Соломония вздохнула.
Гостья сменила тему и стала рассказывать о трудностях переезда и переодевания, о болезни и смерти свёкра, о болезни и выздоровлении свекрови, о действиях Пауля.
– Я искренне рада тебя видеть, и матушка Флора тоже обрадуется твоему приезду, но, не скрою, есть у меня и корыстный интерес. Может ли твой муж сам или через Бориса Ивановича нам помочь? Я понимаю, что это дело дорогое, но…
Соломония обещала поговорить с мужем.
Два дня спустя Мэри снова навестила дом Харитоновых, передала хозяйке привет и подарки от госпожи Краузе-старшей, приглашение на обед «мы сейчас в трауре, поэтому будет скромненько, но мы будем рады тебя видеть», и вопрос – ну как?
– За подарки спасибо, за приглашение тоже, но пока никуда ходить не хочу, устала, а вот дела ваши плохи. Муж грустит: влияние Бориса Ивановича пошатнулось, здоровье тоже, он царя уже давно ни за кого не просит. А муж к царю не пойдёт, слишком мелкая сошка. Но он кое-что посоветовал, слушай внимательно, а я постараюсь ничего не перепутать.
Можно подать царю челобитную, но делать это надо аккуратно: сделаешь ошибку в титуле – накажут батогами, подашь челобитную в неподходящий момент – могут выкинуть её, не читая. Царь добрый человек, но иногда на него находит плохое настроение. Поэтому люди умные не сами во дворец лезут, а подают через придворных, которые и момент подходящий выберут, и слова подобающие присовокупят. Главных мастеров по подаче чужих прошений при дворе два: это Богдан Михайлович Хит…ров, кажется…
– Хитрово. Я о нём слышала.
– Кажется, так, а ещё Артамон Матвеев, пасынок Алмаза Иванова.
– Нового главы посольского приказа[5]?
– Верно. Хитрово старше и опытнее, чаще добивается своего, но берёт дороже и охоч до постельных утех. Ты же женщина молодая, красивая…
– И с меня могут потребовать, как выражаются русские, взятку натурой.
– Тоже верно. Самое обидное, что может попользоваться, а цели не добиться.
– А Матвеев?
– О нём мало что известно. Он скрытен и предпочитает держаться в тени.
Глава 4
Утром Мэри, стоя посреди комнаты в одной рубашке, разглядывала себя в зеркало. Тусклая бронзовая поверхность лишь смутно отражала её облик, и молодая женщина пошла другим путём.
– Даша!
– Слушаю, госпожа.
– Посмотри и скажи, только честно: я красивая?
– Красивая. Только тебе бы пополнеть не мешало.
– Это бог с ним. А как бы мне причесаться и одеться, чтобы выглядеть похуже?
– Господь с тобой! Зачем?
Мэри рассказала служанке о разговоре с Соломонией. Даша охнула и присела на край кровати.
– Не ходи к Хитрово! Он всех девок портит! Я потому и сбежала, что он меня снасильничать хотел.
– Я помню твой рассказ. А каков он из себя, – с улыбкой спросила Мэри. – Молодой, старый, красивый, уродливый?
– Противный!
Мэри засмеялась.
– Что поделаешь! Я люблю свою свекровь и рада буду ей помочь, но проституткой становиться не хочу. Придётся идти к господину Матвееву.
– А вдруг он тоже на тебя польститься?
– Может, – согласилась Мэри. – Поэтому и хочу одеться поплоше, чтобы в соблазн не вводить.
– Да куда уж плоше-то? Ходишь в одном черном платье и чепце, не красишься, украшения надеваешь редко.
– Совсем их сниму. Можно ещё сажей намазаться, но тогда меня примут за скоморошью бабу и вообще на порог не пустят.
– Служанка Пауля говорит, что у них дома совсем нет денег. Он вроде опять проигрался.
– Гретхен мне как-то говорила, что он крупно играет и чаще всего проигрывает. Но где? Знать бы, можно было бы властям донести, пусть его высекут[6]. Нехорошо, конечно, доносить на родственников, – Мэри перекрестилась.
– А хорошо скандал на поминках устраивать?
