Владислав Анатольевич Бахревский
Тимош и Роксанда
Часть первая. Княжна Роксанда
Глава первая
1
В алых турецких шальварах, в алом невесомом платье, в алой чалме, она была как чудо-птица, купленная за морем ради пущего великолепия котнарских садов господаря Лупу.
Пела и хохотала, как пастушка. Вельможные подруги, под стать ей красотою, но одетые по строгим домашним правилам, напуганные вольным ее смехом, ее бесшабашной радостью, легкостью, не в силах были устоять перед заразительной свободой, подхватили игру и ответили княжне песней, поддразнивая:
– Вы не знаете своей Роксанды! – Княжна с нарочитым возмущением сверкнула карими глазами и, кружась, пропела:
Княжна Роксанда сбросила башмачки, сбросила платье и шальвары, взмахнула руками, как взаправдашними крыльями, и бросилась в воду.
Две подруги тотчас последовали за нею, а третья не осмелилась.
– Иляна! А ты что же? Вода ласковая, как парное молоко.
– Я постерегу ваши одежды, княжна! Вы ведь знаете, Фэт-Фрумос прячет платье самой прекрасной феи.
– Милая Иляна! О том ли нам печалиться! Нам надо о другом вздыхать: такие храбрые молодцы, как Фэт-Фрумос, только в сказках. – Княжна выскочила из воды. – Эй, Фэт-Фрумос, спеши! Забирай эти жалкие тряпки! Мы оденемся в платье, которое поистине достойно нашей красоты. Эмилия, за работу! Сплети нам венки из виноградной лозы!
– Слушаюсь, госпожа! – поклонилась служанка.
Роксанда первой возложила себе на голову венок, оплела тело лозой с тяжелыми гроздьями зеленого котнарского винограда.
– Вот теперь можно и на бал! Хоть к самому королю Речи Посполитой!
– Княжна, вы совершенно не боитесь наготы! – воскликнула в искреннем смятении боярышня Иляна.
– Я и впрямь не боюсь самое себя! Меня научили любить свое тело в серале.
– Боже мой! Но если какой-нибудь охальник подглядывает за нами?
– Дорогая Иляна! Не пугайся за его глаза, он не ослепнет. Нам Богом ниспослан дар восхищать, но этот дар, увы, не вечен. В Серале меня учили радоваться красоте и радовать красотою! Ах, как я благодарна моему отцу за этот котнарский виноградник! Здесь я – лань, ласточка, золотой дождь, послушная лоза, ураган! – Она кинулась в воду, поплыла, барабаня руками и ногами, взбивая жемчужную пену.
Девушки с ужасом слушали княжну, но им хотелось слушать эти странные речи пленницы сераля. Роксанда жила в Истамбуле заложницей.
– Ах, что это за купание! – рассердилась вдруг княжна. – В Истамбуле мы плавали в море.
– В море?! – пискнула Иляна. – Но разве из Сераля выпускают?
– В Серале все возможно, надо только найти способ.
– Госпожа, выходите из воды! – строго приказала служанка Эмилия. – У вас к приезду князя Вишневецкого волосы не успеют просохнуть.
– Ничего, я прикажу моему брату Солнцу сиять сильнее, и он не подведет свою сестричку! Слышишь, братец? Гори, пылай во славу красоты девичьей! – Роксанда выскочила из воды и, простирая руки к солнцу, побежала вокруг бассейна. – Слышишь, братец? Лови!
Она сорвала венок и кинула его в небо. Венок упал в воду, и тяжелые грозди утянули его на дно.
2
Мода на котнарские виноградники превратила маленький городок на холмах возле столичных Ясс в золоченый курятник, где титулованные курочки поджидали крутогрудых петушков, по жилам которых лилась небесно-голубая кровь лучших родов Молдавии, Польши, Литвы, Семиградского княжества.
