Глава 12
В начале зимы боярин Иван Петрович Фёдоров-Челяднин вместе с князем Иваном Андреевичем Куракиным-Булгаковым приехали в Александровскую слободу по требованию царя. Старик Фёдоров всячески пытался показать свою храбрость. Временами он, правда, говорил такое, что казалось, будто он давно простился с рассудком. Когда сани Фёдорова-Челяднина остановились перед палатами государя, то он, вылезая из них, отпихнул поспешившего к нему на помощь Васютку Грязного.
– Не лезь, пьяный бес! Без тебя вылезу из саней, – выругался Фёдоров и дерзко посмотрел на государя, который, одетый в черные монашеские одежды, встречал его на крыльце, – привёз меня сюда, чтобы смерти предать? Сначала людишек своих подсылаешь с письмами подложными, а после меня, старика, заставляешь в зиму ехать в твой вертеп?
– Где же ты вертеп тут увидел? – спросил царь у боярина Фёдорова. – Это в Москве у вас вертеп. Говорят, что украли всё, что только можно украсть.
– Как где вертеп? – словно не слыша царя и обводя всё взглядом, сказал Фёдоров. – Вот он вертеп! Ты сам как смеешь в монашеской одежде стоять, когда женат? А люди твои, скоморохи окаянные, все в чёрное выряжены, а к сёдлам собачьи головы приторочили и метлы. Уж не на шабаш ли они сюда летают?
– А ты, боярин, чем браниться, лучше скажи, почему сам одел царские одежды да требуешь к тебе обращаться не иначе, как «государь»? – спросил у Фёдорова Васютка Грязной.
– Изыди, сатана! Не мне, боярину, тебе, псарю, отвечать.
– Я тебя, старый и верный боярин, – с вкрадчивой улыбкой сказал царь, – позвал, чтобы ты мне со мной бремя власти разделил. Я облачился в монашеские одежды и посему буду просто игуменом, а ты, нарядившись в царские, правь теперь.
Князь Иван Андреевич Куракин, близкий друг Фёдорова, приосанился. Будучи человеком глупым и трусливым, он всю дорогу плакался боярину Фёдорову-Челяднину, рассказывая, как боится государя. Но увидев, как дерзко с ним говорит его попутчик и друг, Иван Андреевич решил, что опасность миновала, правда, самому что-то сказать ему было по-прежнему боязно.
Малюта, стоящий чуть поодаль, с усмешкой посмотрел на боярина Фёдорова. Он ожидал, что тот вновь начнёт браниться, желая перед смертью побольше досадить государю, но старик, видно, совсем из ума выжил. Уже давно поговаривали, что Фёдоров не в своём уме, но поначалу в такое верилось с трудом. Видно, не врали люди. Правда, хоть боярин от старости умом и ослаб, но мошну свою наполнял исправно, смело пользуясь тем, что назначен был царём начальником казённого приказа, то есть ведал царскими ценностями и торговыми делами самого царя. Куда он всё это копит, злобно подумал Малюта, будто на тот свет унести хочет.
– Давно пора тебе наречь нового царя, раз сам не можешь править. Во что ты превратил государство Российское – не уважают теперь ни род знатный, ни серебро. Верные люди твои должны тайком себе награду из казны брать, так как ты, тиран и глупец, не можешь дать им её сам. Хорошо, что добровольно царство отдаёшь, а не то силой забрали бы. Меня умертвил бы – все князья и бояре за меня встали бы, и тогда тебе бы, Иван, места на Руси уже не нашлось бы.
– Ну, царь Иван, – обратился к Фёдорову Иван Васильевич, – иди и садись на моё место. Вы, бояре, идите клянитесь ему в верности, а я останусь простым игуменом.
Фёдоров подошёл к царю и трясущимися от нетерпения руками вырвал из рук государя золотой посох, а затем сорвал с головы чёрную шапку, повертел её в руках и брезгливо бросил на землю.
– Царь Иван, – вновь обратился к Фёдорову Иван Васильевич, – оставь мне только слободу Александровскую, чтобы я с братией мог бы здесь молиться.
– Да забирай! – буркнул Фёдоров и направился прямиком в царские палаты, а Куракин, удивлённый таким течением дел, чуть ли не вприпрыжку поскакал за ним следом.
Некоторые из опричников не выдержали и рассмеялись. Молча стояли только Басмановы – Алексей и два его сына, Малюта да князь Афанасий Вяземский.
