Карантин по-питерски - Крусанов Павел Васильевич 2 стр.


Работая с коленом пациента (несколько раз покалеченным на горнолыжных трассах), снова подумал о сходстве тела человека и тела дерева.

Сегодня во время обеда настойчиво звонили в дверь. Приём пищи в выходной день для всякого постящегося – праздник. Приготовил салат: нарезал кружочками стебли сельдерея, свежие огурцы-корнишоны, свежие шампиньоны, приправил сванской солью, ложкой соевого соуса и ложкой нерафинированного подсолнечного, перемешал. Сварил спагетти al dente, добавил острой аджики. Откупорил бутылку прекрасного, сильного, сухого вина из винограда Бобаль. Не успел сделать глоток, как трижды, с нажимом, позвонили в дверь. Жена встревожилась: «Не открывай!», и за интонацией этой просьбы таилось невысказанное: «Чума свирепствует, это, должно быть, пришли грабители – за едой, за золотом, за нами…» Уставился в глазок – сосед дядя Коля, отец Серёги. Серёге под пятьдесят, владелец двух машин, которые он, если не чинит, то тщательно намывает, если не намывает и не чинит, то разбирает и снова собирает. Машины стоят во дворе под моими окнами, и я часто становлюсь свидетелем этой страстной любви человека и техники. Серёга простой и надёжный, как уазик, но ездит на «вольво» и микроавтобусе «фольксваген». Четыре года не курил, а пару месяцев назад закурил, и закурил яростно, со страстью. Мы здороваемся, иногда обращаемся друг к другу за помощью.

Открыл дверь. Дядя Коля, морщась, будто проглатывал морского ежа, сообщил, что у Серёги инфаркт и через пятнадцать минут потребуется моя помощь – спустить сына на носилках (живут на четвёртом этаже). Выпил два бокала, поднялся к соседям. Подошли ещё мужчины. Врач кардиореанимации, молодой кавказец, расставил нас по периметру мягких носилок. Серёга лежал весь серый, точно осыпанный пеплом, и держал в руке пакет капельницы. Мы взялись и понесли. Пока спускались, врач давал Серёге команды: «Ножкамы пашэвэли!», «Глаза нэ закрэвай!» Вернулся домой и позвонил маме.

«Алло», – сказала мама.

«Барев дзес, мам!» – ответил я.

29.03.2020
Павел Крусанов:

Перед отъездом в псковские леса позвольте поделиться впечатлением от книги, которую вы, дорогие собеседники, вряд ли когда-то возьмёте в руки. Я и сам прочитал её лишь по долгу службы. А прочитав, испытал двойственные чувства, которые всегда испытываешь, знакомясь с сочинением европейского автора, посвящённого России и российской жизни, независимо от того, какая именно историческая эпоха жизни нашего отечества интересует сочинителя. Чувства эти – добродушное веселье и недоумение. В своё время у меня в голове даже сложилось присловье: врёт, как француз, путешествующий по России. Однако к делу.

Речь о книге итальянской журналистки Ританны Армени «В бой идут ночные ведьмы». Этот автор вообще имеет стойкий и своеобразный интерес к России – прошлая её книга была посвящена отношениям Ленина и Арманд. Так вот, приступая к чтению книги («В бой идут ночные ведьмы»), повествующей о жизни, мечтах и подвигах советских девушек, сражавшихся во время Великой Отечественной войны с нацистами в составе 588-го ночного легкобомбардировочного авиационного полка, надо иметь в виду следующее:

1) автор – не военный историк, специализирующийся на Второй мировой войне, и вообще не историк;

2) автор – итальянская журналистка, сообщающая своим соотечественникам неизвестные им исторические сведения невероятного характера;

3) автор – идейная феминистка, воспринимающая мир традиции как сугубо мужской и враждебный по отношению к порабощённой женщине, роль главной пружины социального прогресса в этом мире, разумеется, отводится эмансипации.

Отсюда следует, что перед нами не сухой научный труд – плод многолетних архивных изысканий, а непосредственная история, рассказанная живым пером, не чуждым эмоциональных всплесков и лирических отступлений. Ведь в Италии, как и во всём мире, журналистов не учат обретать знания, их учат работать с!информацией.

