Тогда в Гродеково всё начиналось и закончилось совсем по-другому. Я, как добропорядочный гражданин, привёл и сдал оболтусов из патруля в комендатуру. Но вместо бурных рукоплесканий и радостных похлопываний по плечам меня привлекли к ответственности. А на месте Луизы была совершенно другая девушка – просто случайная попутчица по долгой дороге на Дальний Восток.
Что такое драка с патрулём? По армейским меркам плёвое дело. В незабываемом городе на Неве мне за подобные шалости в далёком тысяча девятьсот восемьдесят третьем году вломили пять суток гауптвахты. И я чин-чинарём отсидел их на гарнизонной губе, на улице Садовой номер три. Но, как видимо, иные времена, иные нравы.
Сопляк-огэпэушник написал рапорт прокурору. Причинённую ему обиду его коллеги оценили в пять лет лагерей. И это благодаря тому, что шёл всего лишь тридцать третий год. Немногим позже мне светило бы клеймо «враг народа» и, возможно, даже вышка. А так дали всего пятёрочку. Но, правда, по обычной уголовной статье за драку, и отправили исправлять свои ошибки вместе с уголовниками и прочим арестантским людом в места не столь отдалённые. А вот теперь за жмурика Интеллигента добавят срок. И никто не посмотрит, что я оборонялся.
До самого Хабаровска я добирался в «одиночке». Я стал местной достопримечательностью. На меня охранники ходили смотреть как на Никулина. Ещё бы, вурдалака поймали. Наручников с меня не снимали, и даже на баржу в Хабаровске заводили в них. Там я и узнал, что сидеть мне не пять, а двенадцать лет. В то время суды работали более расторопно, стране были нужны дармовые рабочие руки и наученное чужим примером покорное серое стадо.
Ну ничего, мне бы только скорее до Шаман-горы добраться.
Половину зэков из нашего вагона отправили по разным леспромхозам и приискам, но наша пятёрка сохранилась, и мы узнали, в каком именно месте Родины требуется наш труд. В трюме баржи я встретился со всеми. Она двигалась вниз по Амуру на новую комсомольско- молодёжную стройку. Нас везли строить город моей юности – Комсомольск-на-Амуре.
Неисповедимы пути твои Господи. И зачем я только вновь поглядел на Шаман-гору? С одной комсомольско- молодёжной стройки попал на другую, где, возможно, в ударном труде преждевременно окончу дни свои.
Глава 2. МОЙ АДРЕС: АМУРЛАГ
Выгодное это дело – строить светлое будущее за счёт дармового труда деклассированного элемента. Госхозяй- ству прибыток, и неугодные власти людишки под присмотром. Глядя на всё, что происходит вокруг, я поневоле стал подумывать, что построение коммунизма в отдельно взятом государстве всё же возможно. Но под неусыпным оком умных вождей и на территории, многократно опутанной колючей проволокой и окружённой частоколом штыков. Это для того чтобы, не дай Бог, какой-нибудь ополоумевший от коммунистического счастья не вздумал сбежать.
Ещё при посадке на баржу более опытный комбриг толкнул меня в плечо:
– Не вздумайте в закутках жаться. Обосновываемся под самыми люками.
Лишь позже я смог оценить его совет. В трюмах раскалённой на солнце посудине стояла такая духота, что всем арестантам пришлось раздеваться чуть ли не догола. Но и это не самое страшное. Катастрофически не хватало воздуха.
– Что же вы творите! Люди вы или нет? – неслись крики осуждённых.
В ответ слышалось:
– Мы-то люди, а вот вы – враги народа.
Мне всегда было непонятно стремление неудовлетворённых в своих амбициях людей к садисткой жестокости. Может, таким образом они тешат своё извращённое самолюбие? Вот вы там, мол, все шибко умные да бывшие генералы, а нам этого не дано, зато мы вас всех к ногтю. А где же любовь к ближнему? Где сострадание к страждущему? Всё-таки велик в человеке дух уничтожения и жестокости.
Когда задыхающиеся люди стали терять сознание, начальник конвоя сжалился и приказал выводить наверх небольшие партии заключённых, чтобы глотнули свежего воздуха. Но, до нас очередь не успела дойти.
Когда проветривалась третья или четвёртая партия, наверху раздались встревоженные крики и забухали выстрелы.
