На следующий день на работе, на доске с информацией Вайолет заметила объявление, что в преуспевающем, несмотря на экономический спад, региональном офисе компании в Уинчестере требуется машинистка. Вайолет стиснула чашку с чаем и закрыла глаза. «Нечего вздыхать», – решила она, открыла глаза и направилась к управляющему.
Со сменой места работы и жительства все оказалось гораздо проще, чем она ожидала, во всяком случае вначале. Управляющий компанией «Страхование Южных графств» против ее перевода не возражал. Том тоже ее поддержал: «Ну наконец-то!» – а комнату у миссис Харви она нашла без особого труда. Осторожное сообщение Вайолет о том, что она переезжает жить в Уинчестер, мать поначалу приняла с поразительным равнодушием.
– В Канаду, вот куда тебе нужно ехать. Только там можно найти себе мужа. – это все, что она сказала.
Но в дождливую ноябрьскую субботу, когда приехали Том с Эвелин и детишками и брат принялся грузить в машину скудные пожитки сестры, миссис Спидуэлл осталась в гостиной и не захотела даже вставать с кресла. Рядом с ней на столике стояла чашка с остывшим нетронутым чаем, а она дрожащими пальцами поглаживала обтянутые тканью ручки кресла.
– Когда Господь забрал от нас Джорджа, я и подумать не могла, что мне придется пройти через такое тяжелое испытание… и я потеряю еще одного ребенка, – объявила она на всю комнату.
Дети – Марджори и Эдвард – сидели на полу перед печкой с горящим углем и собирали пазлы. Племянница Вайолет подняла серьезное личико к бабушке, ее широко раскрытые карие глаза следили за руками миссис Спидуэлл, которые продолжали беспокойно приглаживать ткань на ручках кресла.
– Мама, что ты такое говоришь! – воскликнула Вайолет. – Я буду жить от тебя всего в двенадцати милях!
Но она понимала, что в каком-то смысле мать права.
– И что мой ребенок сам, нарочно все сделает так, чтобы я его потеряла, – продолжала миссис Спидуэлл с таким видом, точно и не слышала слов Вайолет, будто дочери вообще не было в комнате. – Это непростительно! У бедного Джорджа хотя бы не было выбора. Шла война, и он защищал свою страну. Но такое! Это настоящее предательство!
– Да ради бога, мама! Вайолет же не умерла, в конце-то концов! – вмешался Том, проходя мимо с коробкой, куда были уложены тарелки, чашки и столовые приборы, без которых, как надеялась Вайолет, мать вполне обойдется.
– Это все она! Если в одно прекрасное утро я не проснусь и много дней никто не будет знать, что я умерла в своей постели, она пожалеет об этом! Впрочем, может, и не пожалеет. Будет себе и дальше жить-поживать, как раньше.
– Мамочка, а что, наша бабушка собирается помирать? – спросил Эдвард.
Рука его с квадратиком пазла застыла в воздухе. Незаметно, чтобы он очень расстроился от этой мысли, ему было просто интересно.
– Ну, хватит болтать об этом, – ответила Эвелин.
Эта живая, энергичная брюнетка привыкла к ворчанью миссис Спидуэлл, и Вайолет всегда восхищалась, глядя, как ловко Эвелин научилась осаживать свою свекровь. Конечно, всегда проще, если ты не кровный родственник. После войны и Том стал ходить у жены по струнке. Вайолет очень уважала невестку, но была так затюкана матерью, что сблизиться, подружиться с Эвелин ей так и не удалось.
– Ну, дети, – продолжала Эвелин, – подойдите к тете Вайолет и поцелуйте ее на прощанье. А потом мы с вами пойдем в магазин, а папа отвезет тетю в Уинчестер.
Марджори с Эдвардом поднялись на ноги, подошли к Вайолет и послушно поцеловали ее в щечку. Она не могла при этом не улыбнуться.
– А почему мы не поедем в Уинчестер? – спросил Эдвард. – Я хочу покататься на папиной машине.
– Я тебе уже все объяснила, Эдди. Тете Вайолет надо перевезти вещи, и для нас в машине нет места.
На самом-то деле вещей у тети Вайолет было немного. Она сама удивилась, что за всю жизнь у нее набралось всего несколько чемоданов и коробок. На заднем сиденье оставалось место еще для одного человека, и ей очень хотелось, чтобы Эдвард прокатился с ней и с отцом. Мальчишка он был живой и бойкий, ехать с ним куда веселей: будет болтать всю дорогу, что на ум взбредет. А она, слушая его, на время забудет о своих невзгодах. Но Вайолет понимала, что просить об этом нельзя, что ни Эдвард, ни Марджори с Эвелин с ней никуда не поедут, поэтому она промолчала, и все принялись надевать обувь и пальто. На улице шел дождь.