Всякий, кто заботился о будущем фамилии и у кого было много тугих кошельков, спешил купить в Котнаре если не виноградник, то хоть кусочек земли. Виноградники и земля с каждым годом дорожали, цены запрашивались немыслимые, но охотников купить или перекупить местечко не убывало.
Следуя моде, теплое время года княгиня Домна Тодора, мачеха княжны Роксанды, жила в Котнаре и теперь принимала гостей падчерицы. Князь Дмитрий Вишневецкий приехал с новоиспеченным владельцем одного из котнарских виноградников, сыном коронного гетмана Речи Посполитой Николая Потоцкого, его милостью паном Петром Потоцким. Княгиню Домну Тодору сердила выходка падчерицы: знала, что князь Дмитрий будет к обеду, и – вот, пожалуйста, опаздывает. Не стыдясь, мучит совершенно потерявшегося от любви юношу. А ведь князь Дмитрий уже не прежний мальчик с восторженными черными глазами.
Княгиня, не зная, где Роксанда и пожелает ли она явиться, выигрывая время, показывала гостям своих чудесных птиц.
В позолоченных клетках порхали птицы, поражающие невероятной красотой оперения. Птицы были крошечные, но были и большие: фазаны, сойки, куропатки, декоративные куры.
– Когда я гляжу на ваших птиц, мне всегда кажется, что предо мною пойманная радуга, – изысканно похвалил любимую утеху княгини Домны Тодоры князь Вишневецкий, а Петр Потоцкий только поморщился: ему претил запах птичьего помета.
Княгиня заметила это и нашла Потоцкого человеком грубой души, но она была женою мудрейшего Лупу.
– Мне стыдно показывать вам бедные наши кущи, – обратилась она к Потоцкому, – я много слышала о великолепии польских парков.
– Княгиня, всему миру известно, что лучшие парки в Литве, у Радзивиллов, – ответил пан Петр. – А такого парка, как в Несвиже, я нигде не видал. В Крженицах, у короля Владислава, было полторы тысячи оленей, у Радзивиллов же всего больше: оленей, лосей, бобров. Как у них готовят бобровые хвосты! А беседки? Они затейливы и великолепны. Мне показывала парк ваша старшая падчерица, княгиня Елена. Ей дана не только красота, но и великое сердце. Олени выходили из леса, чтобы получить не подачку, а ласку ее беломраморной руки.
– Я молю Бога, – княгиня Домна Тодора быстро перекрестилась, – чтобы моя младшая дочь, наша певунья Роксанда, нашла свое счастье в Речи Посполитой. Благородство польских рыцарей не знает себе равных во всем мире.
«Он все-таки истинный поляк!» – подумала она о Потоцком, прощая ему гримасу в птичнике.
Вдруг заиграла лютня, запела девушка:
В беседке из благородной слоновой кости в окружении подруг княжна Роксанда играла на лютне и пела.
– Княгиня Домна Тодора! – Служанка Эмилия вскочила на ноги и замерла в почтительнейшем и нижайшем поклоне.
Княжна Роксанда обернулась, расцвела улыбкой, передала подругам лютню и пошла из беседки навстречу гостям.
– Простите меня, князь! – обратилась она к Вишневецкому. – День выдался жаркий для осени. Мы купались и не успели просушить волосы.
В жемчужном венце с ниспадающим кисейным покрывалом – не скажешь, что простоволоса, – княжна показывала чудо своих волос: в этой черной поблескивающей пучине и утонуть было немудрено.
«Она знает, как сводить с ума», – подумала о падчерице княгиня Домна Тодора и спохватилась: загляделась на Роксанду.
Знакомя княжну с Петром Потоцким, князь Дмитрий обреченно вздохнул и рассмешил Роксанду.
– Князь, вы в каждом моем знакомом видите соперника, но ведь большинство знакомств я завязала не без вашего участия.
– Знакомить вас с моими друзьями для меня казнь, – признался Вишневецкий. – Но я иду на нее, чтобы только еще раз видеть вас, слышать вас, дышать одним воздухом с вами.