Хозяйка одела чулки, служанка причесала и уложила ей длинные светло-рыжие волосы. Неожиданно сказала:
– Если уж грешить с барином, то разве с таким красивым и ласковым, как брат твой, Пётр Григорьевич. Да только такой не будет девок обольщать.
Мэри удивилась. Даша никогда раньше не высказывала при ней симпатии к тому или иному мужчине.
– А у тебя хороший вкус. И умом не обижена. Если повезёт тебе и выйдешь за дворянина – будешь дамой получше, чем многие столбовые дворянки.
– Я – и за дворянина? Хорошо бы, конечно, да больно чудесно.
– А ты не веришь в чудеса?
– В церкви-то когда говорят, то верю, а жизни – нет.
– Всякое бывает, – весьма некстати Мэри потянуло на философию. – Особенно в смысле брака. В чем плохо быть женщиной, так это в том, что больше зависишь от случайности. Мужчина в армии служит или коммерцией занимается, так там не столько от случая, сколько от труда, ума, деловитости успех зависит. А женщина – как лист на ветру: повезёт – вознесёт на высокую гору, не повезёт – уронит в канаву. Полюбит тебя хороший человек – будешь счастлива, а мимо пройдёт – придётся идти за кого попало.
– Или вековухой останешься. Хотя, на мой вкус, лучше вековухой, чем жить с грубияном каким или пьяницей. Но всё ты правильно говоришь, госпожа. Может, поэтому женщины больше мужчин и молятся: на себя не надеются, только на милость божию.
– Вот об этом не думала. Но не знала бы раньше, что ты умница, поняла бы сейчас.
Закончив эти душевные разговоры, Мэри пошла к свекрови, и обе дамы занялись творчеством: стали писать челобитную. Опыта не было ни одной, ни у другой, но обе старались.
Затем Мэри побеседовала с двумя кандидатами в слуги-охранники: кандидаты были такие, что пугали хуже паулевых дружков. Потом вышивала. День прошёл, как обычно.
Вечером Мэри вдруг озарило:
– Матушка, я вот что подумала. Моё приданное вложено в фабрику; я могу в любой момент потребовать его назад. Если наследство всё-таки достанется Паулю, я так и сделаю, и Вы тоже. У нас будут деньги, чтобы жить.
– Нет и не было у меня приданного, – усмехнулась старуха, – мы когда поженились, оба бедняками были. Потому и поехали в Россию, что в Гессене подохли бы с голоду, а тут нам один купец предложил работу. Всё, что есть, своим горбом нажито, иной раз и не без подлости – я вот думаю иногда, может господь нас за это карает? Но мой бедный муж все силы вкладывал в эту фабрику, возился с ней больше, чем с детьми. Мне не так обидно, что мы её потеряем, как обидно, что Пауль всё разрушит. Он же не только улучшать, но даже в порядке поддерживать не будет, всё проиграет и промотает. Я бы уж лучше её продала – не женское это дело, фабрикой управлять, но только такому человеку, который не проматывать, а беречь и улучшать будет.
– А ведь это мысль! Мы можем, пока ещё дело о наследстве не закончено, её продать, а в документах указать, что продали дешевле, чем в действительности. Вы понимаете, матушка? Продаём, допустим, за тысячу рублей, в купчей указываем сто и пусть Пауль этой сотней подавится. А разницу берём себе и живём в своё удовольствие. Моё приданное, кстати, сто двадцать рублей, так что он ещё и должен мне останется.
Флора Краузе посмотрела на невестку со смесью ужаса и восхищения.
– Сразу видно, что ты в России родилась, – проворчала она, – мне бы этакий фокус и в голову не пришёл. А ведь верно!
– Главное, надёжного человека найти, покупателя. У Вас есть такой на примете?
– Сейчас нет. Но я знаю, где его поискать. Я сейчас, слава богу, выздоровела, голова ясная, сама по гостям ездить не буду, а ты от моего имени будешь приглашать нужных людей, или слуги будут записки носить. Главное – время: успеем до решения в пользу Пауля, повернуть вспять уже не получится. Муж рассказывал про попытки оспорить сделки: годами тянулись дела и ничем не кончались.
– Решение в пользу Пауля ещё не вынесено. А я завтра иду к этому господину, пасынку канцлера Иванова. Счастье может ещё повернуться к нам лицом.
