Привратник впустил меня, и я пошла по мостовой между корпусами. Лужайки по обе стороны были черными и пустыми; скорее всего, дети были в столовой или уже ложились спать. В Олд-Бейли-Корт дети ложились спать одновременно с родителями, но я полагала, что здесь они умываются и причесываются после ужина, выстраиваясь, как куколки, при свете свечей. В каменном коридоре было тихо, и я думала, не стоило ли мне громко хлопнуть дверью, чтобы известить о своем приходе. Я убрала волосы под чепец и немного подождала, но никто не вышел. Прошла минута, потом вторая и третья; каждая секунда была отмечена двумя ударами моего сердца. Я подошла к лестнице и остановилась у ее подножия. На первой лестничной площадке висел огромный портрет. У мужчины на нем были большие глаза, фуражка и черный сюртук, похожий на мундир. На его лбу был заметный шрам, а рядом сидела маленькая собака. Его лицо показалось мне таким бдительным и оживленным, что я бы не удивилась, если бы он сошел с картины и обратился ко мне.
– Я могу вам помочь?
Я невольно вздрогнула. Ко мне обращалась женщина, спускавшаяся по лестнице, крупная и похожая на свинью, в кружевном переднике и чепце. Ее лицо выражало неодобрение. Я опустила глаза и поняла, что пока стояла, оставила мокрые следы на безупречно-алой ковровой дорожке.
– Мы не берем младенцев прямо с улицы, – заявила она. – Вы должны обратиться надлежащим образом, но сейчас мы никого не принимаем.
– У меня нет младенца. То есть у меня есть дочь, но она не здесь.
Женщина ожидала продолжения; ее темные глаза смотрели пронзительно, и я почувствовала, как у меня запылали щеки.
– Могу я поговорить с управляющим?
– С управляющим? – Она сухо усмехнулась. – Не думаю, что он заинтересуется вами.
– Тогда с кем я могу поговорить?
– Вы говорите со мной, не так ли?
Я ощутила, как во мне поднимается гнев. Посмотрела на свои грязные ботинки и шаль, которая нуждалась в штопке. Здесь мое лучшее платье не имело никакого значения.
– Шесть лет назад я оставила свою дочь здесь на попечение, – ровным голосом сказала я. – А на следующий день ее забрала другая женщина, которая назвалась мной.
Женщина замерла и нахмурилась, отчего мелкие черты ее лица сошлись в кучку. Ее взгляд стал еще более пронзительным.
– Не знаю, кто это был или что они сделали, но… я ее мать. Я хочу выяснить, что произошло, и поговорить с кем-нибудь, – с кем-то, кто может помнить, как выглядела женщина, которая выдавала себя за ее мать.
Наступила пауза, и я услышала, как где-то закрылась дверь. Потом раздался ужасный шум, и я осознала, что женщина на лестнице расхохоталась. Ее смех был громким и неуместным в этом тихом и красивом месте; он был слишком похожим на тот мир, откуда я пришла. Мне захотелось прыжком подняться по лестнице и влепить пощечину в ее поросячье лицо.
– У нас тут сумасшедшая! – выкрикнула она, давясь от смеха. – Ты сбежала из Бедлама?
Прежде чем я успела ответить, сзади послышался голос.
– Что там такое? – молодой мужчина выглянул из дверного проема за большими напольными часами. Он был невысоким и стройным, с соломенно-желтыми волосами, на несколько лет старше меня, без шляпы и сюртука, в одной только рубашке; мы явно отвлекли его от работы. В той части комнаты, которая открывалась за его спиной, я увидела стол с документами и мягкий, приятный свет масляной лампы. Он смотрел на меня.
– Прошу прощения, сэр, – сказала я. – Я не хотела вас беспокоить.
– Марджери помогает вам?
– Нет.
– А я могу помочь?
Я стояла в тупом молчании. Это были простые слова, но я была непривычна к ним.
– Не знаю, сэр.
Он коротко взглянул на Марджери и повернулся ко мне:
– Прошу вас, пройдите в мой кабинет.
