И во многом речь не о каких-то малозначимых, второстепенных сегментах общественной жизни, а об определяющих, сердцевинных механизмах пульсирования тогдашних революционных векторов, заключающихся, скажем, в потенциях и могуществе пролетарского движения, деятельности большевистских организаций, позиции Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и т. п. И в то же время параллельно, во взаимопереплетениях, взаимовлияниях и противодействиях развивалось мощное национально-освободительное движение, в силу ряда причин очень быстро приобретшее параметры и сущностные черты полноценной национально-освободительной революции. Ее цели – по возможности более полнокровное, всестороннее возрождение нации, воссоздание ее государственности как основного гаранта равноправного развития в установлении форм связи, общения с другими социумами – во многом совпадали с генеральной освободительной направленностью, динамикой процессов, порожденных и Февральской, а позже – и Октябрьской революциями, но и входившими в противоречие с ними, вызывавшими достаточно болезненные кризисные явления. То есть у историка нет совершенного чудодейственного «скальпеля» не только для того, чтобы расчленить социальную и национальную слагаемые революции по целеполаганиям мотивации действий, группированию сторонников, осуществляемой тактике, но и по пространственно-географическому принципу. Революционные потоки в своем устремлении не считались с формальными этническими границами, которые к тому же также не существовали в государственно-политической реальности.
В результате в определенные моменты, в зависимости от сложных комбинаций, обстоятельств осуществились «переливы» сил (в чем-то подобно жидкости в сообщающихся сосудах), но не оставались на одном уровне, неизменно стремясь к нарушению равновесия. То есть украинский фактор нельзя считать чем-то стабильным, стерильным и неизменным, как весьма и весьма «текущей», «колеблющейся», «виляющей» являлась объективная динамика составляющих и поведения слагаемых общероссийских процессов. Для кого-то такие «тонкости» кажутся не настолько существенными, чтобы принимать их в расчет, и потому подход оказывается предельно жестким, категоричным – только по принципу «или-или»[68]. Однако в реальной жизни присутствовал сложнейший синтез, когда в разные моменты в различных сочетаниях присутствовало одновременно и «или-или», и «то и это».
В плане уже отмеченного нельзя считать безупречным, обоснованным широко применяемое в последние годы для обозначения событий революционной поры понятие «эпоха Украинской революции», хотя оно проникло даже в учебные программы, школьные и вузовские учебники [69].
Можно предположить, что неуемным желанием «отделить» Украинскую революцию от Российской явился выбор руководством «Очерков истории Украинской революции» структурного построения двухтомника. Первый том посвящен последовательному изложению событий, связанных с Центральной радой и Гетманатом, третья часть объема второго тома освещает процессы, проходившие под эгидой Директории, вплоть до конца ноября 1920 г. То есть применен хронологический метод подачи материала. Затем следует раздел о создании и деятельности Западно-Украинской Народной Республики (с октября 1918 по июль 1919).
А уже затем следуют разделы «Большевистская экспансия в Украину» (с момента Февральской революции 1917 г. до начала 1921) и «Белое движение и Украина» (1917–1920).
Такой подход «на параллелях», конечно, также имеет «право на жизнь» и даже обладает определенными преимуществами: большей сосредоточенностью на избираемом и провозглашаемом объекте исследования. Однако он же имеет и весьма существенный недостаток: отход от комплексного, системного постижения фактов, явлений, документов, процессов, находившихся в реальной жизни во взаимодополнениях, взаимопереплетениях, взаимовлияниях.
Особенно наглядно «неудобства» проступают, например, при раздельной реконструкции истории УНР и ЗУНР, пусть больше формально, но все же пребывавших в статусе одного, единого государства с конца января 1919 г., что обернулось немалыми издержками именно из-за внутренних противоречий между ориентациями и поведением сопряженных субъектов.
Поэтому расположение практически в конце книги раздела, повествующего о деятельности большевиков, с весны 1917 г. в отрыве от разговора о той же Центральной Раде, их поэтапных взаимоотношениях выглядит недостаточно конструктивным. Правда, авторам раздела, очевидно, нужно нечто иное, о чем свидетельствует смысл названия структурной единицы: «Большевистская экспансия в Украину» (и это с весны 1917 г. – ?!). Попутно, следует заметить, что в 1917 г. в Украине функционировали местные организации практически всех общероссийских партий – кадеты, меньшевики, эсеры, бундовцы и иные, однако это было, наверное, естественно, а вот большевики это априори и в любом случае «экспансионисты». Что же касается, скажем, «белых» – совсем другое дело. Тут взаимоотношения следует представлять в более спокойных тонах, через союз «и»: «Белое движение» и «Украина».