Государь с опричниками не спеша проследовал за боярином Фёдоровым, который тем временем уже уселся на золотом троне, надев на голову царскую шапку и взяв в руки державу.
Князь Куракин, желая проявить рьяность к новому царю, опустился перед ним на колени и громко и торжественно проговорил:
– Клянусь быть верным тебе, царь-батюшка, и верно служить тебе.
– Ты первый, кто поклялся мне служить, а посему жалую тебе сорок тысяч рублей из государевой казны, – торжественным голосом произнёс Фёдоров. Видно было, что он всю жизнь хотел произнести эти слова.
– Щедро новый царь деньги государственные раздаёт, – выругался Малюта, толком не понимая, что происходит.
Неужто и впрямь царь Иван Васильевич решил передать царство этому дураку? Тогда пропала Россия – хоть на меч бросайся. Впрочем, улыбка, которая блуждала на лице у истинного царя, оставляла надежду на то, что всё это потеха.
– Ну! – закричал Иван Васильевич. – Кто ещё на колени перед новым царём станет? Ты, Вяземский, или ты, Басманов? Грязной Васютка?
Опричники боязливо косились на государя, но клясться в верности новому царю не решались.
– Раз ты теперь не царь, то сам сначала поклянись в верности Ивану Петровичу Фёдорову, – сказал Фёдор Басманов, сын Алексея, за что тут же получил от отца удар под дых.
– Замолкни, дурень! Глумится государь, не видишь? – прошипел на ухо скорчившемуся от боли сыну Алексей Басманов.
– Ну чего, царь Иван, – вновь обратился к Фёдорову государь, – давно, наверное, хотел меня на коленях видеть? Хочешь, чтобы я тебе в верности поклялся? Видишь – они все боятся. А скажи, сколько ты мне тысяч из казны дашь? Тыщ тридцать?
– Тебе, игумен, дам пять тысяч на восстановление монастыря и из царской милости дозволю тебе иметь жену вопреки церковным канонам.
Малюта не выдержал и отвернулся, чтобы не расхохотаться. Совсем боярин Фёдоров глуп. Не дай Господь дожить до того, когда уже разум твой в могилу просится, а ты всё жив.
– Спасибо тебе, царь, – с лживой улыбкой сказал Иван Васильевич, – а моей братии можно тоже жён иметь? Дозволишь?
Князь Куракин поёжился, увидев эту улыбку на лице царя. А что, если тот не по-настоящему от царства отрёкся? Да нет, тут же успокоил себя князь. Если бы не по-настоящему, то разве посох золотой отдал бы и трон свой уступил бы? Всё, новый теперь царь!
– Чего пустое спрашиваешь, – набравшись духу, произнёс Иван Куракин, – не смей, игумен Иван, у царя милость выпрашивать. Он тебе и так Александровскую слободу пожаловал, а тебе всё мало!
Иван Васильевич покивал головой, подошёл к своему трону и низко поклонился новому царю.
– Здрав буде, великий царь земли Русской! Ты принял из рук моих честь, столь тобой желаемую, – проговорил Иван Васильевич, обнажая кинжал, который висел у него на поясе, – но имея власть сделать тебя царём, имею власть и низвергнуть!
Государь с размаху вонзил кинжал в грудь сидящего на золотом троне боярина. Фёдоров повалился на пол, прижимая руку к окровавленным одеждам. В этот же момент в руках опричников появились сабли и они, подбежав к боярину, принялись сечь его на мелкие кусочки.
Царь Иван Васильевич подошёл к Куракину. Тот в страхе прижался к стене и с ужасом смотрел на государя.
– Опоил меня Фёдоров! Волю подчинил! – стал неумело оправдываться князь Куракин. – Никогда я не предал бы тебя в своём уме, государь! Говорю тебе, государь, колдовство всё это! Как убил колдуна, так морок спал!
– А сорок тысяч рублей? Часом, не они тебя обморочили? Малюта, возьми этого человека и допроси его как следует. Выведай, кто против меня крамолу чинит!
***
Тяжёлая дубовая дверь со скрипом отворилась, и перед князем Иваном Андреевичем Куракиным в свете факела появилась фигура.
– Так потехи ради поклялся в верности государю! Потехи ради! Видел, что всё это шутка, и решил государя позабавить! – закричал что было мочи князь Куракин, бросаясь в ноги вошедшему в камеру Малюте. – Сжалься!
Григорий Лукьянович отпихнул ногой князя Куракина и нарочно медленно сел на деревянный стул – единственный находящийся в подвале. На стуле лежала верёвка.
