Французский дипломат пытался объяснить эту ситуацию следующим образом: «…нынешние несчастья, казалось, происходили в силу того, что предстояло пройти еще долгий путь, чтобы определить свою судьбу; русский народ, казалось, хотел выбрать не то направление, в котором Петр Великий двигал руководящие классы».
Не правда ли, весьма красноречивое заявление, причем его нельзя истолковать как чисто пропагандистское. Будь Бомпар социал-демократом или хотя бы сочувствующим, можно было бы, зажмурившись, как это любят делать господа демократы нынешнего замеса, орать про «классовую зашоренность». Но Бомпар был до мозга костей правым политиком, искренне стремящимся избавить Россию от «беспорядков». Он-то ни в каком разрезе не был заинтересован в «придумывании революции», поскольку стоял на страже интересов французского капитала в России. Это его «собратья по классу» отдавали приказы о военном вторжении в революционную Россию, превратившуюся одним махом из союзника во врага. Это такие, как Бомпар, предъявляли ультимативные требования на Генуэзской конференции о выплате царских долгов и зажимали уши, слушая речь Чичерина о потерях России в результате интервенции, далеко превышающих все царские долги.
Но в своих мемуарах бывший французский посол не ограничивается классовым анализом революционного движения в России накануне русско-японской войны. Он достаточно обстоятельно анализирует деятельность полиции, которая к этому времени уже мастерски научилась внедрять своих агентов во все ветви революционного движения, и приходит к выводу, что, несмотря на беспрецедентную виртуозность работы ведомства Плеве, надежды на успех здесь быть не может, поскольку революционные идеи в России усваиваются еще с детства: «Те, кто по окончании обучения не могли найти применение полученным знаниям, которые они приобрели, и носителями которых они были, переоценивали свои возможности и охотно создавали революционные объединения или организовывали покушения…»
Оставим в стороне заявление Бомпара о том, что молодежь России «переоценивала свои возможности» в части применения полученных знаний. Скорее, сам г-н Бомпар недооценивал эти возможности. Во всяком случае, он мог в этом убедиться в 1917 г.
Но что обращает на себя внимание: дипломат подчеркивает, что он «имел возможность, в течение некоторого времени, просматривать публикации в газетах о количестве покушений со смертельным исходом, о которых печать была уполномочена сообщать, и жертвами которых становились чиновники любых рангов, от министров и губернаторов до подчиненных агентов». По его подсчетам их выходило в среднем до двадцати в месяц.
И это – только по публикациям в газетах! Причем даже нет смысла подчеркивать, что Бомпар читал только легальную прессу, до которой доходила далеко не вся фактическая информация.
Вот так «процветание», нечего сказать!
Да вся Россия просто клокотала от ненависти к царским порядкам. Волна классовой борьбы поднималась с такой силой, что власть буквально вырывалась из рук правительства.
Как видим, французские дипломатические представители в России пристальное внимание обращали и на внутреннее положение в Российской империи, которое беспокоило союзницу не менее военных неудач на полях Маньчжурии и на берегах Желтого моря. Но вот прошло сто лет – и нам что есть силы «впаривают» совсем другое. Однако – помните, господинчики, что у лжи ножки коротенькие, хотя Владимир Высоцкий и пел о том, как «грубая ложь чистокровную лошадь украла и ускакала на длинных и тонких ногах» – скакала-то она не на своих ногах, а на ворованных лошадиных!
Вернемся от Бомпара к Сванидзе (хотя это вызывает само по себе глубокую тоску. Правый реакционер Бомпар по сравнению с современными склизкими «нейролингвистами» кажется вполне почтенным человеком, и его мысли гораздо интереснее изучать, хотя это мысли классового врага).
Итак, наш «честный» историк, стараясь не демонстрировать перекошенную враньем физиономию, перечисляет заслуги Витте, среди коих едва ли не главная – удачный мир с Японией. В общем, такой замечательный министр – и миротворец ещё вдобавок… От фимиама прямо головка кругом!
Стоп. Что такого уж удачного было в мире с Японией?