Впрочем, оказывается, что последовательности от авторов раздела «Большевистская экспансия в Украину» (Г. Г. Ефименко, С. В. Кульчицкий, В. Ф. Верстюк) ждать не приходится. Начинается раздел с фразы «Большевистско-советский фактор явился важной слагаемой Украинской революции»[70]. В подтверждение тезиса используется авторитет И. Лысяка-Рудницкого. «В первую очередь нужна интеллектуальная честность, готовность видеть вещи такими, какими они действительно есть. Однако среди нашей общественности господствует противоположная наклонность: закрывать глаза на нежелательные факты. И так отрицают существование коммунизма как украинского политического течения. Коммунизм, мол, выступал только как форма чужеземной, российской интервенции и оккупации, а украинские коммунисты – это просто агенты Москвы»[71].
Продолжая логическую линию, авторы далее рассуждают: «Несколько похожая ситуация наблюдается и в современной украинской историографии: большевистско-советский фактор периода 1917–1920 гг. в обобщающих трудах рассматривается преимущественно в качестве внешней силы, прежде всего в контексте взаимоотношений советской (в конце 1917 – в начале 1918 г. общеупотребимым было название «совітська») власти с украинскими национальными правительствами. Влияние этого фактора на протекание событий в ходе Украинской революции анализируется недостаточно»[72].
С такой в общем-то объективной, трезвой оценкой можно было бы согласиться.
Правда, сразу возникает вопрос: а как же с утверждением, содержащимся в предисловии к проекту: «Взаимосвязь Украинской революции с Февральской российской революцией, развитие первой в контексте второй вполне очевидны. Совсем иной характер имели отношения Украинской революции с Октябрьской российской революцией. Они развивались самостоятельно и параллельно…»[73]
Оказывается, противоречие кажущееся, тезис «большевистской экспансии в Украину» абсолютно доминирующий. Если и признаются отдельные эпизоды поддержки большевиками национальных стремлений украинцев, то они оказываются неискренними, рассчитанными на тактический успех с тем, чтобы затем проявились истинные изначально антиукраинские ориентации и действия. Подавляющее место занимают сюжеты, в которых «мощные взаимовлияния» это не что иное, а исключительно «военно-политические противостояния» и «инспирированные большевистские агрессии». А если говорить еще проще, то соответствующий раздел – это совершенно определенная, «прозрачная» и достаточно агрессивная попытка развенчания коммунизма – от идеологических и организационных основ до практически каждого документа, акции, поступка, проводимой политики, до методов деятельности, в которых превалировали «обман и принуждение», основанные на «силе (т. е. насилии. – В. С.) власти»[74].
Еще одна попытка вывести Украинскую революцию за пределы Российской просматривается и в предложениях некоторых исследователей развести хронологические рамки обоих феноменов, сделать их практически несовпадающими. Однако, думается, недостаточно убедительны соображения тех авторов, которые предлагают считать началом Украинской революции первые залпы мировой войны – то есть 1914 г.[75] Приводимые в пользу такого взгляда аргументы явно недостаточны, входят в противоречия с реальными фактами, в частности, отождествляют обострение украинского вопроса в годы империалистической войны с подъемом национально-освободительного движения. Как раз наоборот. Украинское движение было практически задавлено репрессиями, усилившимися соответственно законам военного времени. Украинские партии были загнаны в глубокое подполье, едва-едва проявляли себя. Это коснулось даже либерального Товарищества украинских постепеновцев, один из признанных лидеров которого – М. Грушевский – был отправлен в ссылку.
События в Галиции выдающиеся украинские историки (М. Грушевский, Д. Дорошенко) вообще характеризовали как «Галицкую Голгофу», «Галицкую руину», где не то что о революции, а о сколько-нибудь заметных волнениях на национальной почве даже говорить не приходилось.
О чем вполне обоснованно может идти речь, так это о накоплении, своеобразном генерировании освободительной энергии, что органично вписывалось в общий контекст вызревания общеевропейской ситуации, достигавшей к началу 1917 г. предельных значений[76].
Предпочтительнее выглядит стремление российских историков «раздвинуть хронологию революционных событий в России (не революции, а «революционных событий», что принципиально важно. – В. С.)…в хронологических рамках «эпохи великих потрясений 19141921 гг.»[77]. И это последнее сущностное подтверждение предыдущей части фразы также следует понимать, лишь как вызревание в условиях «системного кризиса империи» революции как вполне определенного явления, но все же как ее преддверие, а не непосредственное начало, что в общем понятно и логично.
Настоящим же детонатором украинского национального взрыва послужила Февральская революция. Причем, вполне обоснованно говорить именно о мгновенном могучем взрыве, молниеносности осуществления серьезнейших акций, имевших далеко идущие последствия. Следует обратить внимание хотя бы на тот факт, что образование Украинской Центральной рады в Киеве произошло (по крайней мере – началось) почти параллельно, буквально через день после создания в Петрограде Временного правительства – 3–4 марта 1917 г. Тогда же в Киеве сконструировался Исполнительный комитет объединенных общественных организаций и состоялось учредительное собрание Киевского Совета рабочих депутатов[78].