– Вот идиоты, – проскрипел зубами комбриг. – Никак, побег удумали, стервецы.
Прогремело ещё несколько выстрелов, затем всё утихло.
– Я в тайге белке в глаз бью, а тут и целиться-то не надо, – раздался сквозь открытый люк самодовольный голос.
Через мгновение, подгоняемые прикладами, вниз скатились оставшиеся в живых два человека.
– Задраить люки! – послышалась команда. – Эти скоты гуманного отношения не понимают.
– Что там случилось? – посыпались вопросы.
– Да староверы из раскулаченных ни с того ни с сего конвой растолкали и в воду.
– Ну и?
– Что ну и? Восьмерых на дно отправили. Даже шлюпку спускать не стали.
«Круто, – подумал я. – Что за бал сатаны правится в России-матушке? До какой же степени может обесцениться жизнь, что проще пустить всех на дно, чем спустить шлюпку и выловить. А старообрядцы на что надеялись»?
– Какой это побег! – Пробормотал Селютин. – Это – самоубийство.
– Куда бежать собрались? – сквозь зубы проскрипел один из заключённых.
– Теперь и нам житья не будет, – глядя, как задраивается наша последняя надежда на свежий воздух, проговорил комбриг.
– Ни себе, ни людям! – зло сплюнул комэск.
– А им уже всё равно, они теперь с архангелами беседы ведут, – покачал головой комбриг.
–
Но ведь это же страшный грех, – прошептал так и прижившийся рядом с нами Сруль-Абрам, – Господь самоубийц не прощает.
–
Поэтому и прыгнули, – глубокомысленно изрёк один из сталинских соколов. – Не сами же на себя руки наложили, а от пули погибли.
В переполненном народом помещении становилось невыносимо душно.
–
Они-то, может быть, в рай попадут, – вздохнул комэск, – А вот мы-то уж точно в гиене огненной задохнёмся.
Вечером стало немного легче, и мы забылись тяжёлым беспокойным сном.
Луиза, как всегда, протягивала мне свои призрачные руки и шептала что-то бессвязное. Я силился дотянуться хоть до кончиков её пальцев и получше расслышать, что она хочет мне сказать. Мне казалось, что если я услышу её голос, то всё встанет на свои места. Кончится этот кошмар, и я обрету то, о чём мечтал.
–
Повернулись! – привела меня в чувство чья-то команда.
Все арестанты дружно перевернулись на другой бок. А Луиза так и не успела сказать мне того, что хотела. Но мне показалось, что в самое последнее мгновение я кое-что расслышал. И поэтому, закрывая глаза, счастливо улыбнулся. У человека можно отнять всё, но никто не сумеет лишить его мечты.
Не хочется вспоминать все дальнейшие кошмары нашего пути. Скажу только, что каждое утро созданная похоронная команда вытягивала наверх несколько окоченевших за ночь трупов.
– Как когда-то на Волге, – сказал как-то комбриг.
Мы вопросительно поглядели на него.
–
Попал я в плен к белым. И нас вот таким же макаром сплавляли до Астрахани. А когда наши неожиданным налётом попытались баржу отбить, то конвоиры её потопили.
– А как же вы?
– Половина нас тогда спаслось. Те, кто к люкам ближе всего были.
И тут я припомнил слова комбрига о том, чтобы мы становились ближе к люкам.
– И что же мы за люди такие? – вздохнул Абрам.
– Русские, – усмехнулся комбриг. – Ни одна нация в мире не питает к своим собратьям такой нелюбви, как мы.
Наступила гнетущая тишина. Я в это время блаженно улыбался. Вспоминались слова любимой, а на всё остальное мне было начхать.
Недалеко от нас возникла потасовка. Кстати, такие потасовки были обыденным явлением. И среди трупов, выносимых по утрам, попадались и с колото-резаными ранами, и с пробитыми головами.
Люк над головой ржаво заскрежетал и распахнулся.
– А ну прекращай бузить, не то свинцовый подарочек пришлю! – раздался голос конвоира. – И вообще уже прибыли. Готовьтесь с вещами на выход, – гоготнул он, радуясь своей шутке.
Началась разгрузка. Выводили пятёрками и ставили на колени. И только после тщательного обыска отводили в сторону.