Мы потеряли Квантунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, отдали японцам Южно-Маньчжурскую железную дорогу, южную половину Сахалина со всеми главными морскими портами, Курильские острова, признали Корею сферой влияния Японии. Вместе с потерей ЮМЖД и всех возможностей в Корее мы фактически утратили как сферу влияния и Маньчжурию, хотя за нами осталось формальное право пользования Китайско-Восточной железной дорогой, но под японским протекторатом. В качестве «удачи» остается только то, что нам удалось избежать унизительной контрибуции. Да и то, как потом оказалось, контрибуцию с нас все равно содрали, только по-другому назвали.
И это при всем том, что Япония обратилась к США с просьбой о посредничестве в заключении мира в момент своего наивысшего триумфа в войне – через три дня после Цусимы. Экономика Японии уже была на грани полного истощения. Кроме того, японцы нисколько не обольщались своими успехами. Россия к началу 1905 г. отмобилизовала, наконец, запланированные сухопутные силы и сосредоточила на границах Маньчжурии без малого миллионную армию. В перспективе продолжение войны ничего хорошего Японии не сулило, хотя Россия и осталась без флота – ведь для военных действий в Маньчжурии флот не требовался, а перебрасывать туда по морю японцам уже было нечего – все стратегические резервы были задействованы. Японский военный атташе в Париже вскоре после Портсмута откровенно признавался нашему А.А. Игнатьеву (тогда пока еще и.о. атташе): «Мы не ожидали такого затяжного характера войны. Еще меньше мы могли предвидеть, что, сохранив армию, вы сумеете довести ее численность к концу войны до миллиона людей!».
Поэтому «миротворец» Витте никаких особых выгод для России в Портсмуте не завоевал. Более того, в ходе переговоров явно просматривалась возможность сохранить за Россией весь Сахалин, но Витте с легкостью «клюнул» на приманку в виде отмены контрибуции в обмен на половину Сахалина, подсказанную японцам их американскими покровителями.
Кстати, в обширной литературе о русско-японской войне события на Сахалине летом 1905 г. отражены более чем скупо. Даже у внимательных читателей складывается впечатление, что дальше бросания якорей на рейдах главных портов Сахалина японцы не пошли. Поскольку переговоры о мире начались вскоре после Цусимы, а военные действия в Маньчжурии после Мукдена надолго прекратились (исключая небольшие стычки «местного значения»), можно подумать, что кровь Цусимы была последней кровью русских, пролитой в этой несчастной и позорной войне. Дескать, японцы, убоявшись огромной силы, нависающей над границами Маньчжурии, только и думали о том, как бы поскорей закончить войну и не дразнить дальше «русского медведя».
Как бы не так!
Японцы, действительно, весьма некомфортно чувствовали себя, разглядывая оперативные карты Маньчжурии и прилегающих к ней обширных пространств Китая, Кореи и русского Дальнего Востока. Стратегические резервы были исчерпаны, все дальнейшие возможности развития экспансии зависели от США и Англии, уже потерявших заинтересованность в укреплении позиций Японии на Тихом океане, золотой запас таял со все возрастающей скоростью. Но, ведя переговоры о мире, японцы изо всех сил стремились к максимально удобной позе на этих переговорах. А это значит, что чем больше земель они оккупируют к моменту подписания мирного договора, тем выгоднее для них будут условия. Но куда удобнее всего протянуть жадные лапы?
На материке развертывать новое наступление опасно – смотри выше. Того и гляди, миллионная группировка русских войск придет-таки в движение. На море вроде все уже сделано – от русского флота практически ничего не осталось. Но по земле броненосцы не ходят. Значит, надо высадить десант. Но куда? На материк – нельзя, уже высадили все, что можно, и убрать оттуда ничего тоже нельзя. Продвинуться по линии Курил на Камчатку – пробовали, но ничего не вышло – камчатское ополчение геройски сбросило весь десант в море. Обожглись самурайчики на Камчатке, как за полвека до этого англичане с французами. Кроме того, экспансия японцев на Камчатку очень прохладно встречалась американцами – главным «кредитным кошельком» Японии. Дядюшки из-за океана видели будущими хозяевами Камчатки вовсе не японцев, а самих себя, любимых.
Оставалось одно – рвануть на Сахалин. Японцы прекрасно знали, что на Сахалине, как и на Камчатке, нет регулярных русских войск. Сахалин был традиционным «краем света», куда российские подданные попадали вовсе не по своей воле. Однако, помня Камчатку, японцы высадили на Сахалин не батальон, а целую дивизию специально подготовленных головорезов. Головорезов в самом буквальном смысле слова, виртуозно владевших самурайскими мечами. Сахалин, по примеру Камчатки, выставил народное ополчение, вооружив всех, кто мог держать винтовку, даже бывших каторжников, превратившихся в ссыльнопоселенцев. Но самурайский «спецназ» был на сей раз неизмеримо сильнее батальона с острова Шумшу, уничтоженного мужественными камчадалами – казаками, охотниками, рыбаками, каюрами, опиравшимися на поддержку крестьян из прибрежных деревень. Озверелые пришельцы устроили на Сахалине жесточайший геноцид в самом страшном смысле этого слова. Русским офицерам, взявшимся командовать отрядами ополчения, с особым сладострастием рубили головы. Рядовых ополченцев кромсали на части штыками. Даже прикованных к тачкам безоружных каторжников рубили в капусту. Так что полагать, что русская кровь перестала литься после Цусимы – это наивнейшее и жесточайшее заблуждение! На Сахалине ее было пролито столько, что впору было покраснеть водам Тихого океана. Среди многих тысяч русских пленных, попавших в Японию, с Сахалина были единицы (всего 98 офицеров). Их к этому времени предпочитали не брать в плен – самураи экономили на хлопотах и открыто заявляли, что война истощила казну. Может быть, именно поэтому в исторической и прочей литературе очень мало подробностей о сахалинском лете 1905 г. Во-первых, нашим историкам совсем невмоготу было признавать и анализировать тот факт, что война уже переместилась на российскую территорию – ведь до этого самурайские кривые ноги топтали Китай и Корею. Во-вторых, просто почти не осталось уцелевших свидетелей этих событий. А японцам, по вполне понятным причинам, распространяться об этом было не с руки – ведь переговоры о мире-то велись! Велись в это самое время, летом 1905 года. И возглавлял их с российской стороны не кто иной, как Витте.
Итак, на переговорах в Портсмуте Витте показал себя вовсе не как искусный дипломат, умеющий отстоять интересы России даже там, где это кажется невозможным, а как средней руки циничный купец, для которого деньги заслоняют все остальное, даже реки крови, пролитой на Сахалине. Витте с ликованием рассматривал как свой успех эту самую отмену контрибуции и сохранение прав пользования КВЖД, поскольку КВЖД, как и ЮМЖД, была его детищем. Детищем, надо признать, уродливым, потому что ни та, ни другая железные дороги не остались в итоге российскими и принесли только гигантские убытки. Кстати, «добрые дяди» из Америки, обдурив Витте на половину Сахалина (за что он заработал в народе презрительный титул «граф Полу-Сахалинский»), «кинули» и японцев, отказав им в обещанном дополнительном кредите. А японцы постарались выкрутиться за наш счет. Ай да «миротворец»!
Само собой, о фактическом содержании Портсмутского мирного договора Сванидзе предпочитает не распространяться. Зато он с удовольствием расписывает, какое хорошее впечатление произвел Витте на американцев, как его везде принимали и т. п. Как же, разве можно сомневаться в гениальности нашего обожаемого кумира?
Однако, кроме демонстрации жалкой роли Витте на переговорах в Портсмуте, не вредно было бы сначала повнимательнее присмотреться к роли Витте в самой войне, т. е. его влиянии на дальневосточную политику России накануне войны. Сванидзе предпочитает об этом помалкивать. И очень даже понятно, почему – роль эта совершенно неприглядная и никак не создает вокруг Витте ореола гениальности. Это роль творца поражения.
Вообще-то дальневосточная политика России на рубеже XIX–XX веков освещена в очень многих источниках. Недостатка в информации здесь нет. Но, как и в вопросе о причинах и следствиях русско-японской войны, лучше всего обратиться к источнику, который невозможно заподозрить в симпатиях к Советской власти, потому что гарантирована непредвзятость в отношении к «вылепляемому» кумиру.
Слово белоэмигрантскому историку А. А. Керсновскому, автору книги «История Русской армии»:
«С 1895 года политика России на Дальнем Востоке резко меняет свой характер. Вместо разработки своих богатств, как то полагал Император Александр III, учреждая Сибирский путь, мы позарились на чужие, нам ненужные земли. Реализм сменился авантюризмом. В 1897 году Россия приобрела у Китая в аренду Порт-Артур, объект японских мечтаний, результатом чего явился взрыв ненависти к нам в Японии. Война с Россией там стала делом решенным – и сорок миллионов японцев стали к ней готовиться, как один человек. Каменистый и мелководный порт-артурский рейд решено было сделать нашей главной базой на Тихом океане, и там намечена была сооружением крепость. Став полновластным вершителем судеб России, Витте пошел еще дальше. Вместо того чтобы продолжать Сибирский путь вдоль Амура, как повелел в свое время Александр III, он повел его по китайской территории через Маньчжурию. Так возникла в 1898–1900 годах Восточно-Китайская железная дорога – грандиозное культурное русское дело на Дальнем Востоке, пробудившее к жизни огромный и богатый край. На протяжении жизни одного поколения население Маньчжурии с 3 миллионов увеличилось до 30. Из ничтожной рыбачьей деревушки Харбина в несколько месяцев возник большой город, в несколько лет – главный промышленный и населенный центр края. Русское золото полилось рекой, обогащая чужую страну. Русское население Приамурского края осталось без железной дороги; дорогу зато получили китайцы, а затем, увы, японцы. Столь необходимая для русского Дальнего Востока Амурская дорога была сооружена в 1908–1911 годах.
Все это строительство стоило огромных денег. Витте поступил просто. Располагая финансами по своему усмотрению, он добывал нужные средства путем урезывания кредитов Военному и Морскому ведомствам. Стоимость всей авантюры возлагалась с легким сердцем на армию и флот, которым еще пришлось платить за все своей кровью… На арендованном Ляодуне Витте решил устроить коммерческий порт – в явный ущерб Владивостоку. Искусственно был создан город Дальний, который наши офицеры не без основания стали называть Лишний. Витте смотрел на это, как на вопрос своего личного престижа и не жалел затрат. Деньги на сооружение этого удивительного города Витте достал из кредитов, отпущенных на укрепление Порт-Артура. Строитель Порт-Артурской крепости инженер-полковник Величко представил смету на сооружение верков, рассчитанных на 11-дюймовый калибр. Витте приказал сократить эту смету вдвое и ограничиться укреплениями, рассчитанными на 6-дюймовые снаряды. Освободившиеся таким образом миллионы он употребил на украшение Дальнего.
Артурские форты стояли недостроенными, но в Дальнем сооружалась монументальная лютеранская кирха на случай, если в открываемый порт станут заходить немецкие либо скандинавские корабли и их команда захочет помолиться. Артурская крепость осталась недостроенной, зато Дальний был оборудован по последнему слову техники и, только что законченный, преподнесен японцам, которые и мечтать не могли о лучшей базе для действий против России, в частности против Артура.
Дальний убил Порт-Артур. Вся эта авантюра стоила России десятков тысяч жизней, целого флота, 3 миллиардов бесцельных затрат, великодержавного престижа и тяжких внутренних потрясений. Главный ее виновник сумел извлечь выгоду для себя из самого банкротства своей политики, став «графом Портсмутским» и сумев придать законную форму внутреннему врагу учреждением Государственной думы… Убежденный германофил, Витте пользовался полной поддержкой Германии в дальневосточной своей политике, как нельзя больше отвечавшей германским интересам. Вильгельм II не жалел поощрений – памятен остался сигнал, поднятый на грот-стеньге «Гогенцоллерна» при расставании монархов в Бьоркских шхерах: «Адмирал Атлантического океана приветствует адмирала Тихого океана».