Петр Потоцкий покосился на князя Дмитрия, вскинул оценивающие глаза на Роксанду, и она увидала, что он не сомлел от восторга. У княжны от досады покраснела шея.
3
За обедом княгиня Домна Тодора делилась секретами котнарских виноделов:
– Для крепости берут виноград «граса», одну треть, для букета – «фетяска», тоже одну треть, добавляют одну шестую «фрынкуша», он придает приятную кисловатость, и от него же прозрачность вина. И для полноты букета добавляется одна шестая часть мускатного сорта «бусуек». На четвертый год выдержки вино под стать огню, а по цвету оно зеленое, как изумруд. Чем старее котнарское, тем зеленее. Рецепт этого вина мне дал наш погарник.
– Это первый виночерпий Молдавии, – пояснил Потоцкому местный старожил князь Дмитрий. – Котнар – резиденция погарника. Под его властью все виноделы господарства.
– Сколько бы ни стоило это замечательное вино, – загорелся Потоцкий, – я прикажу отправить в мои погреба все сорок бочек.
Княжна Роксанда подняла бокал с изумрудным вином и, любуясь игрой огня, рассмеялась:
– Сначала люди уразумели, что не все подвластно мечу, уразумеют они когда-нибудь, что и деньгам не все подвластно.
Потоцкий не понял, о чем это лукаво мудрствует княжна, но рассердился:
– Сколько бы мы ни твердили, что меч и деньги не всевластны, от этого их власть не уменьшается, как бы это ни было горько. Я знаю: когда мое желание станет нестерпимым, я возьму деньги или меч и сломлю чью-то волю, силу или даже ненависть ради моей воли, силы, ненависти или любви.
Это было сказано с таким неприличным напором, с такой страстью, что за столом наступила неловкая тишина.
В глазах княжны сверкнула ярость, и князь Дмитрий побледнел: Потоцкий вступил на путь соперничества не без успеха.
– Пан Потоцкий, вам действительно не удастся перевезти не только сорока бочек, но даже одной, – сказала княгиня Домна Тодора. – Дело в том, что котнарское нельзя перевозить. В дороге вино умирает.
– Не правда ли, какая чудесная и странная судьба, – черные глаза Вншневецкого замерли, и горящий в них огонь вдруг умер, – быть славою своей земли, но на родной земле. Вот верность, которая должна быть укором многим.
– Князь! Вы готовы философствовать по каждому незначительному поводу! – воскликнула Роксанда. – Котнарское – прекрасное вино. Так пейте же и радуйтесь!
– Когда себя приходится заставлять радоваться, то и горечь невыносимей.
– Что вас так тревожит, князь? – удивилась княгиня Домна Тодора.
– Меня тревожит мой век.
– Ну, слава Богу! Я думала, мозоль! – Княжна Роксанда неудержимо хохотала. Потоцкий тоже не удержался от смеха, улыбнулась княгиня.
Под общее веселье вошел погарник. Поклонился княгине и обществу:
– Великий господарь просит быть сегодня на вечерне по случаю победы над врагом во славу Господу нашему. На вечерню прибудет победитель врага – сын украинского гетмана Тимош Хмельницкий.
Сказал и посмотрел ясными глазами на поляков.
– А вы еще смеялись! – воскликнул князь Вишневецкий, и слезы задрожали в его голосе.
Глава вторая
1
Когда придворный добивается особой милости, он заказывает для повелителя шкатулку, которая стала бы любимой игрушкой, хранилищем самых изысканных, а еще лучше – милых сердцу сокровищ. Шкатулку эту режут и украшают мастера великих затей, платят им втридорога, чтоб они в ухищрениях превзошли самих себя.
Храм Трех Святителей сотворен гордыней молдавского господаря Василия Лупу. Это плата Господу за темницу души. Цари и в самой душе строят и носят темницы для государственных своих, чернее адской пропасти, грехов.
Лебедем плыл по синему небу веселого зеленого города Яссы храм Трех Святителей.
Снизу доверху опоясан узорами: травами, лозами, орнаментами, а может быть, и тайными письменами. Узоры по камню, но резаны чисто и тонко, как по слоновой кости, как по золоту.
Жители Ясс и через годы не могли привыкнуть к чуду. Сколько раз поглядишь на Трех Святителей, столько и подивишься.
Входящий во храм чувствовал себя так, словно вознесло его в самые недра светоярого солнца. На алом – золото, сказка русских мастеров.
Собольи и куньи меха, крытые парчой шубы, женские и мужские платья в жемчуге, в драгоценных камнях, в золоте. Вот уж воистину – шкатулка земных чрезмерных соблазнов.
Казачья старшина, приодевшаяся для торжества, даже потеряться не могла среди всеобщего великолепия. Как стайка воробьев в клетке павлина, казаки хоть и хорохорились, но всем было видно, что тяжко им здесь, что стыдно им за свои лучшие наряды – словно нищие посреди хором.
– Который сын Хмельницкого, покажите! – Княжна Роксанда как появилась в храме, так сразу и затормошила своих подружек. – Вон тот, чернобровый? Ах, какой казак!
– Это – Федоренко! – объяснила княжне всеведущая Эмилия.
– А где Тимош, спаситель моего батюшки?
– С пушком на губе.
– Этот угрюмый?! Господи, да он же рябой!
На Роксанду стали оборачиваться, и она поспешно затаилась, присмирела, но, постояв, изображая на лице молитвенную сосредоточенность, потянулась глазами к детинушке.
Прямая спина, жупан, как надутый, – столь выпуклы и могучи мышцы, лицо обожжено ветром и солнцем, но молодое, как мордочка теленка. Не усы – дымок. Шестнадцать весен человеку. Шестнадцать весен, а рот на замке, губы напряженно сомкнуты, глазами вперился в Царские врата и ничего больше не видит. Глаза обрушиваются на каждый встречный взгляд, как на вражескую крепость, и не уступают нипочем.
«Могла бы я полюбить такого?» – подумала вдруг Роксанда и ужаснулась на самое себя. И поставила рядом с Тимошем пламенного, сгорающего от любви князя Вишневецкого, черноглазого ангела, который все понимает, все знает наперед, страдающего сначала за любимую и уж потом за себя. Потом поставила гордого самолюбца Петра Потоцкого, снисходительно разрешающего себя любить, настоящего чистопородного пана. И ужаснулась – ей хотелось, чтобы ее обнял этот неотесанный, этот безобразный казак.
Вздрогнула – Тимош смотрел на нее. Ей показалось, что ее грубо толкнули, она попробовала улыбнуться и не сумела. У нее достало силы не опустить глаз, но поглядеть глаза в глаза не посмела. Она боялась перевести дыхание, чтоб не вскрикнуть, но он скоро отвернулся и, уставясь на Царские врата, шептал сухими, покрытыми коричневой коркой губами слова молитвы.
«Лучше в заточение, чем замуж за такого!» – сказала самой себе Роксанда и не поверила ни одному из этих слов.
Словно малый ветер обежал стены храма. Дрогнули язычки свечей, засверкали каменья, зашелестел шепоток. То явился в храм сын господаря Стефан со своими ближними людьми. И тотчас за малым ветром колыхнул платья и шубы большой ветер. Возбужденно вспыхнули каменья, золото заструилось, огонь заметался, и лица придворных озарила улыбка всеобщего беспрекословного восторга. Через храм на свое господарское место шел Василий Лупу.
Перед ним – постельник с серебряным жезлом, позади меченосец, опоясанный мечом, с господарской короной и булавой.
Сам господарь в нежно-зеленой ферязи, в красной шубе на соболях, подпоясан широким турецким поясом, по груди золотые розетки с большими чистой воды бриллиантами. На голове особая шапка с рубином и перьями.
При появлении господаря на обоих клиросах запели хоры мальчиков: на правом – по-гречески, на левом – по-молдавски.