– Чего вешаться не стал, князь, – вежливо поинтересовался Малюта, – боишься в ад угодить?
– Послушай, я очень богат. У меня много денег, да ещё и братья подсобят. Давай я тебе десять тысяч рублей дам за то, что ты меня отпустишь!
– Десять тысяч? – выпучил глаза Малюта и голосом бессребреника произнёс:
– Это и впрямь большие деньги. Знаешь, сколько мне государь пожаловал за всю службу? Триста рублей и терем велел срубить. А ты предлагаешь десять тысяч. Да я в руках столько никогда не держал!
– Вот-вот, – поднимаясь с колен, радостно сказал Куракин, – да на десять тысяч рублей ты в любом царстве себе место найдёшь. Хочешь – королю будешь служить, хочешь – султану. Я сразу понял, что ты человек хороший. За десять тысяч ты две жизни спасёшь – свою и мою. Будешь жить во дворце, а я просто жить.
– Ммм, – словно раздумывая, проговорил Малюта и неторопливо погладил себя по бороде, – а сколько сейчас деревня стоит?
– Бог его знает. Такая, чтобы двора три-четыре – рублей десять-двенадцать. Да на те деньги, что я тебе дам, город купить можно.
Малюта встал со стула и принялся сматывать верёвку, иногда поглядывая на князя Куракина.
– Ну чего? Уговорились? Десять тысяч! Тебе никто столько не предлагал – ведь так? Чего взор отводишь – не предлагали ведь? Заживёшь по-новому, больше не придётся людей мучить.
– А знаешь, князь, я ведь пока ещё не согласился. Всё хорошо в твоих словах, да одно плохо – мне нравится слушать, как такие, как ты, предлагают мне деньги, которые я даже никогда не видел, а я отказываюсь. Ты спросил, предлагали ли мне больше? Предлагали. Окольничий Головин предлагал шестьдесят тысяч. Пётр Ховрин – восемьдесят тысяч. Спросишь, откуда у них такие богатства, и голову сломаешь, а ответа не найдёшь. Молю тя, скажи мне, а откуда у тебя столько денег? У царя их украл? Молю тя, скажи, не утаи от меня.
Князь Иван Куракин изменился в лице. Ему стало настолько жалко самого себя, что он вновь повалился на колени и закричал не своим голосом:
– Но не виновен я! Говорю, потехи ради клялся Фёдорову. Царя потешить хотел, не больше! Смилостивись!
– Кто ещё государю служить не хочет и желает, чтобы Русь вновь на уделы распалась? – спросил Малюта металлическим голосом. – Молю тя, скажи мне!
– Не ведаю! Точней, знаю! Всех назову. Ты меня пощадишь?
– Нет, – отрицательно покачал головой Скуратов и хлопнул в ладоши.
В камеру вошли двое его помощников и, быстро скрутив князя Куракина, поволокли его в комнату, где у любого, кто там оказывался, начинали бежать по телу мурашки. Князя Куракина привязали к столу и всунули ему в рот железную воронку.
– Давай, Колыш, влей в него для начала полведра водицы. Пусть напьётся, – задумчиво сказал Малюта и, подойдя к привязанному князю, похлопал его по животу, – ты умрёшь в жутких мучениях. Пытка водой невыносима. Я буду вливать в тебя воду ведро за ведром, пока твоё брюхо не лопнет. Ты не сможешь не пить её. Подумай о другом – они, те, кого ты покроешь, уже завтра о тебе забудут и будут вкусно жрать, возможно, наследуют твоё богатство, то, что царь не сможет прибрать. Ведь, поди, у тебя, как и у всех, серебро не только в тереме в ларце хранится? Небось, в рост жидам дал, тем, что королю Жигимонту служат и рать его содержат? Только представь, как твои родичи соберутся за столом и начнут проклинать царя Ивана. Брат, или кто там главный охотник до твоих богатств, начнёт молотить кулаком по столу и клясться отомстить. Двое других, те, что получат поменьше, станут хватать его за руки и говорить, что Господь сам отомстит за тебя. А в душе все будут рады получить твои деньги и будут рады тому, что ты помер.
Князь Куракин замычал. Скуратов вынул из его рта воронку и, подняв брови, деловито спросил:
– Ну чего – кого первого назовёшь?
– Князь Ряполовский Дмитрий в сговоре!
– В каком сговоре?
– Да не знаю я, в каком. Царя извести хотят да государство поделить.
