Именами вашими стоим - Евгений Балакин 2 стр.


Вздохнув полной грудью, он спустился по ступенькам вниз, и тут его внимание привлекли какие-то странные звуки, которые раздавались со стороны улицы, скрытой от его взора разросшимися кустами сирени.

Заинтересовавшись, капитан-поручик вышел на Петропавловскую линию. Вдали, на Соборной площади, темнел силуэт Петропавловского собора, а в нескольких метрах от Булгакова горный мастер Йозеф Пох бил по лицу какого-то солдата. Второй солдат стоял рядом, вытянувшись по стойке «смирно» и держа руки по швам.

– Почему молчишь, свинья? Повтори! Повтори!

Пох говорил сквозь зубы, размеренно и неторопливо нанося удары. Голова несчастного болталась из стороны в сторону, а разбитые в кровь губы с усилием выдавливали из себя:

– Не могу знать, Ваше благородие! Не могу знать!

– Не можешь знать? Это Данте! Его знает вся Европа, свинья!

Порядки, царившие на Барнаульском заводе, да и не только на нём, мягкостью не отличались. Это было жестокое время, когда кусок самородного золота или слиток выплавленного здесь серебра забирали душ человеческих без счёта. А мордобой и зуботычины делали ненужными слова, и были расхожею монетой в общении между сильными и подневольными.

Капитан-поручик, дитя просвещённого века, знакомый не понаслышке с работами французских энциклопедистов, внутренне всегда противился такому произволу и унижению человеческого достоинства, при этом хорошо понимая, что государственный уклад в России ещё не скоро изменится в этом смысле в лучшую сторону. Но его особенно возмущал вид безнаказанно распускающих руки иностранцев.

«У себя дома он такого не позволил бы. Конечно, Европа! А здесь одни туземцы», – с неприязнью подумал Булгаков и, сделав движение к Поху, крепко схватил его за руку:

– Не думаю, господин Пох, что все мясники в вашей разлюбезной Саксонии знают Данте.

Не ожидавший этого, Пох обернулся. Его лицо кривилось от боли, так как Булгаков непроизвольно сжимал его руку всё сильнее и сильнее.

– Отпустите меня, – прошептал он побелевшими губами, – вы не понимаете. Этих людей надо воспитывать, потому что они шлак, пустая порода…

– Русские люди пустой породой никогда не были, а здесь в Сибири – и подавно! Советую вам это запомнить.

Голос капитан-поручика прозвучал негромко и очень жёстко, после чего он медленно разжал свои пальцы.

Где-то в районе заводского пруда стукнул в колотушку сторож. Ему в ответ в генеральском доме с треском вылетела пробка из бутылки шампанского, переполошив собак в ближайших дворах.

– Я буду жаловаться на вас Его Превосходительству, господину Беэру.

Пох с ненавистью посмотрел на Булгакова, затем перевёл взгляд на солдат. Они были свидетелями его унижения, и он им этого прощать не собирался.

«Жаловаться он будет, обидели его. Искалечить человека ему, видите ли, не позволили», – подумал капитан-поручик. И хотя отношения его с начальником Колывано-Воскресенских заводов складывались непросто, но желание поставить на место зарвавшегося немца было сильнее:

– Сделайте милость, хоть сейчас.

Услышав это, Пох круто развернулся и почти побежал к дому Беэра. Усмехнувшись про себя, Булгаков посмотрел на солдат. Те всё это время молча стояли рядом, настороженно наблюдая за происходящим.

– Зовут как?

– Барнаульского горного батальона солдаты Анисим Чуркин и Еремей Кабаков! Приказано следить за тишиной и порядком.

Пострадавший солдат, видимо старший, старался говорить бодрым голосом, чётко произнося слова, но разбитые губы не слушались.

– Плохо следишь, Анисим. Кровь вытри.

Николай Иванович, достав платок, протянул его солдату, но тот, отрицательно покачав головой, сорвал несколько листиков подорожника и, поплевав на них, обтёр своё лицо.

– Не извольте беспокоиться, Ваше благородие. Это ничего. Это мы вытерпим.

– Так точно, Ваше благородие! – гаркнул второй солдат, давно молчавший и, видимо, желая оставить о себе у начальства хорошее впечатление. Булгаков посмотрел на него.

– Что «так точно»? – при этом он нахмурил брови и сделал грозный вид. – Что так точно?

Струхнувший солдат заморгал глазами. Он уже пожалел, что вообще открыл рот и ему, чтобы исправиться, оставалось только одно:

– Никак нет, Ваше благородие!