Когда всем стало ясно, что миссис Спидуэлл не собирается вставать и провожать дочь, как она всегда делала и потом стояла возле раскрытой двери, пока гости не скроются из виду, Вайолет подошла к матери и поцеловала ее в лоб.
– До свиданья, мама, – пробормотала она. – В воскресенье я навещу тебя.
– Можешь не беспокоиться! – фыркнула та. – К воскресенью я, может, уже помру.
Одно из лучших достоинств Тома заключалось в том, что он всегда знал, когда нужно помолчать. Пока они ехали в Уинчестер, он за всю дорогу не произнес ни слова, позволив Вайолет как следует выплакаться. Съежившись возле запотевшего окошка, вдыхая запах кожи и горячего масла, она сидела на мягком сиденье и всхлипывала. Впрочем, когда подъезжали к Туайфорду, всхлипывания звучали уже реже, а потом и совсем прекратились.
Вайолет всегда нравилось ездить на красивой, выкрашенной в черную и коричневую краску машине Тома. Она изумлялась, как это ограниченное пространство, отделяя от остального мира, ловко и быстро переносит из одного места в другое.
– Надо и мне купить машину, – заявила Вайолет, вытирая глаза носовым платочком с вышитыми фиалками – ей сейчас очень пригодился этот подарок Эвелин на Рождество.
Сказать-то она сказала, но сама прекрасно понимала: позволить себе такую роскошь она не может. Откуда взять столько денег? Впрочем, почему бы не потешить себя несбыточными мечтами?
– Ты научишь меня водить машину? – игриво спросила брата Вайолет и, закурив сигарету, приоткрыла окно.
– Вот молодец, хорошо придумала, сестренка, – ответил Том, переключая передачу, чтобы взять подъем.
Его добродушная, покладистая натура помогала Вайолет годами мириться и со сварливой матерью, и с невзгодами войны. Вскоре после гибели старшего брата Тому исполнилось восемнадцать, и он без колебаний пошел воевать. О том, что́ он испытал во Франции, Том никогда не рассказывал. О гибели брата и о потере жениха Вайолет они также не говорили. Вайолет понимала, что она недооценивала Тома, такое часто случается со старшими братьями и сестрами по отношению к младшим. Они оба обожали Джорджа и во всех детских играх старались брать с него пример. А когда его не стало, растерялись. Хотела ли Вайолет взять на себя роль старшей и во всем подавать пример Тому? Если так, то у нее ничего не вышло. Работала она всего лишь на должности машинистки в страховой компании, замуж так и не вышла и своей семьи не создала. А Том потихонечку вырвался вперед, хотя никогда не делал на этом акцент, не торжествовал, но и не чувствовал себя виноватым. Да ему это было и ни к чему: он мужчина, а мужчины всегда должны добиваться своего.
После того как под бдительным оком миссис Харви они перетаскали вещи Вайолет, Том пригласил сестру перекусить.
– Ты же знаешь, мама у нас крепкий орешек, – старался он утешить и подбодрить сестру, уплетая рыбу с жареной картошкой. – Она много пережила: потерю Джорджа, да и отца тоже. И это как-нибудь переживет. И ты переживешь. Главное, не сиди сиднем дома. Иначе станешь… как это называется? Бирюк? Вот-вот, бирючихой станешь. Почаще гуляй, встречайся с людьми.
Он, конечно, имел в виду с мужчинами. Том был куда деликатнее в этом вопросе, чем мать. Но Вайолет понимала: Том тоже хотел бы, чтобы случилось чудо, она встретила в жизни человека и вышла замуж, пусть даже в ее далеко не юном возрасте. Хотя бы за какого-нибудь вдовца, что ли, у которого уже взрослые дети. Или за калеку, нуждающегося в помощи. Пусть война закончилась тринадцать лет назад, увечья, полученные на ней, остаются на всю жизнь. А выйдя замуж, сестра освободит Тома от утомительной заботы о ней, тогда ему уже не о чем будет беспокоиться. Иначе ведь Вайолет, возможно, придется когда-нибудь жить вместе с его семьей – с незамужними старыми девами часто такое случается.
