Звонарю Николушке не с кем было объединиться. И ладил от безысходности певучие дудочки. Однажды – без волшебства, случайно – получилась у него дуда необычная. Заиграл на дуде Николушка, а птицы летят к нему, несут в клювах лепестки васильков.
Так вот и стал ходить в степь Николушка с дудочкой. Сядет он в кустах чилиги, скатерть перед собой разбросит, начинает играть на дуде. И все птички божьи летели к Николушке, все несли лепестки васильковые.
Ко дню Симеона-летопроводца набрал Николушка два куля синего пуха. Порохомес в селитроварне принял богатство, доложил атаману о старании звонаря. И получил право Николушка на зимнее багренье. Взял он на Рождество в проруби трёх осетров, а в каждом осетре по десять пудов!
И стали завидовать Николушке люди. Забогател звонарь. Некоторые говорили:
– Так и дурак разбогатеет. Играет на дудочке, а птицы на него работают!
Как-то подошёл к Николушке хитрый шинкарь:
– Приходи в мой кабак. Задаром угощу винцом. Поиграй на своей чудесной дуде.
Замыслил шинкарь подсыпать сонного зелья в кружку с вином: мол, выпьет Николушка отравленного вина, уснёт, а я у него похищу дудочку. За морем за такую дуду можно получить бочонок золота!
Однако Николушка не пошел в кабак – вина он, разумный, не пил. Шинкарь попытался выведать тайну дудочки: как она у тебя излажена? Но звонарь Николушка и сам не знал тайны. Пробовал вырезать точно такую, но ничего не получалось. Не откликались птицы на игру других дудочек.
Однажды и вовсе оплошка вышла. Сготовил дуду, заиграл в степи, а из нор змеи выползли. Николушка не сразу заметил гадюк, а увидел и перепугался. Бросил он в чулан бесовскую дуду, которая приманивает гадов, и долго она там валялась в пыли и паутине.
А владелец кабака не успокоился. Был в станице один пришлый казак-пропойца. Бедствовал пьянчужка. Шинкарь и говорит ему:
– Выкради для меня у Николушки дуду его чудесную. Я дам за то пятьдесят царских ефимков.
За пятьдесят золотых в те добрые годы можно было записаться на вечное поминание. В литейный сенаник в монастыре Сергия. За пятьдесят царских ефимков можно было выкупить у султана казака, своего пленного родича. Мужика чёрного бояре продавали за четыре рубля. Гусь три копейки на ярмарке стоил.
И согласился пропойца на злое дело. На Пасху, когда играл колоколами Николушка, проник вор в избу звонаря. Нащупал он в чулане дудочку, принёс её шинкарю. Но не та была дуда. А шинкарь дудочку за моря вывез. Стал он хвастаться перед купцами:
– Заиграю в дуду, и птицы прилетят.
Дунул шинкарь в дудочку, а из-под камней змеи выползли. И начали плясать кобры. Рассмеялись купцы. Но один чародей заморский купил у шинкаря дуду мерзкую. Сто динаров заплатил. Не остался шинкарь в убытке.
Так вот и обогатил звонарь Николушка шинкаря, казака-пропойцу и чародея заморского. Но и сам не остался в бедности. Каждый год получал право на зимнее багренье осетров.
А прошло с тех пор триста с гаком лет. И давно на свете Николушки нет, а в каком схороне его дуда – не узнает жадный мир никогда!
Телега-самокатка
Божий мир наполнен чудесами. Не за горами, не за лесами дымила печными трубами казачья станица с названием Неудивлянка. И жили в станице неудивляне. И ничему они не удивлялись.
Поймал Ермошка осетра на двадцать пудов.
– Ну и што! Эка невидаль! – усмехнулись неудивляне.
Нашёл Ермошка добрый рудник, наплавил серебра сорок пудов. И покрыл он серебром крышу своего куреня. И золотого петуха на гребень крыши водрузил. И ставни дивной резьбой изукрасил. И две медные пушки у ворот поставил. Но казаки даже не заметили стараний Ермошки. Проходят мимо степенно. О житье-бытье говорят и спрашивают:
– Што нового, Ермолай?
Тогда Ермошка изладил каким-то чудом телегу-самокатку. Телега как телега. Четыре колеса, две оглобли дугой скреплены. Колокольцы звонкие под узорочной дугой. Но катилась она сама и в гору, и под гору без лошади. Сядет Ермошка в телегу, щёлкнет кнутом и едет: и в лес по дрова, и на ярмарку, да и просто так…
А казаки смотрят на телегу и рассуждают:
– Оглобли маненько кривые.
