Эрнеста хмуро кивнула:
– Моя мама всегда говорила, что джентри5 – это люди, которым можно только посочувствовать.
– Она была англичанка?
– Нет, ирландка из обедневшего знатного рода, прямо как у вас. В первый раз в море вышла в шестнадцать под началом старшего брата, – в безразличном тоне Эрнесты внезапно послышалась теплая нотка затаенной гордости. – После его смерти она и стала капитаном. Но довольно обо мне – помнится, вы сказали, что ненавидели отца?
– Целыми днями я наблюдал за тем, как моя мать выбивается из сил, а он палец о палец не ударил, чтобы чем-нибудь ей помочь, – хриплым, полным нескрываемой злобы голосом ответил Эдвард: от его обычной сдержанности не осталось и следа. – Мы жили неподалеку от Корнуэлла; совсем рядом с усадьбой была какая-то деревушка, и отец даже не стыдился ходить туда, пить вместе с лавочниками, ремесленниками и прочими… посетителями, – покосившись на Эрнесту, сдержал он готовое сорваться с губ оскорбление, – и постоянно во всеуслышание жаловался на то, какая у него скверная жизнь. Матушка никогда его не ругала, а я видел, как она кашляет в платок и сразу прячет его в рукав, чтобы никто не заметил – у нее уже начинала идти горлом кровь, но я… – Стиснув руку в кулак, он с силой ударил им по обшивке мачты. – Сам не знаю, зачем я вам это рассказываю.
– Зато я знаю, – тихо ответила Эрнеста и пояснила без обычного бесстрастно–презрительного тона, которым она предпочитала говорить о таких вещах: – Я почувствовала запах рома сразу, как только вы подошли ко мне.
– Я бросаю пить. С завтрашнего дня больше ни капли в рот не возьму, – серьезно пообещал Дойли. – Вы не верите мне?
– Не верю, – спокойно и честно ответила Эрнеста и, подойдя ближе, легонько похлопала его по плечу: – Докажите мне, что я ошибаюсь. Так что же случилось дальше?
Дойли молчал, склонив голову и ероша пальцами свои давно отросшие темно–русые волосы. Девушка терпеливо ждала.
– На ее похоронах отец напился, как последняя свинья. Я смотрел на него и думал: вот я убью его, и мне станет легче. В мире будет меньше одним никчемным, поганым человечком, а ни одна живая душа даже не заплачет о нем.
– Но вы этого не сделали?
– Нет. – Эдвард снова сжал кулаки и глубоко вздохнул. – Иногда я жалею об этом, но тогда я подумал: матушка бы этого не захотела. Я собрал свои вещи и попросил кучера отвезти меня в Корнуэлл; там жил дальний родственник матери, у которого я прожил несколько недель. Я написал дяде – он служил в Лондоне, в Адмиралтействе – и попросил устроить меня юнгой на любое судно. Мне было двенадцать.
– Поздновато для новичка, – заметила Эрнеста, но вместо неодобрения в ее тоне послышалось уважение. – А как же перешли в сухопутные войска?
– Это случилось намного позже, когда меня направили в офицерскую школу. Море мне нравилось, но я понимал, что в армии куда больше шансов сделать карьеру, нежели во флоте. И колониальные войска вместо столичных я выбрал по той же причине.
– Должно быть, это было непросто, – задумчиво проговорила Эрнеста, то и дело вскидывая на него свои блестящие в тусклом свете луны темные глаза. – И больше вы никогда не встречались с отцом и ничего о нем не слышали?
– Он умер спустя три года. Я узнал об этом случайно, от знакомых даже, а не от дяди, – усмехнулся Дойли с заметным усилием. – Говорили, под конец он образумился, звал меня, матушку и братьев, даже просил прощения… Мне это было уже все равно.
– Ясно, – кивнула девушка. К удивлению Эдварда, вместо ожидаемых нравоучительных речей она просто наклонилась, чтобы заглянуть ему в лицо и, увидев то, что хотела, с какой-то странной для нее деликатностью отвернулась, давая ему время прийти в себя.
– Значит, вас так сильно задело то, что я невольно сравнила вас с вашим отцом, – по–прежнему тихо и задумчиво продолжила она, устремив взгляд на мерно плескавшиеся за бортом темные волны. – Он, конечно, был дурным человеком, но вы напрасно боитесь того, что неизбежно. Все мы в чем-то повторяем своих родителей, хотим мы того или нет. Это необходимый урок, мистер Дойли – понять, что наши родители были такими же людьми и совершали такие же ошибки, как и мы сами.