Скуратов опять всунул воронку в рот Куракину. Тот попробовал не разжимать рот, но кат несильно ударил его воронкой по зубам.
– Зубы повыбью! Открывай глотку. Ещё полведра водицы лейте, да понемногу, чтобы не захлебнулся.
Куракин принялся мычать, но Скуратов словно не слышал его. Помощник Малюты не спеша принялся вливать воду в воронку, заставляя Куракина её пить. Если тот пытался не глотать её, то он деловито зажимал ему нос, и тогда Иван Андреевич вынужден был проглатывать находящуюся во рту воду, чтобы вздохнуть. Когда он выпил ещё полведра, Малюта вновь вынул из его рта воронку и вопросительно посмотрел на него.
– Ещё кого вспомнил?
– Брат мой Куракин Пётр! А ещё Пётр Щенятьев, Хозяин Тютин, князь Вяземский – все они в сговоре!
– А ты не врёшь? Давай, Колыш, влей-ка в этого свина ещё треть ведра. Пусть под пытками подтвердит. Молю тя, Иван Андреевич, – жалобным голосом проскулил Григорий, – не оговаривай невинных людей! Прошу тебя! Пусть изрыгнёт водицу.
Колыш вынул изо рта Куракина воронку и освободил ему одну руку, а Малюта с силой ударил по округлившемуся животу. Князь стал захлёбываться изрыгаемой водой.
– Молю тя, Иван Андреевич, не возводи напраслину на людей! Молю тя!
– Богом клянусь, они заговор учинили. Прошу, пощади меня! Прошу!
Колыш вновь привязал руку князя Куракина к столу и всунул ему в рот воронку. Малюта кивнул, и помощник опять принялся лить воду.
– А скажи мне, князь, а ты сам в заговоре участвовал? Только не ври мне. Знаю, что участвовал. Ты, кстати, не знаешь, кто на меня засаду учинил, когда я из Москвы возвращался?
– Помилуй! Скажи мне, кто твой враг, я кого угодно обличу! Только перестань меня истязать. Моё брюхо сейчас лопнет!
– Знаю. Вот я освобождаю тебе руку – пиши обличительную грамоту. Сначала на себя, потом на брата, на князя Ряполовского, на Тютина, Щенятьева и конечно же на Вяземского. Чем больше и лучше напишешь, тем дольше тебе не придётся вновь пить водицу.
– А потом?
– Потом вновь страдания. Я же тебе приносил верёвку и оставлял стул. Зачем ты не стал счёты с жизнью сводить? Теперь уже, наверное, понимаешь, что ошибся.
– Помилуй!
Князь Куракин написал двадцать шесть длинных грамот, в которых рассказывал о том, как князья, дворяне и он сам хотели умертвить государя. Князь хотел и дальше писать новые, но Скуратов забрал у него бумагу.
– Ты так скоро и на коня своего напишешь, – усмехнулся Малюта, – хватит, довольно. Перекрестись и готовься к смерти. Влей в него столько воды, сколько он сможет выпить, – сказал Малюта своему помощнику. – Когда напоите его, то немного наклоните стол, чтобы его ненасытное брюхо не дало ему дышать. Эта смерть – одна из самых страшных, князь.
***
Наступила зима. Метель окрасила всё белым, а жгучий морозец гнал людей прочь со двора поближе к тёплым печам. Впрочем, в воскресные дни в церквях было по-прежнему многолюдно.
Князь Дмитрий Иванович Ряполовский был молодым и крепким мужчиной. Одетый в медвежью шубу, князь вместе со своей супругой Еленой чинно шёл к храму. На паперти он остановился возле нищего и пальцем подозвал его к себе.
– Почему попрошайничаешь? – глядя на одноглазого мужика, спросил князь Дмитрий. – Чего молчишь?
– Мууу, – замычал нищий, раскрывая рот и показывая, что у него нет языка.
Князь рассмеялся и с ухмылкой покачал головой.
– Вот видишь, Еленушка, какой у нас ленивый народ. Ему Господь два глаза дал, а он один потерял и уже руку тянет. На милость надеется, а трудом жить не хочет. Чего мычишь? Язык для труда не нужен – от языка только беда, коли головы нет.
– Димочка, – ласково проговорила княгиня, – не будь с ним строг. Может, татарва проклятая порубила его, может, тати. На вот тебе, любезный, монетку, помолись Господу за князя Дмитрия Ивановича и за меня, Елену Михайловну.