Оставив женщину трястись от смеха, как потревоженное мясное желе, я последовала за ним в небольшую комнату, и он закрыл дверь. Она была похожа на другие комнаты, где я сидела раньше: теплая, ярко освещенная и деловая. Несмотря на высокий потолок, пространство было вполне уютным, а мраморный камин источал приятное тепло. На стене висели картины с морскими сценами и сельскими пейзажами, а ковер целиком застилал пол. Мне с трудом верилось, что можно работать в такой прекрасной комнате; я предпочла бы жить здесь.
Мужчина обошел вокруг стола и уселся.
– Меня зовут доктор Мид, – представился он. – Я работаю здесь в качестве детского врача. Мой отец – один из основателей госпиталя.
Раньше я никогда не встречалась с настоящим врачом, но подумала, что будет невежливо говорить об этом.
– Меня зовут Бесс, – сказала я.
– Вы являетесь матерью одного из здешних детей?
– Откуда вы знаете?
– Вы пришли без ребенка, и вы здесь не работаете. Сегодня вечер вторника, никто не взял ваш плащ… так что считайте это осведомленной догадкой.
Я улыбнулась.
– Последний раз я побывала здесь в воскресенье, сэр.
– Разрешите предложить вам немного выпить. Сядьте и расскажите, какого ребенка вы собираетесь забрать. У вас есть регистрационный номер?
– Я помню его. – Мой язык прилипал к нёбу, и только теперь я поняла, как мне хочется пить. – Я принесла ее сюда шесть лет назад, когда ей был один день от роду, а на следующий день ее забрал кто-то, представившийся моим именем. Я знаю, что это звучит безумно, но я не лгу. И я не сошла с ума, – твердо добавила я, слишком поздно осознав, что это тоже можно было рассматривать как признак безумия. – Я хочу выяснить, к кому она могла попасть.
Голубые глаза доктора могли показаться холодными у некоторых людей, но только не у него. Он прищурился, как это сделала Марджери, но без враждебности и недоверия. Он как будто пытался надлежащим образом оценить меня.
– Бренди подойдет?
Прежде чем я успела ответить, он подошел к низкому буфету перед очагом и достал графин и два бокала. Поставив их на стол, он налил в оба на дюйм золотисто-коричневой жидкости и протянул мне один. Я понюхала: запах был густым, мощным и пряным. Это был мужской напиток, но не для таких мужчин, которых я знала, – это был напиток для врачей, юристов и капитанов. Для таких мужчин, как Дэниэл. Какое-то время я смотрела на бокал, словно ожидая найти разгадку. Потом проглотила жидкость, которая обожгла мне горло и моментально согрела пустой желудок. Мои глаза заслезились, и я заморгала.
– Полагаю, вы уже рассказывали кому-то здесь то, что сейчас рассказали мне? – спросил доктор Мид.
Я кивнула.
– Мистеру Симмонсу, сэр. Он сказал, что я ошиблась.
– И он попросил вас уйти?
Я кивнула. Последовала задумчивая пауза.
– А отец ребенка? – спросил доктор Мид. – Он мог?
– Он умер.
– Вы точно знаете об этом?
– Да.
– Вы не были супругами. – В его голосе не было и тени осуждения.
– Нет. Он умер до того, как она родилась.
– У вас есть семья? Мог кто-то из родственников забрать ее?
– Только брат и отец, и никто из них не забирал ее. Моя мать умерла.
– Старшие родственники?
Я пожала плечами.
– Все они давно умерли.
Доктор Мид пригладил волосы и уперся локтем в стол. Его руки были изящными, как у женщины. За его ровной доброжелательностью я угадывала сосредоточенную работу мысли, когда он рассматривал идею или догадку, а потом отвергал ее.
– У вас есть кто-нибудь… как бы это сформулировать? Человек, который хотел бы отомстить вам? Скажем так: враги или недоброжелатели любого рода.
Я посмотрела на него. Напиток оказал на меня странное действие – если раньше я согрелась, теперь мне вдруг стало холодно. Я поставила бокал на стол.
– Враги? – Слово звучало непривычно для меня; не думаю, что раньше я произносила его вслух, да и с какой стати. – Но кто?
Он громко вздохнул.
– Враждебно настроенные соседи. Или, я не знаю… может быть, старая подруга.
Перед моим мысленным взором возникла Нэнси Бенсон, любившая совать свой нос повсюду, и я едва не рассмеялась.
– Нет никого, кто захотел бы причинить мне такое зло. Я уверена в этом. Я в жизни никого не обидела – по крайней мере, умышленно.
– Возможно, это было сделано с целью вымогательства? Вы не богаты… но может быть, вы ждете наследство?
Теперь я действительно рассмеялась.
– Нет, – ответила я, а потом повторила еще раз, более вежливо, потому что его щеки порозовели. Я тоже покраснела; он ни разу не посмеялся надо мной и серьезно относился к моим словам. – Нет. Я накопила два фунта в надежде, что этого будет достаточно, чтобы вернуть ее. Этого оказалось недостаточно, но теперь уже все равно. Наверное, сейчас я богаче, чем когда-либо раньше, и наверное, чем буду когда-то.
Я допила остатки бренди, чтобы хоть что-нибудь сделать.
– Тогда, полагаю, остался только один вопрос: вы совершенно точно уверены, что это тот самый ребенок?
– Я не умею читать, но да. Ребенок под номером 627. Они должны были окрестить девочку, но я назвала ее Кларой. Та же самая памятка. И я уже сказала, что та особа, которая забрала ее, все знала обо мне. Вот чего я не могу понять: это значит, что ошибки быть не могло.
Доктор Мид кивнул.
– Я посмотрю, что можно выяснить. У вас есть время подождать, пока я возьму ее бумаги?
Я удержалась от улыбки и просто кивнула. Он вышел, сверившись с датой, а я осталась сидеть в уютной маленькой комнате. Я с интересом поняла, что совершенно спокойна, хотя еще полчаса назад, когда я расхаживала перед воротами, ощущала гнетущий ужас и едва не падала с ног. Несколько минут спустя доктор Мид вернулся с небольшим свертком бумаг, перевязанным голубой лентой, который я видела несколько дней назад. Он ловко развязал ленту, почесал затылок, нахмурился и стал изучать документы. Завершив чтение, он положил бумаги перед собой и сцепил пальцы.
– Когда ребенок возвращается в семью, мы составляем меморандум, который подписывается обеими сторонами: обычно матерью и секретарем. Секретарем, который присутствовал при выдаче вашего ребенка 28 ноября 1747 года, был мистер Биддикомб. – Он вздохнул, и его плечи опустились. – К сожалению, в прошлом году он скончался.
– Ох, – только и сказала я.
– Вот именно. Мы могли расспросить его, что он помнит об Элизабет Брайт из Олд-Бейли-Корт на Лудгейт-Хилл. Это ваш полный адрес?
Я кивнула, и он пожевал губами. Мой хрустальный бокал опустел, и я гадала, не захочет ли он налить еще. Еще я подумала о том, сколько смогу выручить за бокал, если получится незаметно припрятать его.
– Ну, ладно, – сказал он после долгого молчания. – Осмелюсь предположить, что такого раньше не случалось, иначе мой дед рассказал бы мне об этом.
– А кто он?
– Его тоже зовут доктор Мид. Он был главным врачом во время открытия госпиталя; сейчас он отошел от дел, но по-прежнему интересуется здешними событиями. Он бы поразился тому, что вы мне рассказали.
– Он бы мне не поверил.
– Уверен, что он бы поверил. Но мне хотелось бы самому выяснить как можно больше подробностей, прежде чем обращаться к нему. И разумеется, нам нужно гарантировать, чтобы такого впредь не случалось; нужно будет принять новые меры. Если эта особа мошенническим образом выдала себя за вас, то кто может поручиться, что других детей не будут забирать подобным образом? Или что это уже происходило? Но вот памятка… – Он размышлял вслух, пробегая взглядом по комнате. – Эта особа должна было точно назвать вашу памятку. Что вы оставили?
– Половинку сердца, сделанного из китового уса.
– Китовый ус, как необычно! Большинство женщин оставляет кусочки ткани, отрезанные от своего платья.
Он допил остатки бренди из своего бокала – изящно, а не жадно, как Нед, – и со стуком поставил его на стол.
– Скажите, вы сможете вернуться в воскресенье? Управляющие и патроны заведения соберутся здесь для церковной службы, и мы сможем обратиться к ним, пока они будут в одном месте. Без сомнения, их очень заинтересует ваша история. Между тем, я попробую разобраться в этом деле. – Ясный взгляд его спокойных голубых глаз остановился на мне, и я затаила дыхание. – Примите мои искренние извинения.