– И колёса скрипят, надобно дёгтем смазать.
– И колокольчики дребезжат, нет у них напевного звону!
Иногда неудивляне обращались к Ермошке:
– Подвези, подбрось до ярмарки. Там, бают, телеги необычные продаются. Кошовки.
Ермошка возил казаков на своей телеге. Только ветер в ушах свистел.
– Поосторожней, Ермолай. Бабу оглоблей не задень, – говорили мужики.
Так никто и не спросил у Ермошки, почему телега ездит сама, без лошади.
Чертовы сапоги
Старый казак Охрим тачал в избе сапоги. Но не сказал он:
– Господи, помоги!
Забыл, значит, перекреститься перед делом добрым как положено. Однако обувка получилась славной. Береста между подошвой и кожаной стелькой. Для скрипу береста, для прочности. Намажь такие сапоги дёгтем, и шагай – хоть в шинок, хоть в рай. Но Охрим сердился. Рука у него срывалась. Раз уколол шилом палец. Второй раз. Третий…
– Чёртовы сапоги! – не выдержал казак.
А чёрт в это время мимо куреня проходил, услышал, обрадовался.
– Значит, мои сапоги! – усмехнулся он.
И странные события стали происходить после этого. Проснулся однажды Охрим ночью, решил курятник проверить: не забрался ли хорёк? Что-то уж больно бешено собака лаяла. Хотел обуться Охрим, а сапог нет! Исчезли!
– Должно быть, крепко я спал. А вор пробрался в горницу и утащил мои новые сапоги, – подумал старый казак.
Погоревал он, покручинился, да и снова лёг спать. А утром сапоги оказались на месте, но заметно было, что кто-то в них по глине ходил. На следующую ночь обувка опять пропала, а к утру появилась.
– Чудеса! – разводил руками Охрим.
И решил казак на третью ночь не спать, следить за сапогами: мол, кто же их берёт? Не спит Охрим, глаза прищурил. Луна в окошко глянула. Петух на полночь пропел. И вдруг сапоги встрепенулись. И пошли сами, потихоньку. Сами дверь в сени приоткрыли. Сами с крыльца прыгнули и пошли себе по улице в сторону кладбища. Идут сапоги, приплясывают. А Охрим крадётся за ними. Притопали сапоги на кладбище, а там шабаш силы нечистой. Скелеты на гробах пляшут, черти с кикиморами вино пьют. Сплошное безобразие. Сапоги сразу в пляс пустились. Кикиморы завизжали от восторга. Баба-яга завыла.
Подошёл старый казак к костру, где главный чёрт восседал. На вертелах лягушки жарились. Леший свежих червей на блюде подавал.
– Выпей горилки, Охрим! – подал чёрт чарку.
– Супротив горилки возражений не имею! – крякнул казак.
Какая-то кикимора лягушку ему поднесла.
– Пакостью не питаюсь, – отмахнулся Охрим.
– А ты зачем пришёл? – спросил чёрт.
– За сапогами, – степенно ответил казак.
Главный чёрт хлопнул в ладоши, и леший принёс новые сапоги. Из красной кожи, с серебряными шпорами. Охрим сапоги принял. Вроде в самый раз.
– Повеселись, казак! Попляши вот с этой красавицей! – ткнул волосатым пальцем сатана в кикимору.
– Больно уж страхолюдна. И в тине вся. Левый глаз соломой заткнут, – брезгливо поморщился Охрим.
– Ну, возьми, привереда, вон ту молоденькую кикимору. Она и мхом ещё не обросла, – указал чёрт на другую красавицу.
– У энтой чучелы ноги кривые. И зело страшненькая. На огород поставишь – и репа расти не будет, – выпил вторую чарку казак.
– Сам-то ты на кого похож, старый хрыч? Лешего не краше! Твоей образиной медведей пугать можно! – подбоченилась молоденькая кикимора.
– Не будем ссориться по пустякам, – наполнил опять чарку сатана…
И не запомнил Охрим, как он домой вернулся. Проснулся казак в хате своей, а рядом стоят плетёные соломенные чуни. И старуха его причитает, руки заломив:
– Ратуйте, люди добрые! Мой старик сапоги пропил. И домой явился пьяный, в соломенных чунях! Ратуйте, люди добрые!
И побила своего старика скалкой старуха. А виноваты-то во всём были чёртовы сапоги!
Щенок
Рос у одной матери отрок. Но был он груб и пакостлив. Неслухом бегал, озорником злым. Пришёл как-то он на ярмарку и увидел там старуху. И начал юнец бросать в старуху колючие репья лопухов. Вот, мол, тебе, ведьма горбатая!
