Но не сказал. А погрузился в свою обычную молчанку, в которой проходили все их поездки.
Эллис уже хорошо понимал, когда стоило придержать язык за зубами. Но его любопытная натура взяла верх. «Па, а что это были за дети?» Взгляд отца остался прикованным к дороге, а ответ прозвучал глухо и еле слышно. «Это дробильщики», – угрюмо пробормотал он, разом положив разговору конец.
Со временем Эллис узнал больше о детях, которых с шести лет использовали для сортировки угля. Они работали по десять часов в день, вручную разбивая и разбирая породу над лотками и конвейерными лентами дробилок. Зарабатывали астму и антракоз. А некоторые калечились под глыбами угля.
Теперь дети-дробильщики остались в прошлом – отчасти благодаря механизации, отчасти благодаря законам, защищающим детский труд. Законам, которые никогда бы не были написаны и тем более введены без мощной поддержки общества. А как оно узнало о рабском труде детей? Благодаря журналистам!
Откровение снизошло на Эллиса вскоре после той поездки на шахту. Он потягивал солод у аптечного прилавка, пока его мать ходила по магазинам. Какая-то женщина-покупательница разговаривала с владельцем аптеки, возмущенная статьей об очередном изувеченном мальчике-дробильщике. Женщина похвалила «храбрых газетчиков» за публикацию репортажей о таких бесчинствах – несчастных случаях, которые крупные угольные компании желали бы утаить.
Типично для единственного ребенка, Эллис рос жадным читателем. Но с того дня он начал читать не книги, а газеты, хотя в них было гораздо больше слов. Когда мать, обеспокоившись тем, что репортажи о коррупции и убийствах слишком пагубны для психики сына, попыталась вернуть его интерес к классической литературе, Эллис начал украдкой умыкать газеты и читал их под одеялом перед сном.
«Когда-нибудь я тоже стану храбрым газетчиком», – поклялся он себе. И не каким-то «ворошителем грязного белья» – одним из тех любителей сенсационных разоблачений, которых на чем свет поносил его отец, называя «стервятниками». Эллис мечтал приносить пользу! В мире Джима Рида полезный человек обязательно создавал что-то конкретное и нужное обществу, материальные предметы практического применения, подолгу служившие людям. А к таким вещам не относились скандалы и сплетни в ежедневных газетенках, этих забрызганных чернилами листкам для розжига, которые стоили копейки и выбрасывались на следующий день. Нет, Эллис жаждал большего. Ему хотелось, чтобы его истории побуждали людей садиться и слушать. Он будет передавать им свои знания. А это на самом деле совершенно другое!
Никто, правда, не верил, что он осуществит свою мечту. Никто, кроме его матери. В Аллентауне (куда его семья переехала много лет назад, после того как отец устроился на работу в сталелитейную компанию «Бетлехейм Стил») ребята получали аттестаты, потом работали на заводе, собирали легковые автомобили или грузовики либо штамповали металл для военно-морского флота. И забывали о колледжах и университетах. Эти алчные до денег учреждения предназначались для избалованных «рокфеллеров», которые и знать не знали, что такое реальная ежедневная работа.
Ну, или так говорили.
Какое-то время Эллис плыл по течению и поступал, как поступало большинство. Он даже ходил на свидания при случае, пока не осознал, что это несправедливо по отношению к девушкам, единственной целью которых было заиметь мужа и семью. Эллис не мог рисковать и не хотел оказаться в хомуте. Из страха, что никогда от него не избавится. Каждое утро на протяжении года он просто надевал свои сапоги и перчатки и отправлялся на работу на аккумуляторный завод. Но он делал это только для того, чтобы накопить денег на свой переезд в Филадельфию и купить детали двигателя для своей четырехколесной находки на свалке. Ведь в поисках достойных историй репортеру приходилось много разъезжать.
Его мать это понимала. Она поняла Эллиса, даже когда он уволился с завода и устроился подшивать газеты за более низкую плату – только для того, чтобы потом стряпать бредни для женских рубрик. Эллису никогда не пришлось ей объяснять, что каждый шаг приближал его к заветной цели.
А вот его отец, наоборот, не разделял их взглядов и без обиняков говорил им об этом.
