриоте и прославленном выпивохе, называлась «Петух в вине». При этом имя сановника не называлось, так что цензуре придраться было не к чему, но публика отлично понимала, о ком речь, и веселилась, читая, как важно вовремя натереть петуху гузку толченым перцем. По субботам Михаил Гаврилович печатал настоящие рецепты, без политической подоплеки, и они тоже всегда бывали превосходны – автор отлично разбирался в гастрономической науке.
Одним словом, к середине пятого десятилетия юношеские мечты провинциального завоевателя столицы полностью осуществились. Он был одним из самых популярных и самых высокооплачиваемых перьев российской журналистики.
В редакции знаменитой газеты «Заря», которую выписывали все мало-мальски приличные люди России (тираж издания был неслыханным – двадцать тысяч экземпляров!), у Питовранова имелся собственный кабинет. Там под потолком вечно клубился серый табачный дым, на столе валялись бумаги и стояли тарелки с закусками, а дверь беспрестанно хлопала, потому что все время заходили и выходили люди. В такой обстановке Мишель умудрялся производить по статье в каждый номер, причем писал их начисто, без помарок.
Назавтра после годовщины клуба «Перанус» Питовранов проводил день самым обычным образом. Он явился в редакцию в полдень, после плотного завтрака в «Ресторан-де-Пари», и сразу отправил рассыльного в немецкую закусочную за бутербродами и пивом. Минут сорок строчил стальным пером по бумаге – так яростно тыкая в чернильницу, что во все стороны летели брызги. Суконная поверхность стола из-за этого была особенного колера, зеленого в лиловую крапинку.
Без четверти час публициста позвали на «Полтаву». Так назывались каждодневные совещания, ибо там «ядрам пролетать мешала гора кровавых тел» – все яростно спорили и бранились.
Нынче бой затеяла женская часть редакции. Передовая газета гордилась тем, что берет в штат девиц, в этом смысле затыкая за пояс самое Европу. Барышни были очень молодые, напористые, непочтительные к авторитетам. Сегодня вместо обсуждения номера они, явно сговорившись, поставили вопрос об оскорбительности тона, в коем некоторые сотрудники-мужчины позволяют себе общаться с представительницами противоположного пола.
Руководила бунтом свежая, пунцовощекая стенографистка Лисицына. Она прочла заявление, озаглавленное: «Мы не куклы, а ваши товарищи». Там подробно перечислялись все случаи мужского высокомерия, «сальностей» и «полового заигрывания». В конце был ультиматум: обращаться ко всем женщинам по имени-отчеству, никаких «Лизочек» и «Танечек»; воздержаться от любых, даже лестных оценок внешности; попытка поцеловать руку будет заканчиваться пощечиной; за всякое предложение двусмысленного свойства, даже шутливое, – товарищеский суд.
Михаил Гаврилович смотрел на раскрасневшихся, сердитых революционерок с удовольствием. Думал: это прекрасно, что в убогой стране, где людей морят голодом, ежедневно унижают, секут розгами, есть такой оазис, как наша редакция, в которой пылают страсти по столь высокоцивилизованному поводу. Не хуже, чем в Лондоне или Париже.
Но тут досталось и ему. Вскочила корректорша Зотова, ткнула в него розовым пальцем:
– А что это господин Питовранов маслится по-котовьи, будто его это не касается? Кто давеча мурлыкал про мои «сахарные зубки»?
Мишель трусливо вжал голову в плечи. Но за него вступился практикант Алеша Листвицкий, двадцатилетний студент-технолог. Практикантам (они все были студенты или курсистки) в «Заре» жалованья не платили, но в прославленную газету даже на бесплатную работу мечтали попасть очень многие.
– Вы, Зотова, всё перекашиваете! Уводите от важного на пустяки! – сбивчиво заговорил Алеша. – Положение женщины несправедливо и ужасно! Надобно бороться против эксплуатации, за политическое, юридическое и общественное равноправие, а не с целованием ручек и не с комплиментами! Неужто непонятно, что Михаил Гаврилович просто человек пожилой – из поколения, когда подобное обхождение было в порядке вещей? Как у Грибоедова – «старик, по-старому шутивший». А сердце у него благородное и взгляды самые прогрессивные!
Конец ознакомительного фрагмента.