Ританне Армени повезло – ей удалось встретиться с последней оставшейся на тот момент в живых «ночной ведьмой» (так немцы называли пилотов и штурманов 588-го авиаполка, бомбивших ночами на своих тихоходных У-2 вражеские позиции, армейские склады и скопления техники) – Ириной Ракомбольской. На основании материалов бесед с девяностошестилетним ветераном, легендой Великой Отечественной войны Ириной Ракомбольской и написана эта книга. Использованы здесь и публиковавшиеся ранее воспоминания других «ночных ведьм» – где-то в форме цитат, где-то в раскавыченном авторском пересказе. Есть здесь и цифры – количество боевых вылетов и сброшенных бомб, число не вернувшихся самолётов, – но не цифры тут главное. Главное – не отпускающее автора удивление перед очевидным фактом: во время Второй мировой войны в рядах советских военно-воздушных сил принимали активное участие в боях целых три авиационных полка, сформированных исключительно из женщин – от пилотов до техников. Невероятно! Нигде в мире такого больше не было. Оживший миф. Воскресшие амазонки. Все достижения западного феминизма вплоть до нынешнего дня в сравнении с этим фактом блекнут, как свеча на солнце полдня. Разумеется, поражаясь этой необычной истории, автор не делает вывода о небывалом торжестве эмансипации в СССР. Как можно – Сталин, репрессии, ГУЛАГ… Да и сами «ночные ведьмы», вероятно, удивились бы, узнав, что их стремление во что бы то ни стало бить фашиста и гнать его с родной земли кем-то интерпретируется всего лишь как этап борьбы советских девушек за равноправие с мужчинами. В частности, за «несравненное право – самому выбирать свою смерть».

Как и всякая журналистика, эта книга не претендует на глубину и в части военной хроники оперирует в основном известными фактами – впрочем, известными нам, а не итальянским читателям, на которых книга изначально была рассчитана. Кроме того, автор находится в плену расхожих представлений и штампов относительно как советской, так и российской истории и действительности. Запад из поколения в поколение использует их, чтобы обрести комфортную иллюзию понимания того, что на самом деле происходило и происходит в совершенно непонятной им стране. Ведь разбираться по существу не хочется, некогда, да и нет нужды.

В этой книге, слава богу, мы не найдем балалаек и медведей, но штампы о сталинской и путинской России тут и там на страницах оттиснуты. Без этого – никак. Что до нас, то российского читателя, как уже было выше отмечено, эта чепуха только забавляет. Как забавляло бы итальянского читателя сочинение русского автора об Италии, в котором все представления о ней сводились бы к тому, что вандалы, готы (привет Герману) и прочие лангобарды, по очереди натянув на свою ногу италийский сапог, обрекли этим страну на вековечную дичь. Потому и римский папа испанских кровей Александр VI Борджиа, засучив рукава, предавался разврату и травил кардиналов, а кровавый режим диктатора Бенито Муссолини погряз в политических репрессиях во имя восстановления величия Римской империи. Да что там Борджиа и Муссолини: такова по сути вся многовековая политическая традиция Италии, которая наложила неизгладимый след на национальный характер итальянцев – они сделались скрытны и боязливы, оставив на виду лишь свое жизнелюбие и проворство. Ведь демонстративный гедонизм и ироничность вкуса – одна из утончённых форм защиты своей приватности, благодаря которым человек ограждается от печалей, страданий и вообще всего трагичного, серьёзного, глубокого. Итальянцы, эти весёлые остряки, пользуются иронией как театральным гримом. Они хотят, чтобы в них ошибались и не тревожили попытками добраться до нежной сердцевины.

Впрочем, оставим Италию, ей сейчас несладко. А автор, по-своему, всё же сделал полезное дело: европейский феминизм поставил в своей кумирне несколько новых изваяний родом из неведомой России. Возможно, после этого кто-то решится на следующий шаг – от простодушного идиотизма к живому интересу.

29.03.2020
Ричард Семашков:

«Ночные ведьмы» Павла Васильевича мне напомнили недавно прочитанную книгу-переписку французов Уэльбека и Леви. Купил я её из-за Уэльбека, к которому отношусь с большой симпатией, но и о Леви тоже кое-что слышал – он, типа, политический журналист и модный писатель.

Когда речь зашла о России, в которую Уэльбек мечтает вернуться, Леви порвался. «А я, – пишет он Уэльбеку, – ни в коей мере не хочу стать русским и вернуться в Россию».

Раньше он якобы чтил русскую духовность и защищал русскую культуру: в семидесятые-восьмидесятые годы, когда ее (в смысле нашими) символами были Солженицын и Сахаров, славянофилы и западники, последователи Достоевского и Пушкина, диссиденты правого и левого толка, а также те, кто, по выражению знаменитого математика Леонида Плюща, не принадлежал ни к одному лагерю, но оказался в лагере за колючей проволокой.