– Я не желаю быть таким, каков был мой отец, – твердо отрезал Эдвард. – Разве вы не хотели бы превзойти своих родителей?
Морено неожиданно обернулась и посмотрела на него через плечо со странным выражением – смесью гордости, нежности и печали.
– У нас с вами не совсем одинаковые судьбы, мистер Дойли, – тихо и с обычно не свойственным ей достоинством ответила она. – Мои родители всегда были несравненно лучше меня.
***
Генри проснулся словно от толчка, хотя сразу же понял, что его время на сон еще не истекло: в ночную вахту он практически никогда не выходил, а до утра было еще далеко. В каюте было темно и тихо, а под мягким одеялом – настолько тепло и уютно, что легко можно было перевернуться на другой бок и уснуть снова; лишь откуда-то из–за занавешенного окна неслось мерное и настойчивое мурлыканье волн, и потому юноша изумленно обернулся, различив рядом с собой еще один источник звука – громкое, хриплое, прерывистое дыхание.
Джек лежал на противоположной половине кровати, даже не раздетый, не укрытый одеялом – как видно, сил его хватило лишь на то, чтобы добраться до кровати. Когда Генри, усевшись рядом, принялся осторожно стаскивать с него сапоги и камзол, Рэдфорд лишь пробормотал что-то невнятное, вжимая голову в покрывало, но не проснулся.
– Тише, тише, Джек, это я! – перекладывая его на подушку, предупредил юноша. Капитан, казалось, притих, и Генри уже вознамерился снять с него пояс с прикрепленными к нему пистолетами, когда в его руку отчаянно вцепились напряженные темные пальцы.
– Не… не надо… – пробормотал снова Рэдфорд. Лицо его было неузнаваемо: сквозь маску сна отчетливо выступали судорожно стиснутые челюсти, искривленные мучительной улыбкой губы, и даже в тоне его отчетливо слышалась какая-то исступленная мольба. – Не надо, пожалуйста…
– Джек, ты чего? – склонившись над ним, растерянно прошептал юноша. – Тебе плохо? Дать воды? Джек!
– Нет! – прозвучавший из темноты возглас уже был подобен воплю дикого зверя, на лапе которого сомкнулись безжалостные створки капкана. – Нет, не надо, пожалуйста! Очень больно…
– Джек, это я! – с отчаянием в голосе повторил юноша, нерешительно сжимая его плечо, но не решаясь встряхнуть хорошенько и прервать тягостный кошмар, терзавший капитана. Тем временем Рэдфорд наконец выпустил из своей хватки его ладонь и перевернулся на бок, скорчившись в три погибели. Негнущимися пальцами правой руки, заведенной за голову, он царапал сбившуюся на спине рубашку, хрипло повторяя что-то, словно умалишенный.
Генри в растерянности глядел на него, не понимая, что делать. Сперва он истинктивно метнулся к двери – разбудить кого-то из команды, быть может, Эрнесту и Халуэлла, рассказать им обо всем – но остановился на пороге в нерешительности. Тихо притворил за собой дверь, подошел к письменному столу, смутно белевшему в полумраке, поворошил бумаги, нашарил пустой стакан, плеснул в него воды из стоявшего в углу кувшина и вновь опустился на кровать рядом с мечущимся Рэдфордом:
– Вот, Джек, выпей. Все хорошо, все в порядке, я рядом, – осторожно проводя мокрыми пальцами по его пылающему лбу, зашептал он. На какое-то мгновение в комнате и впрямь воцарилась неверная, оглушительная тишина, затем Джек снова хрипло задышал и Генри почувствовал, как ледяные пальцы сомкнулись на его запястье, вынуждая переложить ладонь на содрогающуюся в странных конвульсиях спину.
– Пожалуйста… Пожалуйста, я не могу больше… Ты не представляешь, как больно, – срывающим голосом продолжал умолять кого-то неизвестного Рэдфорд. Рубашка под ладонью Генри была смятой и совершенно мокрой от пота, но он все равно различил через нее какие-то непонятные неровности, длинные бугристые полосы на коже…
– Нет, нет! Я знаю, ты хочешь убить меня, как маму, – все плотнее прижимая его ладонь к страшным шрамам, выдыхал Рэдфорд в коротких перерывах между стонами боли. – За что ты так меня ненавидишь? Я же твой сын, твой родной сын…
Задыхаясь и сам едва удерживаясь от того, чтобы не закричать, Генри отдернул руку и вскочил на ноги. Опомнившись, вновь склонился над Рэдфордом и обхватил его за плечи:
– Джек, это сон, всего лишь дурной сон, все в порядке, успокойся! Ты здесь, на своем корабле, никто не тронет тебя!..