А старуха была колдуньей. Сначала она терпела обиды, пыталась в толпе укрыться, но юнец настигал бабку. И тогда разгневалась колдунья, зыркнула очами и крикнула:
– Пошёл вон, щенок!
И превратился отрок в жалкого щенка. Приплёлся он домой, пролез в подворотню, начал на крыльцо карабкаться. Хотелось ему крикнуть:
– Мама, помоги! Что же это такое?
А получилось:
– Гав, гав! Гав, гав!
Мать вышла из сеней, отшвырнула собачонку ногой.
– Иди в будку собачью! Куда с грязными лапами лезешь? Будешь неслухом – сгоню со двора. Да и не нужны нам чужие собаки.
Но Барбос не пустил щенка в будку.
– Узнал я тебя, паршивец! Ты меня пинал частенько. Обижал. Теперь я тебе и обглоданную кость не дам. Будешь во дворе самой неприкаянной собачонкой.
И рыкнул грозно Барбос, зубы оскалил. Щенок поджал хвост, пошёл искать угол в курятнике. Однако и из курятника пришлось бежать. Петух набросился, начал клевать, бить крыльями:
– Кукареку! Бейте калеку! Не видеть ему добра! Он из хвоста у меня выдрал четыре пера!
Забрался щенок под крыльцо, дрожит. Лежит на старой рогоже. Голодно ему и холодно. А мать сына ждала, не могла дождаться. Так прошло недели три.
– Нехорошим рос мальчишка. Но ведь мог выправиться, одуматься, – вздыхала мать.
– Вот я, мама! Неужели ты меня не можешь узнать? Мамочка, спаси меня! – хотелось плакать щенку.
Но слышалось только одно:
– Гав, гав! Гав, гав!
– Больно уж ты жалобно тявкаешь, – приласкала женщина щенка.
Он завилял хвостиком, заскулил, брызнули из его глаз горькие слезы.
– Собачонок, а плачет, как человек, – удивилась мать.
С тех пор, куда бы она ни пошла, щенок за ней бежит. И за водой к чистому колодцу. И в лавку к торгашу. И в лес по грибы. И на базар.
Щенок людям нравился. Как-то подошёл к женщине скорняк:
– Продай, баба, щенка!
– Жалко. Но возьми его задаром, мне двух собак не прокормить, – согласилась она. – Приблудный он.
Скорняк схватил щенка, обрадовался, а тот визжит, кусается, пытается вырваться. Мужик держит его крепко, идёт домой и приговаривает:
– Глупый щенок! Я тебя всё лето кормить буду сытно, а к зиме придушу, обдеру. И славная шапка из твоей шкуры получится.
С трудом превеликим удалось убежать щенку от живодёра. Заполз он под своё крыльцо, лежал там три дня и три ночи. Боялся высунуть нос. Но мать на четвертый день заметила его.
– Убежал, значит, от мужика? Ну, ладно, живи у меня. Корку хлеба найдём, а блинами собак не кормят.
Услыхал щенок про блины, завыл. Раньше так жилось хорошо! Спишь на полатях, а мать блины печет, масло в плюске топит. Кружку со сливками на стол ставит, горшок с осетриной ухватом из печи вынимает.
Пролились над станицей семь грибных ливней. Трижды в небе новый серп зарождался. Потерял надежду щенок, стал тихим. А мать частенько выходила на крыльцо.
– Где же сынок мой запропал? Али утонул в речке? Али в лесу звери его порвали?
Присоветовали люди сходить матери к одной старой колдунье. Взяла мать горшок с мёдом, да рушник новый, да яиц дюжину. Пришла она с поклоном к чародейке.
– Прими подарки мои да скажи, где мой сынок запропал, – заплакала мать.
Колдунья налила воды в миску, бросила туда уголь горячий. Закипела вода, забурлила. Белый пар заклубился. Ворона из облака вылетела. Чёрная кошка из-за печной трубы выскочила. Лопата с ухватом плясать в избе начали. Колдунья подала женщине кринку с молоком:
– Придёшь домой, дай испить этого молока своему щенку. Он и укажет тебе, где сынок твой!
Прибежала мать домой, плеснула щенку в черепушку молока. Лизнул он молока и превратился в мальчика. Говорят, поумнел юнец. На этом и сказке конец.