Но познакомиться с мужчиной не так-то просто, ведь их теперь на целых два миллиона меньше, чем женщин. Вайолет успела прочитать множество газетных статей про так называемых «лишних женщин», какими их прозвали в печати, в результате войны не сумевших выйти замуж и теперь уже вряд ли способных найти мужа. Журналистам, видно, понравился этот ярлык, они всячески смаковали его, а для Вайолет это было как иголка под ноготь. Чаще всего просто раздражало, как раздражает заноза, но бывало, что иголка эта проникала глубже и ранила до крови. Вайолет надеялась, что с возрастом боль ослабеет, но удивилась, когда поняла, что даже в тридцать восемь лет – а это уже вполне зрелость – подобные ярлыки могут больно ранить. Но иногда ее называли и похуже: оторва, мегера, мужененавистница.
Про Вайолет нельзя было сказать, что она ненавидит мужчин и может без них обходиться. Два или три раза в году она надевала свое лучшее платье из тонкой вечерней ткани бронзового цвета с фестончиками и отправлялась в бар какой-нибудь гостиницы Саутгемптона. Она сидела там за бокалом шерри и с сигаретой и ждала, когда кто-нибудь проявит к ней интерес. Таких мужчин она называла «мой шерримен». Иногда дело заканчивалось между ними где-нибудь в тихом переулке, в автомобиле или в парке, но никогда у него дома и уж конечно не в доме ее родителей. Быть для кого-то желанной было приятно, хотя от подобных свиданий Вайолет не ощущала столь острого наслаждения, что она испытала однажды с Лоренсом, когда с ночного неба то и дело падали звезды.
Каждый год Вайолет с отцом и братьями ходили смотреть на августовский звездопад. Впрочем, сама Вайолет не очень-то любила это занятие, но отцу она ничего не говорила, смотрела, как звезды яркими строчками прошивают черное ночное небо. Зрелище это никогда не казалось ей достаточно эффектным, чтобы перевесить разные неудобства: она почему-то всегда мерзла, даже в августе, трава была мокрая от росы, да и шея болела. Словом, звездочет из нее был никудышный, Вайолет предпочитала сидеть в тепле.
Но вот звездопад в августе 1916 года, когда приехавший на побывку Лоренс пришел повидаться с ней, ей навсегда запомнился. В тот день они сели на поезд, доехали до Ромси, поужинали в пабе, потом отправились погулять и прямо посреди поля расстелили на траве коврик. Если бы кто-нибудь случайно на них набрел, он имел бы возможность услышать небольшую лекцию Лоренса о Персеидах, осколках бывшей кометы, о том, что Земля каждый август пересекает их орбиту и в небе можно наблюдать феерический метеоритный дождь. Они нарочно отправились за город, чтобы понаблюдать это зрелище, просто полюбоваться, больше ничего. И они действительно любовались, лежа на спине и взявшись за руки, правда недолго.
После того как они засвидетельствовали на небе несколько метеоритных строчек, Вайолет повернулась на бок, лицом к Лоренсу: она почувствовала, что ей в бедро вонзился оказавшийся под ковриком острый камешек.
– Да, – сказала она, глядя на Лоренса.
Хотя никакого вопроса Лоренс вслух не задавал, он всегда висел между ними, с той самой поры, когда год назад они обручились.
В темноте не видно было, как он улыбнулся, но она почувствовала это. Он тоже повернулся на бок лицом к ней. И скоро никакого холода Вайолет больше не чувствовала, и движение звезд в небе над головой ее уже не интересовало, теперь она ощущала только движение его тела, прижавшегося к ней.
Говорят, что в первый раз женщине всегда больно, что у нее течет кровь и что к этому акту нужно привыкать. Ничего подобного с Вайолет не случилось. Она воспламенилась сразу, казалось, что она пылает теперь ярче любой Персеиды, и восхищенный Лоренс был просто на седьмом небе от счастья. Они надолго задержались в поле и опоздали на последний поезд домой. Пришлось семь миль топать пешком, пока их не догнал какой-то ветеран бурских войн на своей машине: в свете фар он сразу узнал походочку солдата и остановился. С улыбкой глядя на травинки, запутавшиеся в прическе Вайолет, и заметив в ее глазах неподдельное счастье, предложил их подбросить.
А уже через неделю семья получила телеграмму о том, что их Джордж погиб в боях за Дельвильский лес. А через год в битве при Пашендейле погиб и Лоренс. Им с Вайолет так больше и не удалось насладиться друг другом – ни в поле, ни в номере гостиницы, ни даже где-нибудь под кустиком в парке. С каждой потерей Вайолет словно проваливалась в какую-то темную яму, в душе возникала пустота, она остро переживала свою беспомощность и отчаяние. Сначала погиб старший брат, потом жених, и Бог… нет, не погиб, конечно, но покинул ее. И пустота эта рассасывалась очень долго, если она вообще могла когда-нибудь рассосаться.
