– Это вы… музыкант?
Голос как будто прокрутили в стиральной машине.
– Ты не забыла постучать, Селеста? – прошипела ее сестра.
Джослин нутром чуял, что не в этом истинная причина ее раздражения. Миссис Мерл вошла – и улетучилось волшебство.
– Ну что ты, конечно, я стучала. Уже пять минут стучу. Вы не слышали. Юный виртуоз добивается невероятной силы звука, не правда ли, Артемисия?
Пальцы Селесты Мерл лихорадочно, но методично перебирали верхние пуговки на платье. Ни одна их не избежала.
– Артемисия… Ты же знаешь, что я всегда говорила: в хороших домах обязательно должно играть пианино…
– В этот дом допускаются только женщины! – огрызнулась Артемисия.
– Ни одна из них на пианино не играет, – не сдавалась миссис Мерл. – А в каждом хорошем доме обязательно должно играть пианино.
– Вот заладила.
– Послушай, у меня есть идея… Что, если предложить молодому человеку нашу студию в подвале? Туда можно войти с улицы. С девушками он, можно сказать, пересекаться не будет.
Сердце Джослина отчаянно заколотилось. Мамин суп был первым шагом, неужели музыкальными упражнениями он заслужит отпущение грехов от этого двинутого дуэта?
– И навлечь на себя неприятности с полицейским участком 87-го округа за аморальное поведение?
– Неприятностей не будет, – горячо заверила миссис Мерл. – Это я беру на себя.
Несколько мгновений они словно играли в гляделки.
– Это приличный юноша.
– Месяц, – процедила сквозь зубы Артемисия, намотав на палец хвост Мэй Уэст. – Тридцать дней испытательного срока.
Миссис Мерл поспешно ухватила Джослина за плечо.
– Отлично. Идемте, Джо.
Артемисия подняла руку всё тем же генеральским жестом, останавливая наполеоновское войско.
– А в покер вы там у себя играете?
Вопрос второстепенный – на первый взгляд. Джослин сразу смекнул, как он важен… и какие за ним кроются ловушки. Не раздумывая, он солгал:
– Очень даже часто. С моим кузеном Вивианом, – мысленно умоляя себя не покраснеть.
Под ресницами Минни Маус заиграла садистская радость.
– Ваша кузина Вивиана? – переспросила она по-французски.
– Не Вивиана – Вивиан. Кузен, а не кузина.
– Что за чудаки эти французы, надо же додуматься награждать своих мальчиков именами девочек.
И она расхохоталась. Даже на лестнице, за закрытой дверью еще был слышен ее богатырский смех.
– Вот и славно, – заключила миссис Мерл. – Немного пианино и… гм, покер по разумной цене. Я завтра же приведу в порядок подвал.
Он не посмел спросить, собираются ли его замуровать в погребе или сбагрить в гараж. У него целый месяц, будет время найти, куда перебраться.
Преспокойно совершив свой маленький домашний путч, Селеста Мерл сделала ему знак следовать за ней и привела в комнату, очевидно, служившую дополнительной гостиной, на том же этаже.
Там стояла собачья корзинка, и лежала в ней, вполне предсказуемо, собака. Когда они вошли, песик открыл левый глаз, поднял соответствующее ухо и снова уснул.
– Наша комната отдыха, – сказала миссис Мерл, церемонно указав на стул. – Какая чудесная музыкальная гостиная здесь получится, не правда ли?
Широкое французское окно выходило на кирпичную террасу, вентиляционные трубы прятались под зарослями плюща. Он разглядел желтые, как подсолнухи, шезлонги, бутылочку лосьона на полу. Девушки, должно быть, загорали здесь в купальниках…
Джослин помотал головой, сосредоточив все свои мысли на миссис Мерл.
– Теперь я должна познакомить вас с правилами нашего маленького сообщества.
Она подчеркнула (жирно) революционный характер присутствия мужчины в «Джибуле» – вполне ли он это понимает? Он смиренно кивал. Она сообщила ему также, что мистер Чу из прачечной на Кэнал-стрит забирает белье по четвергам, что стоит это в среднем доллар двадцать пять центов, но за эту цену мистер Чу вернет его в следующий четверг выглаженным и сложенным.
– Вы, наверно, любите, чтобы ваши рубашки были накрахмалены, не правда ли?