– Вот именно, что никак нет. Идите отсюда и запомните, что дом генерал-майора Беэра – самое тихое место во всём Барнауле!

Послышался двойной хлопок вылетевших пробок от шампанского и радостный женский визг.

– Понятно вам?

– Так точно, Ваше благородие, понятно!

Булгаков махнул рукой, отпуская солдат, и скоро их фигуры исчезли в направлении Тобольской улицы.

Стычка с Похом настроения Николаю Ивановичу не прибавила, но капитан-поручик испытывал удовлетворение, вспоминая, как тот пытался вырваться от него.

«Чёрт возьми, сколько же ещё пренебрежения и чванливого высокомерия должны испытать мы на своей шкуре, пока сможем говорить на равных с нашими благодетелями, – подумал он. – Но без них пока не обойтись».

– Только врёшь! – неожиданно для себя вслух сказал Булгаков. – Мы запрягаем медленно, а скачем ох, как быстро!

– С кем это вы, Николай Иванович? – вдруг послышалось позади него.

По голосу капитан-поручик узнал Христиании, Иоганна Самюэля, или, для удобства, на русский лад – Ивана Семёновича. Не поворачиваясь к нему, Булгаков вскинул обе руки к небу, как бы стараясь обнять его, и сказал голосом французского трагика:

– Со звёздами, Иван Семёнович! Со звёздами!

Иоганн Самюэль Христиани, как и большинство иностранцев, работающих на Колывано-Воскресенских заводах, был выходцем из Саксонии. Ещё он был племянником Андрея Венедиктовича Беэра. Как горный специалист начал служить управителем Колыванского завода ещё под началом действительного статского советника Акинфия Никитича Демидова. Поговаривали, что по заданию Демидова он вместе с плавильным мастером Иоганном Юнгхансом, тоже саксонцем, тайно от центральных властей наладил выплавку серебра, что частным лицам без особого разрешения категорически запрещалось.

– …Ваше Превосходительство, как вы и предполагали, колыванская руда богата содержанием золота и серебра.

Христиани говорил, стараясь смотреть Демидову прямо в глаза, хотя стоило ему это невероятных усилий. Тяжёлый взгляд Акинфия Демидова упёрся в него и давил, парализуя волю и делая невозможным малейшее сопротивление.

Демидов подошёл к Христиани так близко, что тот непроизвольно попятился.

– Немедля начать выплавку серебра, – и чуть тише, почти шёпотом, добавил – моего серебра…

Позднее, когда после смерти всесильного Демидова вся его сибирская собственность отошла к императорской фамилии, Христиани, по предложению Беэра, заключил контракт с Кабинетом Её Императорского Величества на службу в Колывано-Воскресенских заводах.

Сейчас он являлся управляющим Барнаульским сереброплавильным заводом и членом Канцелярии горного начальства. Был он невысокого роста, крепкий. Черты лица имел крупные, и всё в его облике выражало внутреннюю энергию и силу. Обладание властью для него было той жизненной приманкой, которая определяла всё его поведение. При этом был очень хитёр и осторожен, что и позволяло ему избегать опалы, хотя, как говорится, рыльце у него было очень даже в пушку!

– Со звёздами говорите? Только бесполезное это дело.

Иван Семёнович, когда выпивал не меньше двух бутылок шампанского, начинал говорить с сильным акцентом. Сейчас был именно такой случай.

– С чего вы это взяли? – Булгаков опустил руки и посмотрел на него. – Звезды – это хорошо. Вон, взгляните на ту! Как переливается! Ну, чистый бриллиант!

– Дорогой мой, – Христиани взял Булгакова за локоть и медленно повёл вдоль улицы. – Звёзды, как и женщины, также непостоянны. Ночью они с вами, а днём уже с кем-то другим.

– Вам лучше знать. Мои звёзды всегда со мной.

– Кто бы сомневался!

Христиани остановился и, неприятно улыбаясь, как-то искоса посмотрел на него.

Раздавшиеся позади чьи-то быстрые шаги заставили мужчин обернуться. К ним, запыхавшись, подбежала девушка, и теперь стояла, переводя дыхание. Это была Настя, прислуга Елизаветы Андреевны.

– Вот вы где, Николай Иваныч! А я вся избегалась, покуда вас нашла… Елизавета Андреевна велела передать вам, что скоро подадут десерт и ещё, что ей нужен партнёр для фараона. Вы ей обещали! – на одном дыхании выпалив всё это, она в ожидании уставилась на Булгакова.

– Ну вот, ещё одна звезда упала.

У Ивана Семёновича это прозвучало негромко и довольно ехидно. Капитан-поручик смерил его взглядом:

– Вы на что намекаете, господин Христиани?

Сообразив, что намёк получился очень уж прозрачным, осторожный немец притворно засмеялся:

– Боже упаси, ни на что! Просто наша очаровательная хозяйка желает, чтобы вы были рядом с нею, только и всего.

Настя нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

– Так вы идёте?

– Иду. Постой! Принеси-ка мне сюда, Настенька, для начала коньяку да мочёного яблока на закуску.

– Для начала? – девушка удивлённо распахнула глаза. За этот вечер капитан-поручик уже трижды отсылал её за коньяком. Булгаков невозмутимо смотрел на неё. Настя рассмеялась.

– Коньяк как обычно пить изволите, из стакана?

– Из стакана, милая, из стакана.

Настя кивнула головой, чинно повернулась и медленно пошла, покачивая бёдрами, чувствуя на себе взгляды господ. Затем резко обернулась, засмеялась озорно и убежала, подхватив подол юбки.

– Огонь-девка, – пробормотал ей вслед капитан-поручик.

– Вы много пьёте, – посочувствовал Христиани.

Булгаков насмешливо посмотрел на него:

– Не больше, чем другие.

– И какую такую истину вы ищете в спиртном?

Николай Иванович в свою очередь взял Христиани под локоть и вежливо, но довольно настойчиво, повёл его обратно к дому Беэра.

– Извольте, отвечу. Давно пытаюсь выяснить, сколько пудов золота и серебра ушло в карманы некоторых господ со всех рудников…

И уже очень доверительно прошептал ему в самое ухо:

– И в ваши карманы, между прочем, тоже. К земле такая ноша не тянет?

Булгаков почувствовал, как напряглась рука управляющего сереброплавильным заводом.

– Шутить изволите?

Сказано это было очень чисто, без малейшего акцента. Иоганн Самюэль Христиани смотрел холодно, с прищуром. Это были глаза человека, повидавшего и испытавшего на своём веку столько, что иному и двух жизней не хватило бы на это.

– А, впрочем, вам никто не поверит. А если и поверят, и найдут других, то те, другие, тоже начнут воровать. Не очень хорошее слово, но зато очень верно отражает суть явления. Люди-то все одинаковы.

– По себе судите? – участливо поинтересовался Булгаков.

– Угадали, – в тон ему ответил Христиании. – И представьте себе, ошибаюсь редко. Ну, вы-то, конечно, совсем другое дело. А хотите совет?

Капитан-поручик изобразил на своём лице крайнее удивление, переходящее в высшую степень заинтересованности:

– От вас? Почту за честь.

Внешне Иван Семёнович оставался спокойным, и только где-то в глубине его глаз полыхало пламя.

– Уезжайте отсюда. В Северную Америку! Вы, судя по всему, республиканец, там вы будете на своём месте, а здесь вряд ли.… Вряд ли.

Когда Христиани уже скрылся за кустами сирени на аллее, ведущей к генеральскому дому, Булгаков крикнул ему вслед.

– В Америку не поеду! Там по-русски не понимают!

Сцена, произошедшая между нашими героями, была неслучайной. Для её возникновения имелись все основания.

Богатый золотыми и серебряными запасами Алтайский край являлся лакомым куском не только для Императорской фамилии, но в не меньшей степени и для людей, занимающихся разработкой и добычей этих металлов. Контроль за всем, что здесь происходило, Кабинет нередко поручал именно этим людям, полностью доверяясь им, и зачастую напрасно. А руководящие посты на Колывано-Воскресенских заводах занимали в рассматриваемый нами период в основном иностранцы.

О сказочной роскоши, в которой жили здесь горные офицеры, ходили легенды. Поговаривали, что некоторые из них, подчиняясь моде, платили гувернантке-француженке своё годовое жалование, французу-повару – вдвое больше, а своё грязное бельё отправляли для стирки в Париж почтой.

– Вот ваш коньяк. А мочёные яблоки все закончились. Я вам последнее принесла.

Неслышно подойдя к Булгакову, Настя стояла, держа в руках маленький серебряный подносик с наполненным до краёв стаканом и мочёным яблоком в вазочке. Полная луна была прямо над ними, и в её холодноватом свете фигурка девушки с серебряным подносом в руках выглядела странно и нереально.

– Вот за это я тебя, Настенька, и люблю!