Попав на свежий воздух, я чуть не ослеп от яркого солнечного света.
– Ходи давай! – подтолкнул прикладом конвоир.
Сидя на корточках в толпе обысканных бедолаг, я с интересом смотрел на берег. Это совершенно чужое место не наводило ни на какие сравнения с моим родным Комсомольском. Дичь и глушь.
– Вы прибыли на Комсомольский пересыльный пункт, – раздался голос начальника конвоя. – В пути следования правила простые: шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх – воспринимаются конвоем как попытка к бегству. В таких случаях огонь на поражение открывается без предупреждения. Счастливого пути, граждане бандиты и враги народа!
– Он ещё и шутит, сучонок, – проскрипел зубами ко- мэск. – Попался бы он мне в бою.
– Бросьте, – передёрнул плечами комбриг. – Это он от скудоумия.
И нас повели.
Вокруг бурлила жизнь! Надо отдать должное, везде, где мы проходили, работы велись энергично.
– Во комсомолия даёт! – восторженно произнёс лётчик Сашка. – Даёшь Комсомольск! – задорно крикнул он встречной группе рабочих.
И тут же получил от конвоира по зубам.
– В строю не разговаривать, – сопроводил пояснением свой воспитательный процесс конвоир.
Так всё это было обыденно и буднично, как будто он только что не предал унижению гордое творение природы, а шлёпнул отставшую от стада корову.
– Послушайте, комбриг, – обратился за разъяснениями Абрам. – Город назвали Комсомольск, так?
– Так.
– Строят его комсомольцы, так?
– Так.
– А что же тогда здесь делает бедный еврей? Я ведь уже давно не юного возраста. Хотя, с другой стороны, мне было бы лестно.
– Дорогой Сруль Исаевич, вы всё очень верно подметили. Но причина до банальности проста. Уже на следующий год после открытия стройки здесь осталось меньше половины добровольцев.
– Неужели-таки повымерли? – всплеснул руками еврей.
– Кое-кто и умер, а остальные полетели в тёплые края. Климат, видите ли, тут не очень подходящий.
– А я так верил в наши молодые кадры и в энтузиазм освобождённого труда, – искренне огорчился Абрам. – А тогда кто все эти люди? Неужели такие же несчастные, как и мы?
– Ну почему же, есть и вольнонаёмные и вербованные. Всяких хватает.
–
Колонна, стой! – раздалась откуда-то спереди команда.
– Кажется, прибыли, – облегчённо вздохнул кто-то.
Колонну развернули лицом в одну сторону. Перед строем появился невысокий кривоногий офицер с петлицами ОГПУ.
– Кавалерист, – прошептал комэск.
– Ноги кривые?
– Морда лошадиная.
Шутка была бородатой, но все невольно заулыбались.
Между тем «начальный» человек широко расставил свои кривульки и произнёс:
–
Вы прибыли на комсомольскую пересылку. Порядки у нас строгие, но справедливые.
–
Самые сволочные порядки на всём Дальнем Востоке, – прошептал кто-то у меня за спиной, – даже по нужде просто так не выпустят.
–
Оправление нужды и прочие потребности только по команде, – продолжал комендант пересылки. – Любое слово и приказ администрации – это закон, нарушение которого карается со всей пролетарской строгостью. Всё остальное вам разъяснят на месте. Ведите контингент по баракам, – повернулся он к своей свите.
Бараки встретили нас роем комаров и мух. Но всё же это была не баржа. Место мы заняли в укромном углу. Оказалось, что мир не изменился и за всё надо бороться. Даже за засиженный мухами угол.
–
Послухай, братва, не в хипешь, но эта плацкарта уже занята, – послышался прокуренный, с блатной хрипотцой голос за нашими спинами.
–
Конечно, занята, – спокойно полуобернулся комбриг. – Нами!
– Ну, вы в натуре на шухер нарываетесь, – продолжал сверкать фиксой молодой арестант. – Здеся при каждых отсидках сам Ливер останавливается. Можно сказать, это его личные апартаменты.
– В стране победившего социализма всё общее, – произнёс я внушительно, – а тем более цугундер. Уж этой-то жилплощади государству для своих подданных не жалко. Интересно, как тут мог проживать на прошлых отсидках Ливер, если город начали строить всего лишь год назад?