– Больно…
– Боли больше нет, вот, погляди, – закусив губу, он осторожно положил ладонь на то место, где глубокие, рваные белые полосы перекрещивались особенно часто, словно на спину бросили горящий клубок водорослей. – Видишь? Чувствуешь? Больше никто не придет и не сможет сделать тебе больно…
Словно действительно прислушавшись к его словам, Рэдфорд приподнялся, завел правую руку за спину, вцепился в чужое запястье, сильно и больно зарапая ногтями. Но Генри, сжав зубы, не шелохнулся, и спустя несколько тягостных минут ощутил, как хватка стальных пальцев ослабла. Крупная судорога прошла по телу Рэдфорда, он снова заметался, бормоча что-то невнятное, но уже тише и слабее – и обмяк, бессильно откинулся на мокрую подушку, запрокинув голову и изредка надрывно, с трудом выдыхая. Весь дрожа, юноша отстранился от него, лишь теперь заметив, что сам еле дышит и утирает невольно выступившую на лбу испарину. Отхлебнув воды из стакана, он поднялся на ноги – колени все еще дрожали – кое-как доплелся до стола, поставил стакан на него и рухнул на стул, уложив трясущиеся руки на ворох бумаг. Спать теперь у него не получилось бы при всем желании.
– Ты чего, Генри? – неожиданно приподнявшись на локте, окликнул его Джек: совершенно спокойный, слегка сонный, но без малейшего намека на недавно увиденный во сне кошмар на лице – лишь в его черных глазах маячил тревожно и навязчиво чуть заметной тенью страх. От неожиданности юноша замялся и лишь спустя несколько секунд выдавил из себя чуть виноватую улыбку:
– Я тебя разбудил? Прости.
– Да ничего страшного. Все равно муть какая-то снилась, – потирая лоб рукой, проворчал Рэдфорд. Генри испуганно дернулся:
– Хочешь воды? – Капитан, не отвечая, перевернулся на другой бок и поплотнее завернулся в одеяло, но потом все же кивнул головой, и Фокс поспешно поднес стакан к самым его губам. Пил Рэдфорд долго, жадно, словно не видел пресной воды дня четыре, не меньше. Однако, утолив жажду – и тревожное выражение в его глазах немного улеглось – он сразу же подмигнул Генри и с усмешкой спросил:
– А покрепче ничего не найдется?
– Не надо пить ночью, Джек, – укоризненно посоветовал юноша, вызвав у него новую ухмылку – шире и искреннее:
– Да шучу я, парень! Не совсем еще спятил – в море без повода пьянствовать. Море, оно трезвых любит… Который час-то?
– Я не знаю, – честно признался Генри. – Могу сходить и узнать, если очень нужно.
– Не надо, не трудись, – махнул рукой Рэдфорд, приподнимаясь на локте, чтобы заглянуть в темный провал окна. – Сам вижу, что склянка пятая–шестая, не позже… Время еще есть, – зевнув, прибавил он, снова укладываясь на подушку. – Ложись спать, утром со всем разберемся…
Генри неуверенно улыбнулся, рассматривая его спину: он до сих пор боялся шелохнуться, и лишь тогда, когда раздался самый первый раскат чужого громкого храпа, осмелился сползти со стула, пятясь спиной, добраться до двери и, притворив ее за собой, почти бегом бросился на палубу.
Доски шкафута под ногами все еще были скользкими и мокрыми – не будь Генри без сапог, он упал бы еще в первую секунду, но и без того почти сразу же его занесло вправо, чудом не уронив на принайтованную у правого борта медную вертлюжную пушку.
– Эй, парень, ты чего? Сильно ушибся? – мгновенно прозвучал с капитанского мостика знакомый голос: Эрнеста Морено, закутанная в кусок парусины наподобие шали, смотрела на него в упор и немного тревожно. Эдвард Дойли, стоявший за штурвалом, лишь проворчал что-то невнятное. Девушка оглянулась на него, но отвечать не стала и просто спустилась к Генри, протянула руку, помогая подняться:
– Ты чего выскочил, как черт из табакерки?
