–
Ну, заходи, – рука лысого указала на дверь своего кабинета.
Мне «повезло» вновь. Я попал в эту десятку «счастливчиков», предназначенных на убой. Но я-то ведь об этом знал. И даже знал, когда нас начнут убивать. А самое главное, что, несмотря ни на какой риск, мне очень хотелось хоть одним глазком взглянуть на сокровища исчезнувшей империи. Да ещё где? В моих родных местах на озере Болонь. Тем более что моей молодой кровушки одинаково жаждут что в Комсомольске, что в «командировке», что там – на озере. Так какая, в конце концов, разница?
Глава 5. ПЛАВАЮЩИЕ КАМНИ ЯДАСЕНА
Я шагаю, перепрыгивая с кочки на кочку, вслед за мутным уркой по кличке Рваный. Обычно в изыскательские партии старались брать осуждённых из политических и специалистов, более или менее знакомых с таёжной работой. С ними и проблем меньше, и в бега они не ударятся. Но в нашем десятке уголовников больше половины. Я-то знаю почему, а остальных никто не информировал.
В партии на два десятка зэков давался всего лишь один конвоир. Нашу же группу из десяти человек охраняло трое мордоворотов, откормленных на казённых харчах. Но это ничего, это дело терпимое. Тем более что люди мы подневольные. Самое неприятное – это комары. Противно гудящие пикировщики без устали атакуют все незащищенные одеждой части тела. А комар в наших краях величиной с кулак. Так что и крови он может в один присест выпить полкружки. Я не говорю о прочем гнусе, который в своём желании испить нашей кровушки превращает жизнь несчастных арестантов в самый настоящий ад.
На дворе стояла вторая половина августа. Лето безумно полыхало зеленью и яркими всполохами последних цветов. Мы раскинули свой лагерь на слиянии проток Серебряной и Сий.
Если кто-то помнит моё первое путешествие в прошлое, то уже знает, что Сий – это водная дорога в озеро Болонь.
Начальник нашей партии старший лейтенант Щусь решил особо не перетруждаться, а дождаться партию Ко- ларова не в Малмыже, а здесь, на входе в озеро. Всё дело в том, что осуждённое светило науки известный профессор истории и археологии некто Боженко должен был прибыть с этой партией.
Вторые сутки мы прожигали время и всеми способами боролись с местным гнусом. И вот сейчас я и Рваный отправились за сырыми ветвями для дымокура.
–
Слышь, Вурдалак, долго нам здесь кантоваться или нет? – на ходу полуобернулся ко мне Рваный.
–
Ты куда-то спешишь? – усмехнулся я и добавил: – Андреем меня звать. А то от этой кликухи меня самого передёргивает.
–
Андрей так Андрей, – согласился Рваный. – Хотя Вурдалак звучит серьёзнее. А спешить мне особо некуда, потому как пятерик ещё мотать от звонка до звонка. А спрашиваю, потому что по мне так лучше по тайге шастать, чем кайлом махать.
–
Согласен, – при напоминании о кайле у меня непроизвольно заныли руки.
Рваный неожиданно остановился и обернулся ко мне.
–
Подымим?
Я согласно кивнул головой и уселся на валежину. Рваный неторопливо скрутил самокрутку и вопросительно посмотрел на меня:
–
Табака, что ли, нема?
–
Дак не курю я, – развёл я руками.
–
Действительно братва говорила, что не нашенской ты закваски, – буркнул Рваный.
–
Ну-ка, ну-ка? – заинтересовался я. – Что там ещё братва обо мне говорила?
Рваный ожесточённо затянулся и оглянулся по сторонам.
–
Много чего, но не это главное.
–
А что же?
–
Сватали меня подмогнуть тебе в преисподнюю попасть, – он пытливо посмотрел мне в глаза, – но я отказался.
–
Чего же так? – как можно равнодушнее спросил я, а сам внутренне подобрался.
–
Я честный вор. У меня квалификация. По «мокрому» – это не моё.
–
Чего ж они к тебе обратились? Неужели ни одного «обезбашенного» не нашлось?
–
Может быть, не нашлось, а может быть, и нашлось. Я-то, вишь, отказался, а кто другой, могёт быть, и не смог.
Я на мгновение задумался. По всей вероятности, так и не оставят меня в покое эти зэковские «примочки».