Булгаков взял стакан, помедлил, посмотрел на девушку. Та потупилась, но тут же подняла на него глаза, кривя губы в шальной улыбке. Николай Иванович погрозил ей пальцем, залпом выпил коньяк, поморщившись, поставил стакан на поднос, откусил яблоко.

– Ну и дрянь же этот коньяк. А яблочко ничего, – внезапно Булгаков обнял Настю и крепко поцеловал её в губы. – Ничего яблочко-то, а?

Вырваться из объятий капитан-поручика нечего было и пытаться, к тому же руки у девушки были заняты подносом.

– Пустите меня, Николай Иваныч! Увидят! Нехорошо это.

Уперевшись подносом в его грудь, она напрягла всё своё гибкое тело, стараясь высвободиться, но уже через несколько секунд обречённо затихла.

– А ты будто знаешь, как хорошо! – Поцеловав её ещё раз, Булгаков разжал свои объятия. – Сама-то откуда родом будешь?

– Вас барыня ждёт.…

Несмотря на то, что Булгаков её отпустил, девушка не спешила воспользоваться этим обстоятельством и оставалась на том же месте. Бросив на него взгляд из-под ресниц, она вдруг коротко вздохнула и тихо прошептала:

– С под-Курска.

Капитан-поручик наклонился к её уху и зашептал, щекоча его своими мягкими усами:

– А ежели я на тебе женюсь, поедешь со мной в Северную Америку? Там хорошо. Лучше, чем «с под-Курска».

Не ожидавшая этого Настя вздрогнула и замерла, чувствуя, как по телу побежала сладкая волна. Забывшись, она не заметила, как поднос в её руках накренился, и только в самый последний момент ей удалась удержать его в равновесии вместе с посудой. Придя в себя и сообразив, что за разбитую вазочку ей легко могло попасть, девушка отскочила от Булгакова на безопасное расстояние и в сердцах сказала:

– Врёте вы, Николай Иваныч, всё! Вон, я из-за вас чуть поднос не уронила!

– Решай скорее, а то передумаю, – не отступал от неё капитан-поручик. – Потом жалеть будешь!

Стоит Настенька с подносом в руках, как на распутье, и не знает, что сказать, как ответить на эти слова. Сердце-вещун не обманешь, шепчет оно: «Забава ты для него, игрушка в умелых руках». А тело молодое, здоровое, крепкое – своё требует, ласки хочет и любви. Как тут устоять? Вон какие у него усы-то мягкие!

– А это не очень далеко… в Америку?

– Не очень.

Николай Иванович вдруг вспомнил взгляд Христиани во время их последнего разговора. Взгляд этот ничего хорошего ему не сулил, и Булгаков это понял. «К чёрту! – подумал он. – Зубы обломает об меня. И не на таких управу находили». Он посмотрел на Настю. Та стояла рядом, и в широко раскрытых её глазах застыл вопрос.

– … Не очень. Вот завтра же и велю туда лошадей закладывать, до Америки, курское ты моё яблочко! Только ты об этом молчок, никому ни слова. Договорились?

– Никому не скажу.

Настя, сама не зная почему, вдруг заплакала, и слёзы её падали мелкими горошинами на надкушенное яблоко.

Глава 2. Русский вопрос

Сидя в большом кресле, генерал-майор Беэр громко смеялся, вытирая тончайшим батистовым платочком выступившие на глазах слёзы. Рядом с ним, с бокалом шампанского в руке, стоял недавно назначенный управляющим Змеиногорским рудником Иоганн Готлиб (или Иван Гаврилович) Леубе, высокий худой человек с седыми бакенбардами и моноклем на золотой цепочке. Он только что рассказал какой-то забавный случай из своей жизни, чем и вызвал неудержимый смех начальника.

Андреас Венедиктович Беэр был сыном выходца из Германии, вступившего в русскую службу. С двадцати лет он состоял при Рудном приказе, был управляющим Сестрорецким и Тульским оружейными заводами. Позже был направлен во главе комиссии на алтайские медеплавильные заводы Акинфия Демидова для проверки доноса о незаконной выплавке серебра. Когда факты подтвердились, Беэр был назначен императрицей Елизаветой Петровной начальником этих заводов и произведён в генерал-майоры. Лет ему приближалось к шестидесяти, телом был грузен, голову украшала грива седых волос. Занимаемые им должности, требовавшие от него жёсткости ради беспрекословного повиновения подчинённых ему людей, сделали этого от природы незлого человека суровым и излишне подозрительным. Голос у него был сильный и низкий, заставляющий и непугливых людей вздрагивать.

Назад Дальше