Через несколько лет, когда Вайолет немного смирилась с утратами, она попробовала снова испытать то, что испытала в ту ночь с Лоренсом, – с одним из старых друзей Джорджа, который прошел всю войну без единой царапины. На этот раз не было никаких Персеид – одно только болезненное переживание каждого мгновения акта, напрочь убившее всякое удовольствие и вызвавшее лишь лютую ненависть к его жестким, как резина, губам.
Вайолет казалось, что и со своими «шеррименами» она больше никогда не получит удовольствия. Она со смехом рассказывала о них своим шокированным подругам. Но продолжалось это недолго: одним подругам удалось выскочить замуж, хотя свободных мужчин осталось совсем мало, другие с головой окунулись в жизнь, полную чувства одиночества и лишенную мужской ласки, и им больше не хотелось выслушивать про ее похождения. Жизнь ее замужних подруг во многом поменялась: они быстренько перековались, вырядились в одежды убежденных традиционалисток и теперь чурались всего нового, искренне возмущаясь по любому поводу. Еще бы, ведь один из ее «шеррименов» легко мог оказаться их мужем. Так что Вайолет в изменившихся условиях предпочитала при них помалкивать о том, какие фокусы она выделывала по несколько раз в году. В жизни подруг постепенно взяли верх мужья и дети, а теннис, походы в кино, танцульки отошли на десятый план, потом и совсем исчезли, и лодка дружбы, как говорится, налетела на рифы быта. Когда Вайолет уезжала из Саутгемптона, ей не пришлось сожалеть о расставании с кем-то, некому было оставлять свой новый адрес, некого приглашать на чашку чая.
– Вайолет, ты где, о чем задумалась? – спросил Том, оторвавшись от недоеденного жареного картофеля и внимательно поглядев на сестру.
Вайолет слегка помотала головой:
– Извини… просто… ну, ты понимаешь.
Брат протянул к ней руки и обнял – неожиданно для нее, ведь между ними как-то не было принято обниматься. Пешком они вернулись к дому миссис Харви, где Том оставил машину. Вайолет стояла у входа и смотрела, как, шурша шинами, уезжал по мокрой улице автомобиль, потом поднялась к себе наверх. Она осталась одна в своей новой, обшарпанной комнате, за закрытой дверью, отгородившись от всего мира, и ей снова захотелось плакать. Но все слезы она успела выплакать по дороге из Саутгемптона. Вайолет оглядела скудную мебель, кивнула и поставила чайник.
Глава 3
Оказалось, что Вайолет совершенно не представляла, как трудно прожить одной на зарплату машинистки. Может быть, она и догадывалась об этом, но дала себе твердый зарок как-нибудь справиться – такова была цена независимости от матери. Когда Вайолет жила с родителями, почти две трети своего недельного жалованья она отдавала им для ведения домашнего хозяйства, а себе оставляла пять шиллингов – расходы на обед, одежду, сигареты, дешевые журналы – и еще несколько шиллингов откладывала в банк. С годами ее сбережения росли, она понимала, что они пригодятся ей к старости, когда родителей у нее не станет. А теперь приходилось потихоньку эти деньги тратить, причем существенно больше, чем Вайолет рассчитывала, – ведь надо было платить за жилье, а кроме того, были и разные мелкие расходы на то, чтобы сделать комнату более уютной и сносной для проживания. В доме матери в Саутгемптоне было полно лишних вещей, но у Вайолет хватило ума не спрашивать о них. Вот если бы она отправилась на поиски мужа в Канаду, может быть, миссис Спидуэлл и соизволила бы отправить за тысячу миль кораблем кое-какую мебель. Но посылать что-нибудь всего за двенадцать миль, да еще по хорошей дороге было как-то даже обидно. Так что Вайолет пришлось рыскать в Уинчестере по комиссионным магазинам в поисках дешевенького прикроватного столика или массивной зеленой пепельницы. В то время как в Саутгемптоне у нее в спальне стоял вполне приличный ротанговый столик, а в гостиной родного дома почти такая же пепельница. То же самое и с парой тарелок из майолики, чтобы украсить камин, тогда как у матери хватало всяких безделушек в коробках на чердаке. Когда Вайолет уезжала, ей и в голову не пришло прихватить с собой что-нибудь в этом роде, поскольку прежде ей никогда не приходилось придавать жилой вид чужой комнате.