–
А мне почему сказал? – поглядел я Рваному прямо в глаза.
–
Ты парень шустрый, а я не хочу в крайняках оставаться, когда возня начнётся, – как о само собой разумеющемся промолвил он.
–
За что срок мотаешь? – перевёл я разговор в другое русло.
–
За любовь, – тяжело вздохнул честный вор.
–
Да ну! – подбодрил я неожиданного собеседника.
–
Ты не смотри, что у меня шрам во всю щеку, – начал свой рассказ Рваный. – Это ещё в детстве я с забора упал, когда в соседский сад за яблоками лазал. Это здесь братва думает, что я в драке пером получил.
–
Для авторитета в самый раз, – поддакнул я.
–
Случилось мне в свои тридцать годов в кралю одну влюбиться, – продолжил свой рассказ вор, – да барышня та оказалась не из простых, а дочерью какого-то чинуши. Я к ней и с этого боку, и с другого, а она ни в какую, но подарки и побрякушки всякие любила прямо страсть. Привёл я её как-то в ресторацию и сомлел под водочку – подарил ей цацки золотые. А цацки те с дела одного удачного были.
–
Ну, ты даёшь! – не выдержал я, – Кто ж палёные вещи дарит?
–
Сомлел, говорю, – сокрушённо вздохнул Рваный, – Кто же знал, что цацки те родителев её обокраденных. Вот и пострадал, значит, я через ту любовь окаянную.
Глядя на переживания попавшего впросак вора, я невольно рассмеялся.
–
Все беды через баб, – в последний раз вздохнул Рваный и притушил окурок.
–
Пошли, горемыка, – хлопнул я его по плечу и поднялся на ноги, – А то конвоиры на розыски отправятся.
Сколько таких историй выслушал я, находясь за колючей проволокой, одному Богу известно. Но думал я, кряхтя под сучковатой валежиной, совсем о другом. Как пить дать среди зэков есть кто-то, кто не упустит любой моей оплошности и нанесёт удар. Придётся снова спать вполглаза, а не то…
–
Где вас черти носили? – раздался недовольный возглас старшего лейтенанта.
–
Дак до лесочку пришлось топать, туточки кругом кочка и ни одной дровины, – оправдался Рваный.
Щусь, недовольный задержкой, раздражённо выматерился. Надо заметить, что в мастерстве неформальной лексики лагерная администрация поднаторела не хуже охраняемого ими контингента. А в иных случаях намного опередила своих подопечных. Я же, не обращая внимания на витиеватую речь лейтенанта, глядел, как по реке плыло полузатопленное дерево. Его покрытые илом ветви придавали дереву сходство с разлапистыми рогами плывущего по воде сохатого.
В моей памяти всплыло такое же лето тысяча восемьсот шестидесятого года, как мы со Степаном этой самой протокой плыли на озеро Болонь определять на место жительства Алонку и его возлюбленную Менгри.
«Хорошие были времена, – вздохнул я с тоскою, – и за спиной никто с карабином не маячил».
–
Гражданин начальник, гражданин начальник! – прервал мои размышления крик чистившего рыбу зэка по кличке Ноздря. – Глядите-ко!
Все посмотрели в ту сторону, куда указывал рукой заключённый. В верховья протоки Серебряная заходил караван из нескольких гребных баркасов.
–
Никак Коларовская партия, товарищ старший лейтенант, – приложив руку к козырьку, произнёс один из охранников.
Щусь поднёс к глазам висевший на груди бинокль.
–
Они самые, – подтвердил он через минуту. – Где их только черти носили!
Между тем лодки каравана, постепенно увеличиваясь в размерах, подходили всё ближе и ближе.
–
Ничего не понимаю, – пробормотал сквозь зубы Щусь. – Заключённых вижу, а конвоя нет. А ну-ка, ребята, приготовьте на всякий случай оружие.
Конвоиры защёлкали затворами винтовок.
–
Никак сам Николай Васильевич? – поприветствовал Щусь стоявшего во весь рост на носу первого баркаса человека.
–
Он самый, товарищ лейтенант, – весёлым голосом отозвался человек лет двадцати пяти-двадцати восьми.
–
Что-то я солдат не вижу, – стараясь придать голосу спокойствия, проговорил Щусь. – Неужели без охраны?