Тем отраднее становилось на душе у Эллиса, когда он думал об ужине, предстоящем вечером. Хоть он и послал матери газетные вырезки со своими тремя очерками и удостоился ее похвалы по телефону, это был его первый визит к родителям после их публикации.
Наконец-то отец будет вынужден признать, что выбор профессии его сыном не был ни глупым, ни безрассудным.
Наконец-то он согласится, что работа его сына была важной – пусть даже только после того, как Эллис поделится с ним задумкой о статье про шахтеров.
Главное было – выбрать верный момент.
– Еще тушеного мяса, сынок? – спросила мать, сидя за обеденным столом напротив Эллиса.
– Спасибо, мама. Я уже объелся.
– Тогда, может, хлеба? – потянулась мать за рогаликами, наваленными в вазе из матового стекла; она хранилась в их доме с рождения Эллиса – прелестная в своей простоте и в то же время практичная, нужная и неменяющаяся. Как и все в двухэтажном родительском бунгало.
– И не смей говорить, что ты объелся, – предупредила миссис Рид сына, – или я опять начну талдычить, что ты чересчур худой.
В животе Эллиса действительно уже не осталось места – его недельный бюджет редко позволял ему так наедаться. Но улыбка матери была такой поощряющей, что сказать «нет» он не смог.
– Пожалуй, съем один. – Эллис взял рогалик, уже третий за ужин. Теплый хлеб всегда пах по-домашнему.
Пока он откусывал от рогалика, мать в своем цветастом домашнем платье села чуть прямее. Ее голубые глаза сияли. И напоминали Эллису о всех чертах, что он от нее унаследовал: линиях улыбки, округлом подбородке и волнистых черных волосах (у матери они были неизменно одной длины – по плечи). Она передала ему даже свое среднее телосложение и достаточно узкие бедра.
Если подумать, крепкое физическое сложение – это единственное, что Эллис хотел бы позаимствовать у отца. А так, кроме общего для них более темного цвета кожи (отражавшего их далекие португальские корни), Эллис с отцом мало чем походили друг на друга. И это несходство с годами только усугубилось. Ведь прежде каштановые волосы отца уже поредели и поседели, а глаза теперь постоянно прикрывали очки в черной оправе – результат мягких, но настойчивых уговоров жены.
– А ты как, дорогой? – спросила она отца. – Съешь еще один рогалик?
Джим Рид сидел на стуле рядом с ней. Хотя забыть о его присутствии было легко.
– Я в порядке, – отмахнулся он; руки отца уродовали мозоли, а ногти на пальцах покрывали серо-черные пятна. Такие же пятна усеивали и его фирменную клетчатую рубашку. Отказавшись от рогалика, Джим Рид вернулся к кукурузному пюре на своей тарелке.
Последовавшее затишье не продлилось и полминуты. Мать Эллиса давным-давно отточила искусство заполнять паузы так ловко, как дорожники заполняют выбоины в поврежденной дороге. Она была мастерицей сглаживать напряжение рассказами о радиопередачах, своих проектах по вязанию, новостями о здоровье дедушки и бабушки Эллиса (родители матери жили в Аризоне, родители отца уже умерли) и свежими сплетнями о соседях и друзьях, включая школьных приятелей Эллиса.
Контакты Эллиса с ними со временем почти сошли на нет, но он все равно кивал и поддакивал матери. И частенько затронутая ею тема заинтересовала отца настолько, что он включался в разговор.
И все-таки была одна тема, которую они никогда не затрагивали, несмотря на ее незримое присутствие – на пустующем стуле рядом с Эллисом.
При одной мысли об этом он начинал ощущать запахи корицы и выпекаемого теста, разносившиеся из их старого дома в Льюистоне. В своем воспоминании Эллис сидел во дворе, тыча пальцем в гипс, только-только наложенный ему на руку после падения с велосипеда. В тот самый день… Мать находилась в доме – пекла яблочный пирог. И вдруг Эллис услышал крики. Он раньше никогда не слышал таких звуков. И понял, что это кричала мать, только когда она вылетела из дома со спеленатым младенцем на руках. Отец бежал следом за ней. Мать выглядела обезумевшей от страха, ее лицо дрожало, дергалось и кривилось в отчаянии, пока они с отцом залезали в грузовик. Эллису тогда, наверное, было пять. Он был достаточно взрослым, чтобы остаться дома один. И достаточно разумный, чтобы вытащить пирог и печки и съесть его половину прямо с противня, когда его животик скрутили голодные спазмы.