Флора вдруг с неожиданной пылкостью схватила невестку за руки.
– Мэри, девочка, я знаю, что на саване карманов нет, но умоляю тебя: спаси труды моего мужа! Детей после нас не осталось, пусть хоть дело останется! Я тебя сделаю наследницей, на колени перед тобой стану, только не дай этому вечно хихикающему злыдню всё разрушить!
– Матушка, я люблю Вас и без наследства. Я сделаю всё, что смогу.
Глава 5
Молодой человек лет двадцати семи сидел за столом и что-то писал. Он даже не поднял головы, когда Мэри вошла. Само собой, не встал и не поклонился. Госпожа Краузе-младшая подождала немного, потом решила действовать нахрапом.
Она сама, без приглашения, уселась на ближайшую лавку и громко сказала:
– Здравствуй, боярин!
Артамон Матвеев поднял голову.
– Я не боярин. И никогда им не буду.
– Почему?
– Слишком худороден.
– Ну… Вдруг у тебя будут особые заслуги.
Хозяин кабинета засмеялся:
– Даже если у меня будут заслуги, боярами станут в лучшем случае мои правнуки. Кто ты, девушка? Почему ты называешь меня боярином?
– Я не девушка, а вдова. Зовут меня Мэри Гамильтон, по мужу Краузе. Я не знаю, как правильно назвать твою должность, но если назову более низкую – ты обидишься, а если более высокую – тебе будет приятно. Боярин – высшее звание в Российском государстве.
Бумага и чернильница были отодвинуты, хозяин кабинета разглядывал гостью.
– То есть ты мне льстишь?
– Льщу.
– А зачем?
– Я хочу просить тебя о милости к моей несчастной свекрови, матери моего покойного мужа.
Далее Мэри по возможности кратко, но красочно описала серьёзность и основательность своих свёкров, беспутство молодого Краузе, их племянника, сообщила, что он, по слухам, играет в карты, что запрещено законом, и недавно крупно проигрался, что он дал взятку приставу, причём, возможно, взятыми в долг деньгами, и что теперь в его, Матвеева, руках находится судьба двух несчастных женщин, которых хочет ограбить бессовестный злодей. Излагая эту драматическую историю, она одновременно зорко следила за собеседником, пытаясь понять его реакцию: известно, что на одних людей действуют одни аргументы, на других – другие, а факт, который одного приведёт в негодование, другого оставит равнодушным, а третьего – рассмешит. Но пасынок канцлера сохранял непроницаемый и бесстрастный вид.
– А что делают на фабрике твоего свёкра?
– Мыло.
Мыло в то не слишком гигиеническое время использовалось гораздо в меньших количествах, чем сейчас, но кусок хлеба с маслом своим производителям обеспечивало.
– Откуда ты знаешь про игру в карты?
– С чужих слов. Сама я в запрещённые игры не играю.
– А кто тебе сказал, что этот парень играет?
Мэри сослалась на капитана Норберта Фрида. Капитан Фрид был близким другом, собутыльником и карточным партнером Пауля Краузе, выдавать его, тем более Мэри, никогда бы не стал. Но проверить это было невозможно.
– А кто сказал, что он дал взятку приставу?
Врать так врать.
– Пастор реформатской церкви Розенхайм.
Розенхайм был не самым близким, но приятелем Пауля.
Раскрывать же подлинный источник сведений – Дашу – было никак нельзя.
– А он тоже играет в карты?
– Вот этого не знаю, – рассмеялась теперь уже Мэри, – кажется, нет. Он человек добродетельный.
– А кто сказал, что взятка была дана взятыми в долг деньгами?
– Никто. Это я сама так предполагаю. Если Пауль проигрался, то денег у него быть не должно, но если даёт взятки, то откуда-то они взялись?
– Разумно. А от меня ты что хочешь?
– Помощи! У нас с матушкой Флорой осталась одна надежда: пасть к ногам милосердного государя. Но мы робкие женщины и не знаем, как можно ли нам добиваться встречи с царём, не знаем, как обращаться к его величеству, и боимся помешать государственным делам или неловким словом прогневить великого царя. Говорят, что ты умный человек и можешь выбрать день и час, когда его величество милосердно приклонит ухо к нашей просьбе.