Уже 5 марта 1917 г. Центральная рада разослала всем провинциальным организациям телеграмму, в которой предлагалось высылать депутации к Временному правительству с изложением неотложных нужд украинского народа, создавать просветительные организации и организовывать сборы на национальный фонд. В направленной в Петроград телеграмме приветствовалось «первое министерство свободной России» и выражалась уверенность, что «справедливые требования украинского народа и его демократической интеллигенции будут удовлетворены полностью»[79].
Весьма важным оказалось то, что под стать выплеснувшемуся энтузиазму нации (чего стоили только «зашкаливавшие» за все привычные представления демонстрации с десятками тысяч участников под украинскими знаменами в Петрограде, Киеве, повсеместные митинги, форсированное создание массовых национальных организаций!) оказались политические лидеры нации. Наблюдался поистине взлет активизации выходивших из подполья партий. Мгновенно консолидировались, умножали свои ряды Товарищество украинских постепеновцев (уже в марте наименовавшие себя Союзом автономистов-федералистов – (СУАФ; лидеры – М. Грушевский, С. Ефремов, В. Прокопович, А. Никовский), Украинская социал-демократическая рабочая партия (лидеры – В. Винниченко, Н. Порш, Б. Мартос, И. Стешенко, В. Антонович), завершили процесс объединения в Украинскую партию социалистов-революционеров существовавшие еще с начала века эсеровские организации (Н. Ковалевский, П. Христюк, Н. Шаповал, Н. Григориев, М. Стасюк), Украинская народная партия (Н. Михновский).
Каждая из партий создала свой печатный орган. А когорта талантливых публицистов (В. Винниченко, С. Ефремов, В. Прокопович, И. Стешенко, Н. Григориев и др.) поспешила донести до масс представления о переживаемом моменте, о перспективах развития общественных процессов, о вырабатываемой украинским политикумом стратегическом курсе, о предпочтениях в тактике революционного, освободительного движения.
Параллельно происходил процесс идейно-теоретического обоснования программы радикально-революционных преобразований, олицетворяемый Российской социал-демократической партией (большевиков).
Характеризуя открывшуюся после свержения самодержавия перспективу и основное направление революционной стратегии большевиков, В. И. Ленин четко и определенно заявлял: «Переход – ко 2-й революции
– к власти пролетариата
– к социализму»[80].
Усилившаяся к 1917 г. хозяйственная разруха, прогрессирующий распад экономических связей между районами страны и невозможность выхода из кризиса на путях буржуазно-демократической революции, острая необходимость в осуществлении мер, объективно означавших шаги к социализму, дополнительно подтверждали верность вывода о закономерном сближении в эпоху империализма борьбы за демократию с борьбой за социализм. В научном плане непрерывность процесса перехода от первого, буржуазно-демократического этапа революции, ко второму, социалистическому, была к тому времени обоснована и теорией перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую, и открытой В. Лениным возможностью победы социализма первоначально в нескольких или даже одной, отдельно взятой, капиталистической стране – слабейшем звене в цепи империалистических государств.
В концентрированном виде большевистская платформа, стратегическая линия была намечена в ленинской работе «Задачи пролетариата в нашей революции», хорошо известной как «Апрельские тезисы». Это была выстроенная система взаимосвязанных мер, реализация которых позволяла обществу подняться на качественно более высокую ступень, разрешить злободневные вопросы момента (такие, как окончание войны демократическим миром) и осуществить переход к социалистическому строительству как важнейшему условию решительного прорыва на пути социального и национального прогресса.
Революционная программа с одобрением воспринималась большинством членов РСДРП(б) практически всех партийных организаций, бралась ими на идеологическое вооружение и активно пропагандировалась. Так происходило в партийных организациях Харькова, Екатеринослава, Луганска, многих населенных пунктах промышленного Левобережья и Юга Украины. Однако были и исключения.
В Киеве усилиями Г. Пятакова и его сторонников – Е. Бош, Н. Лебедева, В. Быстрянского, М. Зарницына и др. – ленинскому документу была противопоставлена «Платформа Киевского комитета РСДРП» («Киевская платформа»). Ее основная идея заключалась в том, что развитие производительных сил и социальная мощь пролетариата не достигли в России того уровня, когда в порядок дня может быть поставлена социалистическая революция. Вся политическая работа большевиков должна была сводиться только к реализации Программы-минимум РСДРП, рассчитанной на этап буржуазно-демократической революции[81]. Вопреки усилиям М. Савельева (Петрова), Е. Розмирович, некоторых других большевиков, решительно выступивших в поддержку ленинского стратегического плана, против попытки затянуть его обсуждение (по существу – сорвать), Г. Пятакову удалось провести решение о посылке на VII конференцию РСДРП(б) лишь своих сторонников с императивным мандатом – руководствоваться на форуме «Киевской платформой». Так формировалась по существу самая масштабная в партии, стране оппозиция ленинским тезисам. И хотя взгляды Г. Пятакова были отвергнуты подавляющим большинством делегатов общепартийного форума, понадобилось еще некоторое время, чтобы ленинский план был полностью одобрен Киевской организацией РСДПР(б)[82].