Ей это казалось настолько очевидным, что он поостерегся упомянуть единственную на его памяти особу, любившую крахмал: свою двоюродную бабушку Симону, чьи твердые, как меренги, жабо царапали подбородок, когда приходилось с ней целоваться. Родные прозвали ее Марией Медичи.
Он вновь лишь кивнул.
Миссис Мерл помахала ключом на связке, где их болталось не меньше дюжины. Этот ключ, объяснила она, от двери в подвал, куда можно спуститься по лесенке с улицы. Конечно, в часы трапез ему разрешается ходить внутренним коридором, но только в общие комнаты – столовую, ванную и гостиную, если ему захочется послушать радио. Например, о выборах будущего президента Соединенных Штатов, которые состоятся уже скоро. Она сама очень любила радио, особенно передачи «Завтрак в Голливуде» и «Расследования мистера Мото». Что касается ванной, она позволит себе один совет…
– Пользуйтесь ею по вечерам. С утра все девушки скопом ломятся в дверь. Да, и еще, что касается доставки молока, у нас такое правило: кто первый проснется, тот заносит ящик с бутылками в холл.
Она отодвинула стул, убрала связку ключей.
– Завтра же сможете перебраться. Вот только Истер Уитти наведет там порядок. – Она наклонилась к нему и зашептала: – Я вижу, вы носите галстуки, это очень хорошо. Не подражаете этой ужасной богеме из Гринвич-Виллидж.
Что это за ужасная богема из Гринвич-Виллидж, он не имел ни малейшего понятия. Миссис Мерл поправила невидимую шпильку в прическе, огляделась вокруг, словно искала еще какое-то забытое указание, и, так и не найдя, откланялась.
Он еще немного посидел один. Месяц. Короткий срок… но достаточно долгий, чтобы устроиться.
С нижнего этажа доносились голоса, хихиканье, сдавленный смех.
Перед открытой дверью ванной он застал всех девушек.
– Oh boy! – воскликнула Шик. – Я забыла про мужской элемент в нашем обществе!
Она исполнила игривый пируэт, ухитрившись удержать на голове первый том «Полной истории американских железных дорог».
– Ставлю ужин с Кэри Грантом, святой Георгий победил Дракона?
– Так ты остаешься?
– Это ты играл на пианино? – спросила Пейдж и покружилась, раздувая плиссированную юбочку.
Она успела переодеться. Маленькие бантики, целая вереница, подрагивали, точно непоседливые утята, на ее левом бедре.
– А у меня новое платье.
– Красивое, – одобрила Шик. – Это… подарок Эддисона?
– Вот ехидна! За кого ты меня принимаешь, я не такая!
– Не знаю… А какая ты?
Шик сложила руки над головой на манер танцовщицы. Ткань, в которую она была задрапирована, как в тогу, поднялась до середины бедер.
– Вот ты, француз. Скажи, мы, по-твоему, элегантные?
– Да, давай колись. Как одеваются парижанки в Париже?
– …
– New Look? С принтом? Перчатки? Шляпки? Без? Рассказывай.
Джослин вспомнил, как кузина Одетта в прошлом году тараторила о новой моде и каком-то «сногсшибательном месье Диоре», как мама удлиняла свои платья, а Эдит забраковала воротники на пуговках.
– Я плохо в этом разбираюсь… Мои сестры носят юбки шире и рукава длиннее.
– Вот видишь, Манхэттен? Вот видишь, Шик? Я была права. Конец ограничениям! Удлиняем, расставляем, больше размаха… Иначе будем выглядеть как фермерши с Адирондакских гор.
– Фермерши с Адирондакских гор носят барахло от Abercrombie & Fitch. Кожаные штаны и трапперские рубахи. В твоем багаже нет шмотья от Abercrombie & Fitch, Джо?
Они рассмеялись. Джослин тоже, хоть и был смущен их количеством, их шутками, их красивыми нарядами и тысячей вопросов, которые не решался задать. Он почесал мочку уха и, промямлив какой-то предлог, покинул их.
До самого конца коридора его провожали их взгляды – орлиные, хоть и добродушные.
4
I’m the Laziest Girl in Town[14]
Шик, Пейдж и Манхэттен закрылись в ванной.
– У него нос Джоэла Маккри, вы не находите? Он лапочка.
– И смирный. Для француза, я хочу сказать.
– Может при случае послужить кавалером. Опасаться нечего, он такой молоденький.
Хэдли замотала свои каштановые кудри ярко-голубым полотенцем. Шик затянулась сигаретой и выдохнула дым в лицо своему отражению.
– В ванной не курят, – напомнила ей Пейдж.
– А я курю. Смотри-ка, у нас одинаковая зубная паста.
– Точно. Это моя.
Пейдж отвинтила крышечку и принялась чистить зубы. Манхэттен улыбнулась отражению Хэдли, которая натиралась голубым лосьоном.
– Красивая девушка не должна выглядеть такой усталой. Дай я помассирую тебе плечи.
– О, это было бы божественно, – вздохнула Хэдли, промокая лоб. – Я с ног валюсь. Хотелось бы мне быть лошадью. Они умеют спать стоя.
Шик, облокотясь на ларь с бельем, внимательно изучала заклеенные пластырем пальцы на ногах.
– Когда ты вернешься к своей настоящей работе, Хэдли? – спросила она. – Немногим девушкам посчастливилось танцевать с Фредом Астером. Ты единственная из нас побывала в Голливуде. Тебе это могло бы пригодиться.
Хэдли молча вытирала щеки. Почти три года назад ей довелось сняться в фильме на студии «Парамаунт» – в кордебалете. Она танцевала, встряхивая розовыми юбками и ожерельем из помпончиков на шее. И да, на одной площадке с великим Фредом Астером. Двести пятьдесят долларов в неделю. Никогда Хэдли не была так богата. И не зарабатывала столько денег тем, что любила больше всего на свете.
– Лоретта заболела, и мне пришлось уехать из Голливуда, – тихо сказала она. – Я ведь была всего лишь одной танцовщицей из многих. У каждой был с ним выход на несколько секунд.
– Не просто «с ним», а с Фредом Астером. Жаль, что ты теперь попусту теряешь время.
– Надо на что-то жить, – еще тише проговорила Хэдли.
Шик всё еще рассматривала свои пальцы в белых капюшончиках.
– Ты, никак, жалеешь о серебряном рожке для обуви? – поддела ее Манхэттен.
– Если мой следующий парень будет таким же любителем танцев, как Ромео, я оставлю ему мои ноги на танцполе и сбегу. Пусть провожает их домой без меня.
– А мне бы хотелось, чтобы Эддисон чаще водил меня танцевать, – вставила Пейдж, сплюнув малиновый эликсир, которым полоскала рот.
– Из твоего Эддисона Де Витта тот еще танцор в семьдесят пять лет и с ревматизмом.
Пейдж чуть не захлебнулась эликсиром.
– Ах ты!.. Да ты… Эддисону вовсе не семьдесят пять! Ему нет даже сорока двух.
– Но тебе-то нет и девятнадцати, – вздохнула Шик, томно поглаживая свою брюнетистую челку. – Девушки питают слабость к зрелым мужчинам… Чем они старше, тем благодарнее.
– Ты уверена, что твои лодочки тебе впору? – перебила ее Манхэттен. (Она даже нос наморщила, чтобы осадить Шик.)
– Конечно. Мне бы еще убедить в этом мои пальцы.
– …или найти новый рожок для обуви, – хихикнула Пейдж.
– Я тебе, кстати, должна пять долларов, Манхэттен, – продолжала о своем Хэдли, – но тебе придется еще чуть-чуть подождать.
Она присела на единственный табурет. Манхэттен начала разминать ей мышцы шеи. Хэдли закрыла глаза, голова ее покачивалась из стороны в сторону.
– Надо было заплатить хоть немного няне Огдена, – сказала она. – Эта карга сказала, чтобы иначе я его больше не приводила.
– Забудь про пять долларов. Купи себе на них «роллс-ройс сильвер».
– Спасибо, Манхэттен, но я тебе отдам, обязательно. Когда Лоретта вернется и заберет малыша, она всё оплатит, она обещала.
Двадцатилетняя Хэдли была самой старшей в пансионе, хотя со своей пухлой фигуркой, суетливыми движениями, веснушками и детским голоском всё еще выглядела подростком. Все в «Джибуле» знали, что ее старшая сестра Лоретта больна туберкулезом и на время долгого лечения в Южной Каролине оставила ей своего сынишку.
– Ты просто героиня, что занимаешься мальцом твоей сестры.
– Огден такой милый. Угадайте, что он сказал вчера? «Метро».
– Вундеркинд! – фыркнула Пейдж и выгнулась, застегивая молнию на спине. – Малютка готов в будущем году поступить в Гарвард.
Ухватив Манхэттен за подбородок, она повернула ее к себе и приподняла ей очки.
– Скажи, мне завтра нацепить окуляры, как у тебя, на прослушивание «Давай поцелуемся, Розалинда»?
– Ты уже позаимствовала шляпку у Шик, туфли на шпильках у Урсулы, каракулевое манто у Эчики… Будет не Розалинда, а платяной шкаф. Оставь в покое мои щеки, пожалуйста, у меня пломбы держатся на честном слове.
Пейдж взвесила аргумент платяного шкафа и вернула на место нижнюю челюсть подруги и ее очки. Манхэттен ощупала щеки, поправила оправу на носу.
– Ты права, – вздохнула Пейдж. – Просто сейчас столько шума, неразберихи… Я совсем запуталась. Во всех театральных школах, на всём Бродвее только и говорят о новых методиках актерской игры. В Актерской студии. В «Методе». Помните того парня в пьесе «Траклайн-кафе»? Джи-ай[15] возвращается домой и узнаёт, что его жена переспала со всеми соседями?
– Этот молодой бог, что появился в третьем акте? Он затмил всех. У него была тирада минут на пять, но зал встал. Остальным актерам пришлось ждать, пока публика успокоится. Брандон Марло, так, кажется, его зовут. Будь у него главная роль, – заключила Шик, – я непременно дождалась бы его у служебного входа, пофлиртовала.
– И зря не дождалась. Он с тех пор о-го-го как прославился в «Трамвае „Желание“». Он из конюшни Казана. «Метод» – это что-то. Я умира-а-а-аю хочу посмотреть этот «Трамвай», но остались только билеты по пять долларов. Этот Бардо в пропотевшей майке, говорят, убойнее бомбы Нагасаки. Да еще там… – она понизила голос, – …сцена изнасилования в последнем акте.
Пейдж посмотрела на себя в зеркало в профиль.
– Да уж, моим майкам пока ничего не грозит. Грудь у меня в отца.
– Глобальный вывод, – сказала Шик, – засим всем пока, я иду ужинать.
Взявшись за ручку двери, она повернулась вполоборота.
– Пейдж? Избавь же наконец беднягу Эддисона от мучений.
– Мне его убить?
– Выходи за него замуж. Думаю, результат будет тот же.
– Ох, исчезни уже! Ты бы блистала в роли неизвестной. Вот чума, – буркнула Пейдж, когда дверь закрылась. – Вечно тычет мне возрастом Эддисона.
– Это разрыв с Ромео. Ей больнее, чем она хочет показать, – тихо обронила Манхэттен.
– Она меняет парней как перчатки. И подавай ей только набитых деньгами. Неудивительно, что остается с рожками для обуви.
– Черт побери! – всполошилась Хэдли. – Вы видели, который час?
Она сорвала с веревки пару чулок и подула в них, другой рукой лихорадочно подобрав юбку.
– Мистер Тореска меня убьет, – простонала она, сражаясь с резинками пояса и одновременно пытаясь всунуть ноги в туфли на шпильках. – Я едва успею забежать поцеловать Огдена перед сном.
Подпрыгивая на одной ножке, с туфлей в руке она скрылась в коридоре. Манхэттен и Пейдж невозмутимо продолжали наводить красоту.
– Твой верный рыцарь зайдет за тобой сюда?
– Чтобы миссис Мерл встретила его как Джека-Потрошителя? Нет, я встречаюсь с Эддисоном в «Шато-Андре», французском кафе на Коламбус-Серкл.
Пейдж покосилась на подругу, которая протирала стекла очков рукавом свитера. Словно оголившееся без очков лицо Манхэттен было неожиданно совсем другим и, да, красивым.
– Ты тоже считаешь, что Эддисон стар? Слишком стар?
Манхэттен пожала плечиком.
– Если он тебя любит, если ты его любишь, какая разница…
– Ты самая добрая из всех нас, Манхэттен. Вот Шик, стервоза, мне заявила, что предпочла бы встречаться с молочником.
Пейдж расплела косы, намереваясь как следует их расчесать.
– А я уже встречалась с молочником, – вздохнула она, помолчав. – В Путнамс-Лендинге, мои родители держали там спортивный магазин. Бабник был еще тот, три десятка шкодливых рук. Мне не нравилась ни одна.
Щетка в ее руке повисла в воздухе, как бы задумавшись.