– А что, гражданин Ливер и сейчас здесь? – поинтересовался комбриг.
– Стал бы я с вами базлать, – ловко сплюнул на пол фиксатый.
– Вы, пожалуйста, извинитесь за нас перед этим гражданином, – продолжил комбриг, – и попросите его на этот раз подыскать себе другое место.
Фиксатый от неожиданной наглости оппонентов на несколько мгновений остолбенел. А мне данная ситуация напомнила далёкий восемнадцатый год, когда шайка пьяных анархистов пыталась выселить нас из купе.
– Э, ханурики, вы никак меня только что послали на … ? – ляпнул он первое, что пришло на ум.
– Какой догадливый, – притворно удивился комэск.
– Доброго пути тебе, парень, – подтвердил я указанное направление.
Несколько минут урка высказывался на непереводимом лагерном фольклоре. Смысл его речи сводился к тому, что он имел беспорядочные половые связи со всеми нашими родственниками и даже домашними животными, а мы попали, и очень круто.
Его словоблудие прекратил лётчик Саша.
– Слушай. Надоел. Все полы тут слюнями забрызгал, – и мощной правой отправил парламентёра за приграничную территорию.
– Политические наших бьют! – раздался истошный вопль одного из урок.
– Врагов народа на перо! – поддержали его другие.
Что тут началось! Дрались все. В наносимые по челюстям и рёбрам удары каждый вкладывал всю накопившуюся за время нечеловеческих унижений и мытарств злость.
Мы стояли стеной. Один лишь Абрам в силу своей сугубо гражданской профессии не мог принимать участия в боевых действиях. Но он оказался незаменим в группе поддержки, и его меткие высказывания выводили врага из себя и слепо бросали на наши кулаки.
– Мать вашу перемать! – растерянные крики конвойных только подзадорили беснующуюся орду. И драка вошла во вторую фазу. Ввиду того, что все колюще-режущие предметы были предусмотрительно изъяты, в бой вступила тяжёлая артиллерия в виде досок от нар и прочего подручного материала.
Это надо было видеть! Только русский человек может так самозабвенно снимать накопившийся стресс. Все свои невысказанные обиды и ненависть к прошлым вынесенным унижениям и страхам арестанты выплёскивали на себе подобных.
Но конвой тоже был не лыком шит. Опыт в подобных мероприятиях, похоже, имел. Забухали выстрелы. С потолка и стен в разные стороны полетели щепки.
– На пол, сволочи! Следующий залп будет ваш! – раздался усиленный рупором голос.
Толпа словно нехотя стала валиться на залитую кровью и соплями землю. Когда все дышали носом в пол, в бой вступила лёгкая кавалерия. Злые надзиратели под прикрытием своих товарищей с оружием ворвались в барак и стали учить уму-разуму всех, кто попадал под горячую руку. Досталось и мне. Итогом сражения явились несколько вытащенных на улицу тел и наше окончательное закрепление на занимаемых рубежах.
Фиксатый, зияя тёмным провалом на месте бывшей фиксы, прошепелявил:
– Ну, суки политические, умоетесь ещё кровушкой. И ты, Вурдалак, попомни, братва измен не прощает.
Ого! Меня, оказывается, неплохо знают. А каких измен? Ах да, я ведь сижу по обычной уголовной «баклан- ке»! Значит, по всем понятиям должен был встать на сторону правильных пацанов.
–
Чегой-то ты там просипилявил? – притворно приставил ладонь к уху лётчик Сашка. – Иди сначала зубы вставь, а потом милости просим на переговоры.
После этой стычки население барака разделилось на два лагеря. Все нормальные мужики переселились в нашу половину, а блатные обосновались под крылом Ливера и его подручных. В бараке наступило временное перемирие.
Руководство пересылки, опасаясь, что возникшие противоречия перерастут в настоящую войну, постаралось как можно быстрее отправить нас по лагерям.
Таким образом, через неделю я оказался в четвёртом отделении Дальлага. Вместе со мной в этот лагерь попали лишь один лихой рубака Селютин да еврейский человек Сруль-Абрам. Остальных арестантская судьба разбросала кого куда. Кого в Нижнеамурлаг, кого в БАМлаг, кого на Сахалин.