Матвеев давно уже понял, что от него хотят, но от души забавлялся, слушая красивые речи красивой вдовы.
– Это сложно. Согласно Соборному уложению, наследство должно отходить родственникам покойного, а не бездетной вдове.
– Но княгиня Лобанова-Ростовская…
– Княгиня – внучка мамки государя, и весьма ловко использует память о бабушке для своего обогащения. Бабушка твоей свекрови ведь мамкой государя не была?
– Нет. Но мой свёкор оставил завещание в её пользу. Можно это использовать? Не просить государя распорядится наследством, а утвердить завещание…
Мэри смущённо замолкла. Она вступала на весьма зыбкую почву.
– А ведь верно! Иногда бывает, что государь утверждает не совсем обычные распоряжения усопших, как с боярином Шереметьевым, например, который отдал дочери и зятю то, на что претендовали сыновья. Ты умница. Если под таким соусом подать… Матвеев замолчал, словно опасаясь сказать лишнее.
– Кто тебе посоветовал ко мне обратиться?
– Госпожа Харитонова, – ответила Мэри, надеясь, что Соломонии это не повредит.
– Не знаю такую. Покажи мне челобитную, если она у тебя с собой.
Мэри протянула ему вчерашнее сочинение.
– Так не пойдёт. Во-первых, обращаться надо иначе…
– Скажи как!
С разрешения хозяина Мэри взяла его перо и начала перечеркивать, исправлять и добавлять по указанию Матвеева.
– Завтра принесешь мне исправленное прошение. Как скоро нужен ответ?
– Насколько я понимаю, спешки нет. Важнее результат. Лучше подождать, но получить одобрение.
– Это я и хотел узнать. Я буду ждать подходящего момента.
Собеседники задумчиво посмотрели друг на друга.
– Ты столько делаешь для нас, бо…
– Я стрелецкий голова, полковник.
– Спасибо, полковник. За твои труды, какой подарок мы могли бы тебе сделать?
Матвеев подумал и назвал сумму не маленькую, но доступную для вдовы Краузе.
Когда Мэри стояла уже у двери, её окликнули.
– У тебя красивые глаза. Как орешки лещины.
– Это глаза порядочной женщины, – чопорно ответила Мэри. И, смягчив холод ответа поклоном, вышла.
– Как тебе показался этот господин Матвеев? – спросила матушка Флора.
– Неучтив, как все русские.
На следующий день она Матвеева в доме не застала и с некоторым даже облегчением передала исправленное прошение и кошелёк экономке Домне Трофимовне – почтенной полной женщине.
Глава 6
Весна всё сильнее напоминала о себе: оттепелью, слякотью, ветром, тем пронзительным и беспокойным духом, который сопровождает пробуждение природы.
Флора Краузе осторожно и скрытно подыскивала покупателя. Мэри наняла нового слугу, который выполнял вместе с Иоганном тяжелую работу и должен был в случае чего защищать хозяек.
Новости вошли в их дом вместе с Артамоном Матвеевым, одетым в стрелецкий кафтан лилового цвета, серьёзным и как будто грустным. Обе женщины приняли его в гостиной, мысленно приготовившись к худшему.
После положенных приветствий и небольшой паузы гость вынул из-за пазухи бумажный свиток и сказал:
– Великий государь утвердил завещание. Всё теперь твоё, госпожа.
Это относилось к Флоре.
Флора перекрестилась. Мэри радостно ахнула и негромко хлопнула в ладоши. Гость улыбнулся.
– Это было трудно?
– Это было очень трудно.
В серых глазах гостя мелькнуло что-то такое, что заставило Мэри заподозрить: он преувеличивает трудности, чтобы снискать побольше благодарностей. Но если даже и так – почему нет? От любезных слов язык не сломается. А может, вовсе он не преувеличивает.
Благодарности были выданы ему обильно и с жаром, причём, что характерно, искренним. В основном старалась Мэри, но Флора тоже не отставала; Матвеев слушал. Когда же дамы притомились, младшая предложила гостю пообедать, «если это не против его веры и его не смущает обедать с женщинами»[7]. Флора немедленно добавила, что ничего, противного православным традициям, у них не готовят. Полковник согласился так охотно, как будто именно этого и ждал.