В ту ночь мать присела на краешек его кровати; ее голос прозвучал грубовато, как наждачная бумага. «Иногда младенцы просто прекращают дышать, без всякой причины…» Эллис запомнил слезы на щеках матери и свою попытку понять, как его братик отправился на небо жить с ангелами. Позднее он проснулся от тяжелой поступи отца, расхаживавшего взад-вперед по скрипучим половицам. Эту привычку ночного бодрствования отец сохранил на многие годы. Из ночи в ночь он бродил неприкаянным по дому, словно что-то потерял и никак не мог отыскать. Смеялся ли хоть раз отец с того дня? Промолвил ли хоть слово об уходе Генри? Этого Эллис точно сказать не мог. Впрочем, и вероятности того, что мать когда-нибудь решится испечь снова яблочный пирог, тоже не было.
– Сынок? – окликнула она, вернув его из прошлого. – Хочешь персиковый пирог?
– Конечно, – улыбнулся ей Эллис.
Мать уже собралась встать и оставить Эллиса наедине с отцом.
– Ма, подожди. Посиди и отдохни. Я сам могу его достать.
Мать, естественно, запротестовала, но они пошли на компромисс. Пока Эллис перенес грязные тарелки в мойку, мать приготовила кофе и десерт, и они снова уселись за стол.
– Надеюсь, я не переборщила с мускатом, – заволновалась миссис Рид, пока Эллис и отец надкусывали свои куски. – Я попробовала новый рецепт из «Гуд хаускипинг».
– Пирог изумительный, – промычал Эллис набитым ртом.
Отец согласился:
– Очень вкусно, Мима. На самом деле вкусно.
Мать улыбнулась – скорее, из чувства гордости, чем облегчения. А затем продолжила болтовню, призванную заполнять все их неловкие паузы до самого конца трапезы. Эллис осознал: его шанс улетучивается. А ведь когда они только сели за стол, мать спросила, как у него дела в газете.
Общий вопрос – общий ответ. «Все отлично», – пробормотал Эллис, уверенный, что мать еще вернется к этой теме и начнет выведывать подробности. Но пока что этого не произошло; мать стала расспрашивать мужа о новом станке на сталелитейном заводе, который он обслуживал как контролер. Лицо отца даже просветлело, когда он описывал эффективность и безопасность нового агрегата, который пробивал целый год.
Эллис нашел эту тему удачной и для подъема отцовского настроения, и для плавного, естественного перехода к следующей теме. Ведь она как нельзя лучше соотносилась с фотографией, лежавшей в кармане его рубашки. Эллис уже решил вытащить ее сам, когда отец произнес:
– Хочешь, я проверю твой радиатор перед тем, как ты тронешься в обратный путь?
Это была одна из тех фраз, что прозрачно намекали любому гостю: пора и честь знать, не век же гостить.
– Гм, да… Я буду очень признателен.
Одним глотком отец допил свой кофе. Но, словно прочитав мысли Эллиса, вдруг встряла мать:
– На улице еще очень светло. Спешить некуда. – Она стала поглаживать предплечье мужа, явно пытаясь расположить его к дальнейшему разговору. – Расскажи нам, Эллис, над какой статьей ты теперь работаешь?
Он мог бы обнять ее прямо сейчас! Устроить в ее честь парад!
– Мой новый очерк будет опубликован в завтрашней газете.
– Еще один? Уже? Да еще и в воскресном номере! – Лицо матери просияло. А глаза покосились на мужа: – Это же здорово, правда, Джим?
Отец Эллиса ответил еле заметным кивком. Но его брови приподнялись, как будто он тоже был впечатлен.
Приободрившись, Эллис выпрямился на стуле:
– Знаете, я долго выбирал тему для новой статьи, с такой фотографией, которая бы многое значила для местных жителей. И тогда я подумал о шахтах. – В отсутствие сенсационных репортажей жители Филадельфии (как уже заметил Эллис) любили читать о себе. – Я привез этот снимок, показать вам. – Эллис вытащил фотографию и горделиво положил ее на стол. – Вот эти два парня, что здесь запечатлены, они в детстве работали дробильщиками. А сейчас они управляют машинами, которые сортируют уголь за них. Более эффективными и безопасными, как тот новый станок, что купил твой завод, папа. Можете себе представить, сколько детей ныне живет и здравствует благодаря этим механическим машинам? И все это вследствие законов о труде. А в том, что они появились – заслуга журналистов, обративших внимание общественности на проблемы детского труда.