Повесть о прозрении
Один юнец по имени Глеб встретил как-то по дороге с ярмарки дьявола. Присели они вместе отдохнуть возле ручья, разговорились. Отрок-юнец стал жаловаться. Мол, жить противно и тяжко, учиться неохота. И дома работы много: то дров наруби, то воды принеси, то снопы молоти, то сено коси. Вот и на ярмарку посылали за солью.
– А что бы ты возжелал для себя? – спросил дьявол. Юнец долго не думал, ответил сразу:
– Мне бы волшебный кошель с деньгами. Чтобы всегда в кошеле лежало сто золотых червонцев. Чтобы не убывали деньги из кошеля, сколько бы я ни тратил.
– Есть у меня такой кошель, – прищурился дьявол. – Могу я, отрок, отдать чародейный кошель тебе. Не задаром, конечно.
– Ты, сатана, душу мою хочешь купить? – улыбнулся юнец. – Душу я не продам. И не торгуйся даже.
Засмеялся дьявол:
– Нет, отрок, твоя душа пока еще светла и чиста. А я покупаю токмо чёрные души.
Юнец рассуждал:
– Что же я могу отдать за кошель? У меня ничего нет!
– Отдай мне свою память, – сказал дьявол.
– Я не буду помнить ни о чем? Я забуду даже свою мать, свою сестренку, своё имя? – спросил юнец у дьявола.
– Да, ты забудешь обо всём, почти обо всём, – усмехнулся дьявол.
Юнец стал прикидывать, обдумывать предложение сатаны. Мол, позабуду о родном очаге? Ну и что! Не велика беда! Я смогу для себя более богатые хоромы возвести. Деньги же в кошеле не станут убывать…
Жалко юнцу было только сестрёнку и мать, которых он любил. Дьявол догадался, о чём размышляет отрок. Стал сатана его успокаивать: мол, понимаю, что ты очень любишь мать. Но я не покупаю твою любовь к матери, ты будешь любить её, как и прежде. Но ты не вспомнишь лица своей матери. Ты не вспомнишь дороги к дому. Ты заблудишься.
– А ежели я передумаю, захочу расторгнуть уговор с тобой? Ежели я захочу вернуть память, что тогда? – допытывался юнец.
Дьявол объяснил:
– Захочешь вернуть память, тогда потеряешь чудодейный кошель и одно око. Станешь нищим и одноглазым.
– Согласен! – ударил юнец по рукам с нечистой силой.
Дьявол бросил кошель с деньгами и пошёл, приговаривая:
– До встречи, отрок! Как прекрасно твое синее око! Мне давно хочется посмотреть на мир через такой голубой глаз! Ха-ха-ха!
Юнец поймал кошель, пересчитал монеты. Захотелось ему бежать в лавку, удивить купца золотыми червонцами. Но вокруг были холмы, незнакомая местность. Отрок остановился растерянно на перекрёстке дорог. Он не знал, куда пойти. Поплёлся наугад, да не в ту сторону. Так вот он неделю шёл, вторую, третью. Подвозили его на телегах, на быстрых тройках с колокольцами, на парусниках торговых.
Платил он хорошо, потому его принимали с поклоном в харчевнях, и в купеческих лавках, и на постоялых дворах. Коробейники несли юнцу кафтаны, серебром шитые, сапоги сафьяновые, шапки и шубы бобровые. И прислуга у юнца появилась.
– Кто я такой? Где мой дом? – спрашивал он иногда у слуг.
Но слуги отвечали с поклоном:
– Господин изволит шутейничать! С его деньгами, с его богатством везде родной дом!
Вода в реке течёт, не ведает про счёт. Но черти дни перебирают. Но ангелы годы считают. На Радуницу, в день поминовения родителей, запечалился юнец. Объехал он полмира, а дом свой не мог найти. Да и как он мог узнать свой дом, если он ничего не помнил?
Ехал юнец в богатой коляске, с кучером, глядел по сторонам рассеянно. Иногда он бросал нищим деньги. Возле церкви стояла женщина с девочкой лет семи.
– Мама, это едет наш Глеб-Глебушка, – сказала женщине девочка.
– Бог с тобой, дочка! В коляске едет какой-то очень богатый и важный господин. Он, конечно, похож на Глеба нашего. Но люди бывают похожими. Горе замутило наш разум, дочка.
– Нет, это Глеб! Глеб! – бросилась девочка наперерез коню, который вёз богатую коляску с навесом из белого шелка.
Девочку чуть не сбило оглоблей. Кучер натянул вожжи так, что лошадь вздыбилась. Коляска налетела колесом на камень и опрокинулась, упала в лужу. И кучер, и важный господин еле вылезли из глубокой и грязной лужи.