–
Как же без вас-то? – голос Коларова стал в меру язвительным. – Есть один боец, вон он на третьем баркасе веслом орудует.
Нос баркаса мягко ткнулся в прибрежную кочку.
–
А сколько у вас поднадзорного контингента? – продолжал допытываться старлей.
–
Двадцать пять человек, но они все бесконвойники. А солдата нам придали для солидности.
–
Ну-ну, – недовольно крякнул Щусь.
Было видно, что такое положение вещей его не устраивает. Будь его воля, он бы за каждым зэком по охраннику поставил. А чтобы охрана не спелась с контингентом, он бы за каждым конвоиром контролёра пристроил. Но, как говорится, со своим уставом в чужой монастырь не лезь. Поэтому он больше ничего не сказал. А мне стало жалко того солдатика, который грёб на вёслах.
Следом за первым причалили ещё пять баркасов. На берегу стало многолюдно. В партии Коларова, кроме привезенного профессора, было ещё тридцать шесть человек. Баркасы были тяжело загружены провиантом и оборудованием.
–
Профессор Боженко, – представил Коларов старичка лет шестидесяти.
–
Осуждённый Боженко, – расставляя все точки над «и», поправил его Щусь.
–
Конечно, конечно, – скрывая под нависшими бровями понятливую улыбку, произнёс профессор и, сняв зэковскую тюбетейку, добавил: – заключённый Боженко Павел Николаевич, статья пятьдесят восьмая.
Коларов, видя официальную неприступность лейтенанта, расстегнул висящую на боку планшетку и достал какую-то бумажку.
–
Вы уж, пожалуйста, распишитесь в том, что приняли человека под свою ответственность.
Щусь, важно хмуря брови, прочитал текст и, согласно кивнув головой, поставил свою закорючку.
– Ну вот, все формальности соблюдены, теперь можно и перекусить чем Бог послал, – потёр руки Коларов.
– У нас как раз и уха поспела, – пытаясь изобразить из себя гостеприимного хозяина, произнёс Щусь.
Но начальник поисковой партии решительно отказался. По всей вероятности ему не понравилось поведение нашего гражданина начальника.
– У нас свой паёк имеется, – произнёс он, – а вот вашим костерком мы воспользуемся.
– Хозяин – барин, – насупился Щусь и, заметив охранника из партии Коларова, оживился: – Товарищ красноармеец, бегом ко мне! – скомандовал он.
Я с сожалением посмотрел на невзрачного солдатика, который, загребая по земле косолапыми ногами, направился к старлею.
– Бегом! – покраснев от ярости, закричал тот.
Солдатик испуганно вздрогнул, даже веснушки на его простоватом крестьянском лице куда-то исчезли. Я отвернулся, чтоб не глядеть на бессмысленное унижение слабого сильным.
– Ты что же это, мать твою перемать, к зэкам на приработки устроился? – зловещим голосом произнёс Щусь.
– Дак я это, размяться, – пролепетал солдат.
– А оружие, которое тебе родина и партия доверили, ты дал осуждённым покараулить? – голос Щуся от напряжения слегка подрагивал.
– Никак нет, товарищ старший лейтенант, карабин был при мне, – от испуга солдат едва не перекрестился, но, по всей вероятности вспомнив, что он уже комсомолец, вовремя опустил метнувшуюся было вверх руку.
– Ты кого охраняешь, боец? – продолжал нагнетать атмосферу Щусь.
– Дык заключённых.
– Не-ет! Тебе приказано стеречь врагов народа! – палец старлея многозначительно завибрировал перед носом и без того мокрого от пота солдата.
–
Оне расконвоированные, – предпринял последнюю попытку оправдаться конвоир.
–
Враг всегда остаётся врагом, какое бы обличье он ни принял. Доложишь о произошедшем своему начальству, а я проверю, – закончил воспитательный процесс начальник и самодовольно огляделся по сторонам.
Мне очень захотелось подойти к старшему лейтенанту и от души врезать ему между глаз. Я даже представил, как мой кулак расплющивает по щекам его крючковатый нос. Но чем чёрт не шутит, может быть, это ещё произойдёт.