Я раскрыла рот и тут же закрыла. Слова не шли.
– Вы не виноваты, – пробормотала я после неловкой паузы.
– В воскресенье, – повторил он. – Я встречу вас у часовни в половине десятого, и вы будете моей личной гостьей.
В животе у меня было тепло от выпитого и от чего-то еще, с чем я недавно рассталась, или думала, что рассталась. От надежды.
Когда я вернулась домой, Нед сидел на стуле Эйба, широко раскинув ноги. Одна его рука свисала с ручки стула, другая лежала на животе, как будто он объелся. Но дело было не в этом: он уже какое-то время худел, был бледен и жаловался на боли в животе. Он навещал нас только с целью попросить денег. Иногда я что-то ему давала. В какой-то момент он даже перестал обещать, что вернет долг. Он никогда не приводил к нам свою жену Кэтрин, не приносил горячий пирог или пирожные с заварным кремом, чтобы поделиться с нами. Он ни разу не пригласил нас к себе домой и не сберегал нам места на церковной скамье рядом со своей молодой семьей. Я давала ему деньги лишь ради его детей, если у меня было что давать.
Я внимательно присмотрелась к нему. Он крепко сжал губы, его лицо раскраснелось.
– Пришел пожелать нам счастливого Рождества, да?
– Это было в прошлом году.
– Знаю. Мы давно не видели тебя.
– Меня не было в городе.
– Кэтрин выставила его за дверь, – сказал Эйб, сидевший на кровати в другом конце комнаты и снимавший сапоги.
– Неправда, я сам ушел.
– Бросил ее ради «женевского дворца» и твоей жестокой любви?
Он ничего не ответил, и я перевела взгляд с него на Эйба. У обоих был унылый и подавленный вид, словно у людей, крупно проигравших в карты. Никто не зажег огонь в очаге, на полу остались грязные следы, по всей комнате было разбросано грязное белье и тарелки, которые нужно было вдвое дольше отмывать в таком холоде. Пустые бутылки из-под эля тоже нужно было сполоснуть, куча одежды нуждалась в штопке. Везде была та или иная работа, которая в конце концов достанется мне.
– Есть новости, Бесси? – спросил Эйб.
Я покачала головой.
– О чем? – Нед уставился на меня. В свои двадцать семь лет он выглядел гораздо более пожилым мужчиной, с красной сеточкой лопнувших сосудов на носу и щеках и с сухой посеревшей кожей.
Бренди, выпитое у доктора Мида, прояснило мне голову и сделало меня острой на язык.
– Если бы ты озаботился расспросить обо мне, то знал бы, что я ходила в госпиталь, чтобы забрать мою дочь.
– Ого, – более мягким тоном произнес он и удивленно взглянул на меня. – Где же она?
– Не там и не здесь. Неизвестно где. – Я пропустила ужин, и дома не осталось еды. У меня просто не было сил сходить на Лудгейт-Хилл и купить что-нибудь горячее. Я начала потихоньку прибираться в комнате, а Эйб с кряхтением опустился на колени, чтобы развести огонь. Я собиралась вымыть чашки и тарелки, протереть окна от угольной копоти и лечь в постель.
– Что ты имеешь в виду, а? – поинтересовался Нед.
– Ее забрали. Это сделала Элизабет Брайт из Олд-Бейли-Корт, шесть лет назад.
– Что ты такое несешь?
– Она пропала, Нед, и я не знаю, где она. Кто-то выдал себя за меня – как там сказал доктор Мид? – мошенническим образом.
– Чудно это, просто в голову не лезет. Кто мог это сделать?
– Мне известно не больше, чем тебе.
– Ее отец дал дуба, верно?
– С тех пор как я это выяснила, ничего не изменилось.
Нед погрузился в задумчивость и смотрел, как Эйб копается возле очага, но не предлагал помочь ему. Мой брат строил из себя аристократа на отдыхе, как будто труд и тяготы, которые нам приходилось терпеть, никак его не касались. Я предполагала, что он останется на день-другой, как иногда бывало, и будет храпеть рядом со мной на своей старой кровати, которая теперь предназначалась для Клары. Наверное, Кэтрин уже сокрушалась, что вышла за него замуж.