Эллис не планировал упоминать о том, кто кого должен был благодарить. Эти слова вырвались сами собой. И все же что-то в комнате переменилось. Эллис понял это по поведению отца, по его взгляду, в котором не осталось никакой легкости, сквозившей в нем еще несколько секунд назад.
Неужели отцу было так трудно признать свою неправоту? Неужели он не мог отбросить свои старые сомнения насчет выбранной сыном профессии? Изменить свое мнение о «ворошителях грязного белья» в прессе?
Или… причина крылась в другом?
Джим Рид всегда умел обнаруживать сильные и слабые стороны в любой вещи. И как контролер-инспектор он выискивал то же в своих рабочих. Может, он единственный почувствовал примесь обмана – как мелкую неполадку в коробке передач – в рассказе Эллиса о своих успехах?
Какова бы ни была причина подобной отцовской реакции, но мать Эллиса явно оказалась в тупике. Она не знала, как реагировать на молчание мужа.
Когда Джим Рид поднялся из-за стола, его голос прозвучал резко и хрипло:
– Пойду лучше гляну машину, пока не стемнело, – и с этими словами он вытащил из шкафа ящик с инструментами и поспешил к выходу.
Когда отец вышел, мать Эллиса с натянутой улыбкой вернула ему фотографию.
– Думаю, статья будет замечательной, – сказала она. – И мы с удовольствием ее почитаем.
Глава 10
Вот и опять Лили солгала. Это был не идеальный способ провести среду, но сотрудники четырежды поинтересовались у нее, хорошо ли она себя чувствует. И каждый раз Лили повторяла, что чувствует себя прекрасно. Хотя в этих словах не было ни доли правды. Со вчерашнего вечера, когда она украдкой позвонила из пансиона (в обители незамужних женщин с высочайшим моральным уровнем такие звонки следовало делать тайно). Узнав о состоянии Сэмюэла, Лили разволновалась так, что сама почувствовала себя плохо.
– Я выеду первым же автобусом завтра же утром, – заявила она. Ей было сказано не приезжать – в этом нет надобности. Ведь она все равно увидит его в пятницу.
Но до пятницы оставалось еще целых два дня. Два дня, которые грозили растянуться для нее в вечность.
Лили попыталась хоть как-то скоротать тягостные часы. Заняла себя подшивкой документов, телефонными звонками и печатанием начальственных предписаний. И постоянно напоминала себе: приходить и уходить с работы, когда ей заблагорассудится, не прокатит. Особенно с таким боссом, как Говард Тримбл. Если только ей самой не захочется вылететь с работы.
Лили даже удалось удержаться от повторного звонка Сэмюэлу в обеденный перерыв. Но теперь босс уехал на встречу в четыре часа и не собирался возвращаться до конца рабочего дня. Людей в отделе заметно поубавилось, а оставшиеся коллеги сосредоточились на делах, которые нужно было доделать срочно. И Лили наконец-то представилась возможность уединиться и поговорить, не опасаясь огласки.
Она набрала оператора по настольному телефону и попросила соединить ее с гастрономом родителей.
Групповая абонентская линия на магазин и их дом, располагавшийся над ним, удваивала шансы Лили узнать свежие новости. А разве она могла расслабиться и отдыхать, не узнав, что с Сэмюэлом все в порядке?
Сэмюэл был средоточием ее мира. О нем были ее первые мысли по пробуждении и последние перед сном. Он был ее сердцем и душой.
Сэмюэл был ее сыном.
Несколько блеющих гудков, и ее мать ответила на звонок. Лили сразу перешла к главному:
– Как он себя чувствует?
– Ах, это ты, дорогая. Он замечательно.
– Значит, температура спала?
– Я же сказала тебе: беспокоиться не о чем. – Мать уклонилась от ответа, и Лили нервно стиснула трубку.
– Лоб у него горячий? – Выждав пару секунд, Лили спросила напрямик: – Какая у него температура?