Все остальные свидетели неприятной сцены, словно по команде, отвернулись в разные стороны. Триумф воспитателя не состоялся. Не дождавшись аплодисментов, Щусь раздражённо сплюнул себе под ноги и отдал команду собираться.
Подгоняемые окриками охраны, мы стали свёртывать лагерь. Пока мы собирались, подчинённые Коларова закончили обед, и от берега мы отошли одновременно.
–
Ачан, однако, – голос нашего проводника оторвал меня от размышлений о превратностях человеческой судьбы.
Проводника звали Федя Заксор. Он был из здешних нанайцев. На ниве обращения местных аборигенов в истинную веру приходское духовенство потрудилось на славу. За семьдесят с небольшим лет официального присутствия русских на амурских берегах почти всё коренное население стало Ваньками и Кешками, научилось лихо пить водку и выражаться по матушке. Вот уж воистину прогресс не остановишь.
Я вгляделся в знакомые с детства очертания берега. Сехардна тысяча восемьсот шестидесятого мало чем отличалась от Ачана девятьсот тридцать третьего. Разве что среди замызганных чумов появилось несколько рубленых домов. На крыше одного из них развивался красный флаг. Надо думать, что там располагался местный сельсовет.
– Сельсовет? – поинтересовался я у Фёдора.
– Красный чум, однако, – выпустил он из зубов обгрызенный мундштук деревянной трубки. – Сельсовет по другую руку будет.
Я с удивлением посмотрел на проводника. Красный чум – это что-то новенькое.
– Изба-читальня! – неожиданно осенило меня.
– Кто шибко умный, книжки читает, кто песни поёт, – подтвердил мою догадку Федя и, улыбнувшись, добавил: – Хозяйка шибко умный и красивый, всем интересно.
– Русская?
– Русская, красивей нанайки, однако, – словно удивившись, что кто-то может быть красивее нанайской женщины, повторил он.
Я непроизвольно улыбнулся – много ты их видел-то, русских женщин? Хотя и местных аборигенов столько, что можно по пальцам перечесть. Так что сравнивать Фёдору в принципе не с кем, выбор-то не богат.
В Ачане мы останавливаться не стали, а выплыли на открывшуюся перед нами гладь озера Болонь. Когда описываешь подобные места, то хочется найти такие слова и эпитеты, чтобы у читателя дух захватило, но на ум приходит всё простое и банальное. А может быть, так и должно быть? Зачем описывать чудо, созданное Всевышним, если оно и так чудо, и не нуждается в особом представлении?
Когда-то в далёком детстве, учась в четвёртом классе, я впервые попал на его просторы. И меня, человека ни разу не видевшего моря, навеки покорили ширь и размах озера. Длинною более тридцати и шириною около десяти километров водной глади произвели на меня неизгладимое впечатление. А когда моим глазам открылся остров Ядасен, рождённый некогда вулканом, то я почувствовал себя Колумбом, а спящий вулкан стал моей Америкой. Я стоял на склоне вулкана и швырял в воду «булыжники», которые почему-то не тонули. Потом, взрослые сказали мне, что окаменевшая вулканическая порода легче воды. Потому и не тонет. А тогда – мою душу переполнял восторг. Ведь, оказывается, совсем рядом так много небывалых чудес и неразгаданных тайн, которые мне предстоит ещё изведать. Разве мог я тогда подумать, что когда-нибудь попаду сюда в робе арестанта вместе с участниками экспедиции по поиску сокровищ Золотой империи чжур- чжэней? Но меня, теперешнего, такой поворот судьбы почему-то совершенно не смущал.
Прикрывая глаза от жарких лучей августовского солнца, я с волнением глядел на выступающие друг из-за друга мысы. В затуманенной зноем дали проступали неясные очертания Ядасена. Всё, как тогда, в первый раз.
Вы можете подумать, что обо всём этом я размышлял, расслабленно греясь на солнышке? Отнюдь нет, попутно я успевал ворочать тяжёлым баркасным веслом. Плывём двумя баркасами, распаренные солнечными лучами и нелёгким трудом. Арестанты скинули свои убогие, пропитавшиеся потом одежонки, но солёные ручейки по- прежнему стекали меж лопаток и заливали глаза.
Ободрённые нашим примером, конвоиры попытались сделать то же самое, но их попытки самым решительным образом были пресечены командирским рыком старшего лейтенанта: