Адександр Айзенберг
Агент влияния
Князь Байда, или Градус всемирной истории
…На самом деле, нормальная температура – кажущееся благо, и повесть «36» в этом сборнике обещает и накал страстей, и глубокую интригу, а предваряющий ее роман «Агент влияния» и вовсе унесет в тревожное Зазеркалье мировой истории. Расцвет Рима, падение Цезаря. Персы и египтяне, эллины и иудеи. Ветхозаветные герои, влияющие на жизнь персонажей всех последующих эпох. В стилистическом же смысле все еще интереснее. И если взять Бабеля, прочитав его следом за «Тарасом Бульбою» с оглядкой на Сенкевича и Леонида Андреева, то в результате мы получим великолепную прозу Александра Айзенберга, человека и одессита, живущего в Германии. Хотелось бы сказать, что только здесь, где когда-то издавалась газета «Руль», а теперь проживает Владимир Сорокин, могла возникнуть эта феерия всех времен и народов, но автор – все-таки одесская медийная личность, и потом, все великое, случившееся в истории человечества, видится даже не на расстоянии, а как раз сквозь хорошо протертые очки. Да-да, Шкловского тоже стоит помянуть в случае с этой «графической» прозой, напоминающей записки не то чтобы не о любви, а скорее, о ее скрытых истоках в письмах с Леты, наконец-то нашедших своего адресата.
В любом случае, автор небезосновательно называет все это «историческими голографиями». То есть, перед нами еще не реальность, данная в ощущениях архивной пыли, но уже не альтернативная история, когда по привычке прикидывают, что если бы нас победили немцы. И в «Агенте влияния», и в «36» о живших в разные времена праведниках, спасающих человечество от гнева Божьего, ничего подобного вы не найдете, но вот косметологическая экспертиза ведьмы по имени Клеопатра и спектральный анализ пыли на сапогах Ивана Богуна присутствуют и вполне способны подстегнуть воображение. «Между тем, я задаю вопросы, которые могут приблизить нахождение ответов, по крайней мере, усилить поиск ответов», – уточняет автор.
При этом какие-нибудь Пунические войны покажутся ничуть не скучнее рейда махновских тачанок в пресловутых степях Украины, и главное, веришь нашему автору с его одесскими корнями, как родному. Поскольку «местную» специфику отделения зерен от плевел не заменить ничем, и живущие рядом (в отличие от «идущих вместе») даже в железной логике официоза с его «южнорусской» школой литературы находят более убедительные лазейки. Южнорусская школа? А вот еще была южнорусская овчарка… Овчарки давно уж нет, школа закрылась, все ушли не на фронт, но переехали в Москву, как Ильф с Петровым и Олеша с Катаевым. Так что же было в сухом остатке? «Юг Украины. Где-то там между Одессой и Херсоном», – уточняет автор в повести «36», и сразу становится ясно, за красных или за белых будут герои этой сказки. А все оттого, что эта проза – не официальная жизнь с ее сводками о сдаче золота в фонд государства, а слепок с реальности. Пускай даже с нескольких, вроде голограмм, как настаивает автор. «Жареных тараканов продолжают есть в Таиланде, но в стране, где можно есть вареники с творогом или там с вишнями, тараканы, как часть меню, вряд ли имеют шансы на массовый успех», – объясняют нам разницу между «южнорусской» школой и «украинской» властью слова.
Так и выстраивается сюжет в книге Айзенберга – сначала события, известные всем то ли из учебника по истории Древнего Рима, то ли из жизни несуществующей нынче страны, после – философское осмысление всего, что случилось, сквозь призму семейной драмы. И этой стратегии можно верить, поскольку подобные координаты уж точно не заведут в «светлое будущее», а потемки чужой судьбы всегда были более интересны, чем догмы политэкономии. «И бабушка пошла на черный рынок и там купила сколько-то долларов и сдала их. И вот так, благодаря совету одесского еврея, дедушку выпустили».
Иногда это похоже на отсутствующие главы в истории о «белом плаще с кровавым подбоем» и «шаркающей кавалерийской походке», поскольку начинается все с библейской аутентичности, герой которой был по ту сторону сюжетных баррикад, а героиня «знала все ухищрения блудниц Вавилона, и изнемогал в бессилии царь Ахгашвэйрош». А все вместе – «как если бы в нечерноземную деревню завезти запах алых парусов, звон серебряных шпор и шляхтянок, которых привозили сыновья Будрыса…». Египетский фараон, римский понтифик, германский кайзер. Князь Байда Вишневецкий, наконец, и кровь от крови его – Иеремия, породивший, в свою очередь… Словом, почти библейская история, как и было предсказано. При этом и эпоха, когда «Фараон и Творец были одно и то же», и времена, когда «синие шаровары пулковника Богуна, о которые билась его доблестная шабля, закрыли небо для Герша из Корсуня», и даже мгновения, промелькнувшие перед глазами дедушки Моисея в одесской ЧК – все это оказывается близким и осязаемым почти на ощупь, словно жесткая борода Бога, которую автор пытается ухватить в своих поисках жанра.
Семьям: Айзенберги, Фойгели, Гольдфельды, Литваки
Агент влияния и император
Раскрытие сокрытого
Валентин Потоцкий, еще Валентин Потоцкий, смотрел на картину… этого… Рембранд-та… Ван Рейн… тогда он смотрел…
Амстердам… Этот город родил его – он родился в нем – Авраам бен Авраам… Авром сын Авром… Авром бен Авром…
Как вонзаются слова: праведный прозелит… Гер – Це-дек… А можно: Herr Zedeck… Господин цедек; но он был у украинских Потоцких – там евреи говорят: цадик… И… он сам слышал: цодык… Господин цодык…
Дукас… Duх Потоцкие… Графы Потоцкие…
Куда едет истинный шляхтич? В Париж.
– Откуда, пан родом?
– О-о, Жмудь!
– То с чего начался Грюнвальд.
– Пан говорит правду. Тевтоны напали на жмудинов. Вмешались Витовт, Ягайло.
– Не Ягелло – Ягайло… Пан воистину говорит, как Жмудь.
– Так-так, я – дробный жмудский пан. Заремба.
– А я – граф Валентин Потоцкий.
– Падам до ваших ног, пане!
– Вже впав…
– Я еду. Меня ждет Roma. Римская волчица.
В Амстердаме Валентин еще дышал свежим воздухом. Или уже дышал… Он слышал: «Цедек – праведник. Это планета…»
– Юпитер, – перебил Валентин…
– Эта планета называется Цедек. Планета – праведник, граф.
Вода стекала со стекол домов. Каждая капля была свободной… свобод-ной… Кап-кап… сво-бо-да – кап-кап…
А Заремба женился, и они били каблуками сапог на его свадьбе. А женился он на дочке польного гетьмана Литовского Тышкевича. И звали ее Тышкевичувна. Виват, шляхетский гонор!
Юбка Тышкевичувны взметнулась в танцевальном шаге – и сердце улетало с этим шагом то вверх, то вниз.
Homo нomini lupus est.
Roma.
Валентин был в самом Риме.
Roma.
Этот запах. Особый зелено-серый цвет… цвет империи, ее осколков… Великий Рим!
Смирение перед папой. Он – граф Потоцкий. Его владения, как вся Италия. Может, и больше… Й Україна, да и в Литве, самой Польше.
Мы – Потоцкие!
Он учился у папы. Ему, князю Ржечи Посполитой была оказана особая честь.
Как же звали пана отца гетьмана?.. О-о, литвин, конечно, магнат Людвик Скумин-Тышкевич.
И… Они пили вино. Бургундское… красное… с жирным мясом… А, может, и не бургунд… но красное, точно, с мясом… Вина выпили много, но что вино – а еще мясо – сверкала сталь – они ели с ножа – красно-коричневое, сочащееся – и говорили… Нет, это теперь…
Заремба кричал, но его просто не понимали – вокруг парижане: пьяный варвар кричит – и что?
Заремба бил по столу кулаками:
– Як я католик, цо!..
Что-то мешало, нет, они пили и пили, но графу Валентину что-то мешало. Он хотел своих прямых отношений, личных, без церкви. Он знал: то страшный грех. Для католика, для поляка. Для графа Потоцкого.
Рядом, и в Умани, и в Вильне, повсюду были они… Всюду, везде.
Валентин поправил саблю. Даже здесь в Париже он ходил со своею карабеллой. Заремба сразу повесил шпагу. А он держал руку на эфесе изогнутого клинка.
Рим разочаровал: таких посредников ему было не нужно.
Да, нет. Рим не разочаровал. Наоборот. Там было все так, как он и думал. Это, да – Рим.
– А где Потоцки? Граф. Из этой… Там, где леса, сарматы, волки… Его никто не видит.
– Мне говорили о нем. Вот видите синьору в лиловом, да-да…
– Complemente!
– Не меня, Потоцки.
– Ну, и где этот любимец Фортуны?..
– Dolce far niente…
– Почему тебя интересует история Эстер?.. Ты хочешь писать картину, говоришь ты… Ты пьян?..
– Нет, еще, но ты говори, еврей, говори. Здесь, в Амстердаме, ты можешь говорить. А-а, я вижу, ты хочешь что-то сказать… важное! Выпьем!!!
Это было очень давно… Нет-нет, бюргер, ты даже представить не можешь насколько давно…
У Ицхака было два сына. И старший был Эйсав. А младшего звали Яаков…
Эйсав был… Он жрать хотел… вечером после тяжелой работы… А Яаков предложил ему чечевичную похлебку. С условием. За эту похлебку Эйсав должен уступить свое первородство…
Я знаю эту историю. Ты как-то странно произносишь их имена: надо Исав и Иаков. В твоей… я не могу выговорить…
– Ржечи Посполитой, Українi…
– Да, так у вас там и говорят, наверное, а у нас… но выпьем. А Исав продал Иакову, я – знаю.
… Нет-нет, они оба праотцы: каждый своего народа. Яаков – евреев; Эйсав – …Г-сподь сказал Моше, когда евреи вышли из Египта, а это был не простой путь. И Моше услышал, что ему не дойти до земли обетованной. Не войти ему. Ему – нет. Но вот Йехошуа бин Нун… Он придет туда.
Вы проходите через землю ваших братьев, сыновей Эсава, и они устрашат вас…
– Как, еврей, разве Исав родил людей, которые могли устрашить Моисея, уничтожившего армию фараона?..
– Подумай, бюргер, Яаков и Эйсав братья… И их сыновья – тоже братья. Сила их примерно одинакова, и потому Моше понял, что и евреи их устрашат, но не нужно вступать в спор с ними. Пищу у сыновей Эйсава нужно покупать за серебро и есть ее. Воду – надо покупать за серебро и пить.
– Ну, хорошо. Какое же это имеет отношение к истории Эстер?
Черные всадники вынеслись из ночи. Их клинки прорезали тьму. Здесь у Рефидим напал Амалэйк на Израиль.
И нерушимо стояли на посту воины с копьями… Унеслась черная волна.
– Они вернутся! Они обязательно вернутся!
– Кто напал на нас?..
Еще раз вынеслись черные всадники.
Выскочил откуда-то со сна полунагой, мокрый от пота, иудей и от ужаса завопил, сразу сорвав голос:
– Кто вы?!.. А мы идем из Египта! Мы никого не трога…
Свистнула во мраке стрела, и сорванный голос, всхлипнув, умолк.
– Мы идем за Торой.
– Мы идем получить Закон, и мы получим его.
– Моше, почему Амалэйк напал на Израиль?
– Я не знаю. Знал я, что надо идти мимо амалекитян – и мы шли, стараясь не коснуться их. Покупали еду и воду за серебро, как было надо. Но амалекитяне напали.
– Может, ненавидят они бней Исраэйль?
– За что ненавидеть сыновей Израиля?
– Я не знаю этого. Но позовите ко мне Йехошуа бин Нун. У нас будет совет.
Ночь заканчивалась. Посты были удвоены. Никто уже в лагере не спал.
Сын Нуна предложил ждать. Моше согласился. У Израиля не было конницы.
Йехошуа приказал сомкнуть повозки и ждать. Они вернутся. Обязательно вернутся. Со своими клинками. Дикими криками. Их конница обрушится внезапно.
Йехошуа обошел копейщиков. Он ничего им не говорил. Они знали, что им делать. Их обучали.
Стоять, уперев копье, не двигаться с места. Стоять. Стоять.
Лучники не могли стрелять в темноту, они ждали солнца.
Надо отразить их первый натиск. Потом будет легче. Выдержать первый удар.
Когда они говорили с Моше, тот ему сказал, собрать израильских мужей и сразиться. И знали Исраэйль, что по другому не будет.
На вершине холма стоял Моше с жезлом в руке. Он ждал…
Амалэйк, внук Эйсава….
Пришел он.
Иногда Йехошуа удавалось посмотреть на тот холм, где был Моше. Увидел же он, что когда тот поднимал руки, то одолевал он Амалэйк – стояли его воины, и копья их поражали врагов, и стрелы сбивали всадников с коней. А когда опускал руки Моше, прорывались сквозь повозки черные всадники, и ничто не сдерживало удары их клинков.
Волна за волной бились амалекитяне о копья Израиля.
Глаза Амалэйка налились кровью. И продолжал кидаться со своими воинами на тех, кого он так ненавидел.
Тяжелый свинец постепенно заливал руки Моше, и они стали опускаться…
Все громче звучали торжествующие вопли амалекитян.
Тогда подложили камень, и Моше сел на него. И поддержали высоко его обе руки.
Были подняты обе руки до захода солнца.
Бессмысленно ржали кони, пятясь от острых копий. И все больше черных бесформенных пятен замирало на белом песке…
Низложил Амалэйк и народ его Йехошуа бин Нун острием меча.
Падал Амалэйк с коня. Это было медленно и ужасно… И ударился о песок. Чуть не выскочили глаза его красные от солнца из орбит, а когда упал, не видел он какое-то время ничего, но вот снова смог смотреть и успел, успел! – Сверкнуло острие меча и приблизилось к правому стремительно глазу, а потом он уже более ничего не видел никогда.
Брызнул глаз Амалэйк в разные стороны!
Меч Йехошуа прошел сквозь глаз в мозг, и ударилось острие его о кость черепа со стуком.