Такого обвинения Паоло не ожидал.
– Опять ты за свое! Мы стали жить лучше, или ты слепая, если не замечаешь этого? Ты хотела остаться в Баньяре, гнуть спину в поле? Здесь у нас появились деньги. Разве ты не видишь? Откуда взялись наряды, новый комод, который я для тебя заказал?
– Как же! А живем по-прежнему в хлеву. Разве это дом…
– И дом у нас скоро будет новый!
– Когда? Когда это будет? Когда я перестану чувствовать себя служанкой в своем доме?
– Выбирай выражения, или, клянусь перед Богом, ты у меня получишь!
Джузеппина уперла в бока кулаки.
– Маттия не имеет отношения к вашей с Паоло Барбаро ссоре, и нравится тебе это или нет, но он – твой зять. Вы работали вместе, делили хлеб и соль… а теперь? Проклятье! Почему вы не можете простить друг друга? Твоя сестра…
Паоло смотрит на Джузеппину испепеляющим взглядом. Его поза, жесты, лицо – во всем чувствуется горечь нанесенной ему обиды. Он непреклонен. Даже Иньяцио это чувствует.
– Он сам виноват. Он предал меня, и нет ему больше доверия. Знаешь, чего ему надо? Денег. Моих денег, тех, что я зарабатываю, горбатясь в лавке, а он хотел бы ими распоряжаться. На этих деньгах мои пот и кровь, мои и брата. Ты забыла, как он поступил с нами? – Голос у Паоло злобный, с каждой фразой звучит все более угрожающе. – Это он посеял раздор! Он всем раструбил, что мы не считаемся с ним. Я должен считаться с ним? Я не вылезаю из лавки, чтобы она стала тем, чем стала!
Теперь испугалась Джузеппина. Она отступает на несколько шагов.
– Но твоя сестра…
– Как ты смеешь приносить мне письмо от той, которая предала свою кровь? Для меня они все мертвы.
Паоло наступает, оттесняя жену к стене.
– Постой… Твоя бабушка, она же Барбаро. Это они попросили тебя о помощи? Я запретил тебе иметь с ними дело!
– Паоло, прекрати.
Иньяцио входит в лавку, кладет руку на плечо брату.
Он знает, как его успокоить.
И ему трудно простить Барбаро. Не из-за причиненных обид или наговоров, которые чуть не испортили дело, а потому, что из-за него они потеряли сестру.
Джузеппина переводит пустой взгляд с мужа на Иньяцио. Подбегает к Винченцо, подхватывает его на руки. Последнее, что они видят, – край плаща и закрывающуюся дверь.
– Почему ты накричал на нее? Ты знаешь, как ей дорога Маттия.
– Да уж! – горько усмехается Паоло. – Ей нет дела до того, что другие говорят про ее мужа и как поступают с ним. – Он проводит рукой по волосам.
Иньяцио хочет обнять брата. Успокоить. Но знает, это не поможет, слишком велика обида, она поглотила Паоло целиком.
Он наклоняется, собирает обрывки письма. На одном клочке видит свое имя, на другом – имя Паоло. Его семья разорвана, как это письмо, и он не смог этому помешать.
Джузеппина возвращается домой, сжимая руку сына. Он молчит. Изучающе смотрит на мать, лакричная палочка снова во рту.
Едва они переступают порог, Виктория подбегает к малышу, хватает на руки и щекочет, покрывая его шею поцелуями. Джузеппина опускается на стул.
– Все зря. Он разорвал письмо у меня на глазах. Про твою тетю ничего не хочет знать.
Она закрывает руками рот, чтобы не вырвались ужасные слова, потому что жена не должна плохо говорить о муже, особенно с родственниками, даже если – Бог свидетель – ей хочется кричать что есть мочи.
Виктория хмурится. Ставит Винченцо на пол, тот бежит в спальню.
– Тетушка, вы ничего не можете с этим поделать. – Она откидывает прядь с усталого лица Джузеппины. – Такой уж дядя Паоло. Ведь все-таки дядя Барбаро его обидел: он не может вести себя иначе, слишком наболело у него.
Джузеппина ничего не отвечает. Откуда Виктории знать, что значит, когда рядом нет близкого человека? Откуда ей знать, как Маттия помогала ей?
Экипаж, остановившийся перед лавкой Флорио, перегородил виа Матерассаи. Даже пешеходам не пройти – улочка очень узкая. В небе первые ласточки, в воздухе свежий запах травы и первых робких цветов.
В лавке Микеле обслуживает ремесленника, который пришел пополнить запасы сурика. Иньяцио занят другим клиентом, точнее, клиенткой.
Аристократка.
Красивая женщина в плаще, отороченном мехом лисы, – март в этом году немилосердно холодный. Кожа, умело скрытая под толстым слоем пудры, выдает возраст. Иньяцио с легкой улыбкой на лице толчет в ступке звездчатый анис и бадьян для абсента.
Иньяцио не часто увидишь за прилавком. С тех пор как в 1803 году Флорио порвали отношения с Барбаро, работа у них закипела. У них наладились связи с неаполитанскими и английскими купцами; последние, кстати, прекрасные поставщики. Они надежны, заинтересованы в хороших отношениях с сицилийцами, учитывая, что французы господствуют в остальных областях Италии. Не так давно Наполеон захватил Неаполитанское королевство, и Бурбоны, поджав хвост, бежали на Сицилию под протекцию англичан. Слишком тяжелым было поражение. Так Палермо оказался одним из немногих портов, свободных от влияния Наполеона, важной торговой площадью для антифранцузской коалиции.
Иньяцио обычно занимается бумагами и счетами. Но иногда и он встает за прилавок, особенно если речь идет о важных клиентах.
– В вашей лавке всегда так… экзотично. Ароматы дальних стран. Кстати, а где дон Паоло?
– Мой брат вот-вот вернется. Едва завидев ваш экипаж, он подумал, что вас интересует кое-что из того, о чем вы говорили в последний раз.
Взгляд женщины становится внимательным.
– Вы про янтарь, не так ли?
Иньяцио кивает, продолжая толочь травы в ступке.
– Балтийский янтарь, самый настоящий!
Скрипнула дверь.
– Баронесса! – Паоло Флорио приветствует даму легким поклоном. Кладет на прилавок шкатулку из дерева и слоновой кости. – Простите за опоздание, исполнял ваш заказ.
Дама нетерпеливо вытягивает шею.
– Принесли?
– Да, шкатулка сама по себе сокровище, но она ничто по сравнению с тем, что в ней.
Золотистые блики рассыпаются по прилавку.
– Смотрите. Разве оно не прекрасно? Это то, что вам нужно! Вы знаете, что янтарь лечит расстройства желудка и поддерживает энергию в теле?
– Правда? – Она трогает гладкие янтарные шарики, отдергивает руку. – Они горячие! – восклицает она удивленно.
– Потому что это не камень, а смола. Говорят, в янтаре – искры жизни. Но давайте… – Паоло наклоняется вперед, протягивает ожерелье. – Вот, примерьте.
На платье вспыхивают огоньки. Дама гладит ожерелье, любуется им. Восхищение сменяется желанием. Она уже решила.
– Сколько?
Паоло хмурится, мешкает с ответом. Наконец называет цену.
– Это безумие. Муж замучает меня упреками… – Дама сникает, однако пальцы ее продолжают скользить по ожерелью. Она говорит тихо, в голосе – горечь и досада: – Он может кутить, проматывая мое приданое, а я не могу позволить себе маленькую прихоть?
– О, это не прихоть. Это лекарство, как и настойка, которую готовит вам мой брат. Кстати, как ваш желудок?
– Гораздо лучше. Вы были правы, ничего серьезного.
– Я очень рад. Это древнейшее средство, мы рекомендуем его далеко не всем нашим клиентам. Если бы речь шла о чем-то более сложном, я первым бы посоветовал вам обратиться к дону Тромбетте у Порта-Карини. Он прекрасный фармацевт, к тому же наш постоянный клиент. Один из тех, кто больше не покупает товар у Канцонери, отдавая предпочтение нашим травам и пряностям, добавляет Паоло уже про себя.
Но дама его не слушает. Глаза ее наполняются янтарным светом. Она тяжело вздыхает.
– Так и быть. Оставлю вам задаток и расписку. Мой муж заедет к вам рассчитаться.
Иньяцио покашливает, пряча разочарование. Долговые обязательства, платежи в рассрочку. У некоторых сицилийцев из всего богатства – имя да титул, они не стоят даже камня, на котором высечены их гербы.
Но брат и глазом не моргнул.
– Конечно, будем ждать.
Паоло идет в контору за бумагой и чернилами. Иньяцио тем временем высыпает измельченные травы в бутылку со спиртом, перемешивает стеклянной палочкой. Зовет горничную баронессы.