Ну а дальше он во всех подробностях рассказывает о войне в Чечне; про Анну Политковскую; про банды расистов в Москве; про избиение китайцев в Иркутске и дагестанцев в Ростове; про партию «Наши» («сборище сталинистов и фашистов»); про Ирину Аллегрову в форме надзирательницы (съемка в журнале); про «Список замаскированных евреев», где свалены в одну кучу Сахаров, Троцкий, де Голль, Саркози и Юлия Тимошенко, деятельница украинской великой «оранжевой революции».

И так до бесконечности.

Уэльбек, как профессиональный тролль (уступающий разве что Герману Садулаеву), немного попытался сбить пыл с земляка и кроме всего прочего настоял на том, что Чечня – это всё-таки личное дело России, а не Леви. На что Бернар ответил: если президент страны говорит, что готов лично мочить в сортире каждого подвернувшегося чеченца, то это становится его личным делом.

На этом моменте я наконец-то понял, для чего читаю эту книгу. Чтобы смеяться!

Что же касается моего бутерброда с колбасой, который я сейчас ем, то он вкусен, но даже им бы не стали лакомиться кошки, которые живут в нашем дворе.

Когда мы с женой и сыном заселились в пожарную башню (говорят, что она аж в 1823 году была построена), где этаж – это одна полноценная квартира, то обнаружили, что в нашем закрытом дворе живёт более десяти кошек. В первый день я купил им кошачьего корма и, когда высыпал его в миску, увидел, как три толстых существа максимально вальяжно двинулись к ней, а один даже понюхал то, что я ему предложил. Есть он это, конечно же, не стал.

Оказалось, что они питаются молоком, рыбой и свежей куриной печенью, а кормильцев у них столько, что лучше в эту очередь не вставать.

Валера в своём письме поднял тему смерти. Так вот, я совершенно уверен, что коты, которые хорошо вели себя при жизни, после смерти попадают в наш двор.

Павлу Васильевичу желаю доброй охоты. Надеюсь, что до псковских лесов будут доходить наши письма, и, может быть, даже на ответ хватит интернета.

Сашу благодарю за отзыв на «Есенина».

Пока писал, в плейлисте зазвучала песня Гаврилы Лубнина, который как раз сделал совершенно очаровательную обложку для этого альбома.

29.03.2020
Александр Пелевин:

Очень стыдно, но сейчас не читаю почти ничего нового. Перечитываю «Дневник неудачника» Лимонова и смотрю запоем кино – прямо потоком, фильм за фильмом. Три раза ходил на «Джентльменов», это какой-то удивительный визуальный кайф, теперь хочу купить кожаный пиджак, как у персонажа Хью Гранта.

Надо больше читать, а то появляется ощущение, будто потихоньку тупею и деградирую. Это чувство подкрепляется тем, что уже полгода не пишу стихи. Это вот совсем грустно. Да, были такие периоды, но сейчас четкое ощущение, когда ловишь себя на мысли: «Я больше не поэт». Вот такого не было. Хочется верить, что это не так. Это грустно. Ловлю в стихах какое-то удовольствие, которое можно назвать нарциссическим, но вообще, наверное, нет. То есть нарциссическое удовольствие тут действительно есть, но ты еще и ловишь кайф от того, как это воспринимают люди и как это действительно влияет на их чувства. Вспомнил, как читали с Аней Долгаревой[2] для бойцов батальона «Призрак» под Луганском, и ребятам тогда очень здорово зашли именно смешные матерные стихи. Про голубя там, про кота. Потом на обратном пути парень с автоматом долго смеялся над стихотворением, посвященным Иосифу Бродскому и его анекдоту про Антонио. Он рассказывал его в одном из своих последних видеоинтервью. А еще кайф – когда ты пишешь что-то, ходишь кругами, думаешь, откладываешь в долгий ящик, забываешь, вспоминаешь, чешешь затылок, а потом вдруг р-р-раз – и у тебя ПОЛУЧАЕТСЯ. Прямо вот что-то такое, от чего сам до потолка прыгаешь. Провел вчера четырехчасовой поэтический вечер в онлайне, через сервис Twitch. Хотел часа два, но публика подобралась совершенно замечательная. Со мной была бутылка Джим Бима. Все восторгались котом, который внезапно запрыгивал на стол и терся об меня мордой. Играл на гитаре (очень плохо играл) Веню Дркина и Олега Медведева. Кота зовут Мелкий. Он любит скакать и тереться мордой. Вру, что не читал ничего нового. Вспомнил, что как раз на неделе прочитал «Смерть замечательных людей. Сделано в СССР» Алексея Паевского и Анны Хоружей. Очень страшно читать о смерти Ленина. Там есть одна из последних фотографий вождя с совершенно обезумевшим взглядом.