– Да я… так… – низко опуская голову, уклончиво отвечал юноша. Поняв, что тем самым вызовет еще больше вопросов, он тихо попросил: – Я уже отдохнул. Можно мне остаться с вами?
– Да пожалуйста, – усмехнулась Морено. – Тащи бечевку, будем практиковаться в вязании узлов.
– А что же вы ему сразу канат не выделите? – мрачно полюбопытствовал Дойли. Генри вновь вжал голову в плечи, но девушка лишь ободряюще похлопала его по спине:
– Потому что мы – люди бывалые и понимаем, что нельзя просто так портить хорошую вещь. Ну же, Генри, не стой, как тендер на рейде! Ты точно в порядке?
Фокс поспешил заверить ее, что с ним все просто отлично, и, все еще бледный и растерянный, отправился за бечевкой. У него и раньше-то не слишком хорошо получалось превращать сальный обрывок веревки в сложные и замысловатые узлы, которые бывалые моряки, казалось, вязать умели чуть ли не во сне – а теперь он и вовсе не мог сосредоточиться на работе.
– … Генри, да что же это такое? Вот, смотри, здесь петля пропускается под средним и указательным пальцами… и получается такая бабочка, только с тремя парами крыльев, я же тебе показывала! – вполголоса возмущалась Эрнеста, кутаясь в парусину, но по–прежнему раз за разом в десяток ловких, быстрых движений скручивала бечевку в затейливые фигуры и распускала обратно. – Еще раз!
Сердито скрипел колесом штурвала Эдвард. Генри сидел, озябшими пальцами теребя быстро мохрившуюся бечевку, и чувствовал, как первые лучи солнца принимались понемногу припекать его спину.
Начинался новый день.
***
Эдвард с проклятием швырнул последний мешок поверх остальных и захлопнул крышку люка. Голова раскалывалась так, что порой он серьезно задумывался о том, что был бы не прочь оторвать ее и выбросить.
После шторма, когда выяснилось, что весь груз в трюме снова сбился – на сей раз на корму – большую часть матросов отправили выравнивать его, пока остальные ремонтировали потрепанные снасти и начисто перемывали палубу. Такая работа считалась легче и «чище», и потому Дойли даже не рассчитывал на нее; отдохнуть после ночной вахты ему тоже никто не позволил: после выхода из шторма всегда и закономерно объявлялся аврал. Поэтому Эдвард вместе с прекрасно выспавшимися ночью товарищами таскал тяжелые мешки, сквозь зубы ругаясь, когда становилось совсем невмоготу, огрызался на с утра совершенно озверевшего Моргана и отчаянно дожидался заветного короткого перерыва на обед.
– Ну, ребята, чего такие кислые? Я вам еды притащила, разбирайте! – протиснувшись в люк с двумя тяжелыми бачками похлебки, звонко позвала Эрнеста – в свежей рубашке и новом синем жилете, с аккуратно заплетенными в мелкие косички волосами, повязанными серым хлопчатобумажным платком – в ней едва можно было признать закутанную в обрывок паруса девушку, рыдавшую в одиночестве всего несколько часов назад. Неприязненно взглянув на осекшегося от такой наглости рулевого, она слегка склонила голову и чуть приподняла уголки губ в секундной улыбке:
– Мистер Морган, вас уже ждут на верхней палубе.
Матросы одобрительно загудели, обступив ее со спины и с боков, пока рулевой, тяжело ступая, выбирался прочь из отсека. Эдвард встал позади остальных, но зрелище унижения ненавистного Моргана заставило даже его довольно усмехнуться.
– Ну и слава Богу, что ушел. Хоть поедим спокойно, – бодро заявила Морено, ставя бачки на пол под чужими жадными взглядами. – Ложки, ложки готовьте! Знаю, отчего так смотрите на меня – вот она, холодненькая! – извлекла она из–под жилета пузатую запотевшую бутыль, при виде которых по трюму пополз тихий взволнованный гул. Эрнеста довольно усмехнулась: – Да–да, это оно! Сейчас испробуем, какие напитки предпочитает наш славный рулевой…
Эдвард с неприкрытым отвращением незаметно вышел, прикрыв за собой дверь. Воровать у своих товарищей запрещено, как же! Разумеется, он и сам знал привычку Моргана в счет своей доли забирать с захваченных кораблей лучшую выпивку и уничтожать в полном одиночестве – после этого грозный рулевой становился совсем буен, и все остальные старались не попадаться ему на глаза – но такая двуличность Эрнесты, которую он даже начал было считать порядочным человеком…