– Слушай меня внимательно. Средство должно настаиваться в темноте восемь дней. Будешь давать своей хозяйке по небольшой рюмке каждый вечер, предварительно процедив. Поняла?
– Не извольте сомневаться, – бормочет она. Сразу видно, из деревни.
Иньяцио ввинчивает пробку, оборачивает бутылку темной тканью. Передает горничной, пока хозяйка пишет долговую расписку.
Паоло провожает даму. Громоздкий экипаж, наконец, уезжает, освободив улицу.
– Приятно иметь клиентов, которые не просят скидок. – Паоло поглаживает свой жилет. На Иньяцио точно такой же поверх белой рубашки, закатанной до локтей.
– Будем надеяться, что кавалер Альбертини не станет задавать лишних вопросов. Посылает в лавку жену, а потом жалуется, что она его разоряет! – Иньяцио вертит в руках расписку. – Он может сказать тебе, что не разрешал жене делать такие покупки. Ты знаешь, да?
– Не скажет. Альбертини – родственник нотариусов и судей, он владеет торговыми рядами в Багерии. Никуда он не денется, заплатит, если не хочет оскандалиться. – Паоло смотрит на брата. – И опусти рукава. Мы не босяки.
Хотя некоторые их называют так до сих пор. Братья не говорят об этом. Но, возможно, поэтому они так заботятся об интерьере лавки и своем внешнем виде.
Их считают босяками, да, Иньяцио знает, и эта несправедливость жжет его изнутри. Воспоминания – как открытая рана, на которую сыплют соль.
Он вспоминает.
Две недели назад. Палаццо Стери, таможня. Контора писарей, где в больших бухгалтерских книгах ведется учет всем входящим и исходящим товарам. Огромный прямоугольный зал на первом этаже выходит в квадратный двор.
Иньяцио ждал, ему предстояло пройти все таможенные процедуры для получения только что прибывшего товара и заплатить у нотариуса налоги. Он разговорился с молодым англичанином по имени Бен Ингэм, недавно прибывшим в Палермо.
– Я нахожу, что здесь весьма оживленно, но… как бы это сказать… really chaotic[5]… вы меня понимаете?
Иньяцио едва заметно улыбнулся:
– Жить здесь нелегко, вы правы. Это неблагодарный город, хуже, чем женщина. Обольщает, а потом… – Он покрутил в воздухе рукой. – Много обещает и ничего не дает.
– О да, я заметил! Я понял, что здесь нужно быть осторожнее и… as you say[6]…
– Не то останешься без штанов?
Англичанин наморщил лоб, пытаясь понять фразу. Он уловил ее смысл, попробовал повторить и разразился хриплым смехом, так забавно у него выходило!
Вдруг в зале раздался голос Кармело Сагуто. Иньяцио увидел, как он без очереди прошел к нотариусу и был встречен с большим почетом.
Поднялся легкий шумок, но никто не осмелился открыто протестовать, все только перешептывались. Сагуто – зять Кантонери, кто станет с ним спорить?
Вскоре подошла очередь Иньяцио.
Не успел он выйти из кабинета, как на него набросился Сагуто.
– А, вот и он, дон Флорио. Младшенький. – Сагуто иронично помахал рукой, взглядом поискал поддержки у писарей. – Как идут дела, ваша светлость? Все ли у вас в порядке?
– Спасибо, не жалуемся.
– Ах, не жалуетесь, значит. – Сагуто подошел к столу, бросил взгляд на записи. – Ничего себе, это все ваши барыши?
– Флорио – труженики. Так и передайте своему тестю. Не ровен час, наступят ему на пятки, – подтвердил один из писарей.
– Им еще трудиться и трудиться, чтобы достичь того, чего достигли Канцонери. Со всем уважением! – добавил другой. – Достойная семья, Канцонери. Я до сих пор помню отца вашего тестя. Вот кто воистину был великий труженик…
Они разговаривали так, словно Иньяцио тут не было. Как будто он сам, его работа, его деньги ничего не значили.
Иньяцио чуть не вырвал бумагу у писаря.
– Если вы закончили…
Но Сагуто не сдавался – наоборот. Он повысил голос и преградил Иньяцио дорогу.
– Скажите, а у вашего зятя как дела? Того самого, из Баньяры, что торговал на виа Латтарини, ведь ему пришлось продать всё подчистую. Что, молчите? – И Сагуто засмеялся. Смех сухой, скрипучий, как ножом по железу. – Даже звери добрее.
Иньяцио молился всем святым, одному Богу известно, чего ему стоило сохранять спокойствие!