Интересно, что Ленин, состояние которого стремительно ухудшалось в последние годы, после каждого припадка и инсульта почти всякий раз восстанавливался: снова мог ходить, читать и даже учился писать левой рукой. Вот что он сказал после одного из припадков с полной потерей речи и параличом: «Сразу почувствовал, что в меня вошла новая сила. Чувствую себя совсем хорошо… Странная болезнь, – что бы это могло быть? Хотелось бы об этом почитать».

29.03.2020
Герман Садулаев:
СИЛЬНО ГРОМЧЕ

Хоронили недавно бабушку моей дочери, мать моей бывшей супруги. В Великом Новгороде, на старом кладбище. Отпевали в церквушке XIV века. Батюшка был добрый, внимательный. Не только в церкви отпел, но и на кладбище поехал, и над могилой стоял. По ходу обрядов всё объяснял. Говорил про вечную душу. А земля была сырая, тяжёлая. Липла к башмакам кладбищенская земля. И ведь плохая примета, надо смыть, обязательно смыть, нельзя кладбищенскую домой нести. Но негде. Обещали ещё и дождь, но дождя не было, небо смилостивилось. Солнышко светило. Но земля была всё равно мокрая. Здесь всегда земля мокрая. Места такие. Чудь белоглазая, болота, палая листва да мох по кочкам. Погост перенаселён, как узбекская дворницкая, но люди всё русские: Смирновы да Соболевы. У каждой семьи участочек в три могилки, а похоронено девять, одиннадцать или пятнадцать. Друг над другом, этажами. Надгробие или ставят другое, с новой фамилией, после каждых похорон либо на старом надгробии добавляют строчку. Бабушку тоже положили в родовой склеп, в могилу матери, сверху. Говорят, копщики докопали до крышки гроба и на том встали. Опустили гроб в яму, стали привезённый сухой песок горстями кидать. Я вместе с песком листочки священного дерева со Святой земли в могилу опустил. До конца стоять не стал, ушёл. Батюшка пел, рассказывал. У ворот сторожа повстречал, говорю ему: как же так? Сторож рассказал. Кладбище старое. Старые люди знали, где устроить погост. Не то что нынешние. Нынешние как кладбище делают? Землеотвод. Какой вам отвод, если земля не кладбищенская? А какая кладбищенская? – говорю. А он: ты разве не слышал? Мать сыра земля. Вот это она и есть. Сыра земля, тяжела земля, такая нужна для кладбища, не зыбун-песок перекати-поле. Почему? – говорю. Потому. Гроб закопанный на своём месте никогда не лежит. В ином грунте его наверх толкает, ты гроб закопал, а он наружу лезет, всплывает. В ином его в сторону несёт. Закопал своего деда, а через полвека он под чужим крестом, а того, кто под этим крестом был закопан, вообще за ограду вынесло, будто он самоубийца! А приходят канаву рыть, телефонный кабель класть или газовую трубу, а там домовина истлевшая и костяк. Что, кто копал? Никто не копал. Принесло. Потому что под землёй тоже идут движения, и воды движут, и сама земля не ровно лежит. А сыра земля тяжела. В ней гроб идёт прямо вниз. На полметра за год, бывает, уходит. Ровно вниз. Вот! В глубину идёт на своём участке. А потом сверху можно подзахоронить кого, особенно если родной. У нас тут верное кладбище, потому родня в пять этажей лежит. И долго? – спрашиваю. А не долго. Двадцать лет, и можно новую могилу копать, до крышки старого гроба как раз дойдёшь, и хватит. А, говорю, те, которые двести лет назад похоронены, они где? А от них ни крестов, ни памятников не осталось. Однако они тут же все и лежат на глубокой глубине. А над ними семья, потому что здесь фамилии есть, которые веками на одном кусочке кладбища хоронят, главное, чтобы хоть один остался, который помнит: где наша сыра земля. Вашу-то бабушку тут знают. И ждут уже. Старая фамилия, известная. А сам откуда будешь?

Назад Дальше