– У нас все хорошо, спасибо за заботу. И попрошу вас не вмешиваться в мои дела. Я не учу вас, как вам вести себя с вашими родственниками.
В зале воцарилась тишина, все прислушивались к их разговору. Сагуто, собравшийся было уходить, вернулся.
– Вы хотите учить меня жизни? Показать, что значит настоящая семья? Вы, бродяга, пес безродный? Никаких денег не жалко, когда дело касается крови. Знаете, сколько здесь? – И он помахал перед лицом Иньяцио пачкой расписок.
– Если хорошо посчитать, не больше, чем у меня. И это только мои и брата. А вас сколько? Четверо, пятеро… на сколько частей вам придется их разделить? Вы – просто секретарь дона Канцонери, а не аптекарь, как его сыновья. Мальчик на побегушках.
Кармело Сагуто побледнел, но быстро пришел в себя.
– Проклятье! Если я – мальчик на побегушках, то ты и твой брат – просто босяки. Я помню, как твой брат убирал мусор в лавке.
На таможне вдруг повисла тишина.
За спиной Иньяцио кто-то шептал:
– Истинная правда, босяками были эти калабрийцы!
А другой добавил:
– Как они заработали свои барыши, одному Богу известно!
Все они – торговцы, моряки, таможенные писари – столпились в дверях, как бродячие псы, ждущие кость, слюна каплет из пасти, так им хочется ухватить сплетни, разнести по всему Кастелламмаре, добавив холодящих кровь подробностей.
Чья-то рука легла на плечо Иньяцио.
– Вы закончили, не так ли? Сейчас моя очередь.
Обернувшись, он узнал молодого англичанина Бена Ингэма.
– Я перед вами в долгу, – сказал Иньяцио, снова столкнувшись с ним у выхода.
– Думаю, вам представится случай вернуть мне долг. На моем месте вы поступили бы так же. Не стоит устраивать спектакль, особенно перед такими неблагодарными зрителями, – заметил англичанин.
При одном воспоминании об этом по спине Иньяцио пробегает дрожь. Сцена накрепко засела у него в памяти, никак не вышибить. Только благодаря Ингэму он не дал пощечину Сагуто у всех на глазах.
Иньяцио снимает фартук, надевает куртку и плащ.
– Привык работать, засучив рукава, иначе пачкаются, да и пыль набивается. Кстати, я сразу понял, что эта дама приехала за янтарем. Настойка – лишь предлог.
– Я в таких красках расписал ей товар, что она не смогла удержаться, – смеется Паоло.
Из конторы доносятся мерные удары пестика о каменную ступку. Эти звуки, как пунктирная линия, отмечают их дни. Теперь два подмастерья растирают порошки, Микеле и новенький. А Иньяцио работает с Маурицио Реджо, виртуозным счетоводом, в руках у которого вся бухгалтерия.
Паоло собирается уходить, но возвращается от дверей.
– В шкатулке-то было не только ожерелье! – он гладит коробочку, оставшуюся на прилавке. Открывает ее, достает серьги. Кораллы и жемчуг.
– Я попросил капитана Пантеро найти в Неаполе подарок для Джузеппины на день Сан-Джузеппе. Вот что он раздобыл. Надеюсь, ей понравится.
Джузеппина сурова, как всегда. Но в последнее время, кажется, стала мягче. Может быть, это знак примирения с Паоло, может, она наконец свыклась с мужем, которого не любит, но к которому все-таки привязалась.
В лавку заходит клиент, лакей в ливрее. Иньяцио пользуется моментом, чтобы пойти к счетоводу.
С недавних пор Флорио арендуют склад за таможней, на территории палаццо Стери, так что товар под надежной охраной. В помещениях там прохладно, они хорошо просматриваются и тянутся вдоль коридора, выходящего в служебный двор позади конторы писарей; там хранят пряности, которые должны отправиться в другой порт или уже проданы перекупщикам. Пошлина взимается только в том случае, когда товар идет на продажу в Палермо, не раньше. Это обычная практика у оптовиков: они платят за аренду склада и освобождены от других податей. Есть пряности из Индии, которые привозят англичане, из французских колоний – их сбывают в Ливорно и на всем побережье Тирренского моря; итальянские моряки перепродают их затем в Палермо. У Флорио товар со всего Средиземноморья, и очень высокого качества. Они не столь богаты, как Канцонери, это правда. Но они шагнули далеко вперед, и с этим трудно поспорить.