Утром муэдзин звал на молитву, обращаясь к пустым домам. Я вышел на поиски муки и яиц, пока у нас не закончился хлеб. Слой пыли был столь густым, что я еле переставлял ноги – казалось, я иду по снегу. Повсюду валялись обугленные машины, на заброшенных террасах висело грязное белье, низко над дорогами мотались провода. Кругом – разрушенные бомбами магазины, дома без крыш, горы мусора на тротуарах. Повсюду витал едкий запах смерти и жженой резины. Вдалеке взвились в небо клубы дыма. У меня во рту пересохло, руки, сжатые в кулаки, тряслись. На этих разрушенных улицах я словно попадал в западню. Деревни были уничтожены, оттуда тянулись потоки людей, желавших сбежать, перепуганные женщины, боявшиеся, что их изнасилуют вооруженные солдаты. Рядом я заметил куст дамасской розы в полном цвету. Закрыл глаза и вдохнул аромат, представляя на миг, что не вижу этого кошмара.
Когда я оторвал взгляд от земли, то понял, что достиг блокпоста. На моем пути стояли двое солдат. У каждого по автомату. Один мужчина носил платок в черно-белую клетку. Второй достал оружие из багажника фургона и прижал к моей груди.
– Бери, – сказал он.
Я пытался скопировать лицо Афры. Не хотел показывать эмоций. Иначе меня бы не пожалели. Мужчина сильнее прижал автомат к моей груди, и я качнулся, падая на гравий.
Он бросил оружие на землю. Я поднял голову и увидел, что солдаты нависли надо мной, а тот, что в платке, направил автомат мне в грудь. Не в силах сохранять спокойствие, я стал молить их о пощаде, ползая в пыли.
– Прошу вас, – сказал я, – я не отказываюсь, правда. Я с гордостью принял бы от вас этот автомат, но моя жена больна, серьезно больна и нуждается в уходе.
В тот момент я не верил, что их это тронет. С чего бы? Каждую минуту гибли дети. С чего им переживать о моей больной жене?
– Я сильный, – сказал я, – и умный. Я буду работать на вас. Мне нужно всего пару дней. Прошу лишь об этом.
Мужчина коснулся плеча напарника в платке. Тот опустил оружие.
– В следующий раз, – сказал первый, – ты либо возьмешь автомат и встанешь рядом с нами, или же сразу найди, кто заберет твой труп.
Я немедленно отправился домой. За спиной я уловил тень – не знаю, преследовали ли меня, или же я все придумал: я представил фигуру в плаще, словно явившуюся из детских кошмаров. Но когда обернулся, никого не было.
Пришел домой. Афра сидела на раскладушке, спиной к стене, лицом к окну, и вертела в руках гранат, ощупывая кожуру. Она услышала, как я вошел в комнату, но не успела ничего сказать: я забегал по дому, запихивая в сумки вещи.
– Что происходит? – Пустой взгляд Афры заскользил по сторонам.
– Мы уезжаем.
– Нет.
– Если мы останемся, они убьют меня.
Я ушел в кухню, наполнил пластиковые бутылки из-под крана. Упаковал запасной комплект одежды для нас обоих. Потом нашел под кроватью паспорта и сбережения. Афра не знала о них – мы с Мустафой отложили деньги, перед тем как рухнул наш бизнес. Кроме того, у меня оставались средства на личном счету, которые я надеялся получить после побега отсюда. Афра что-то выкрикнула из другой комнаты. Она возмущалась. Я взял с собой документы Сами, не мог оставить их здесь. Потом вернулся с сумками в гостиную.
– Меня остановили солдаты, – сказал я. – Приставили к груди автомат.
– Ты врешь. Почему этого не случилось раньше?
– Может, потому, что оставались мужчины помоложе. Меня они не замечали. Не было на то причин. Мы единственные глупцы, которые не уехали.
– Я не поеду.
– Меня убьют.
– Значит, тому и быть.
– Я попросил у них несколько дней, чтобы позаботиться о тебе. Они согласились всего на несколько дней. Если меня увидят снова и я не вступлю в их ряды, меня убьют. Они сказали в таком случае найти кого-нибудь, чтобы забрали мое тело.
На этих словах Афра распахнула глаза, а на лице отразился неподдельный испуг. Представив, что может потерять меня, представив мое мертвое тело, она затрепетала. Встала и на ощупь прошла по коридору. Я шел следом, затаив дыхание. Афра легла на кровать и закрыла глаза. Я уговаривал ее, но она лежала там, как дохлая кошка, – в своей черной абайе и черном хиджабе, с каменным лицом, к которому я теперь испытывал отвращение.
Я сел на кровать Сами и уставился в окно, глядя на серое небо с металлическим оттенком, на котором не было птиц. Так я просидел весь день и вечер, пока меня не поглотила темнота. Я вспомнил, как отправлялись рабочие пчелы на поиски новых цветов и нектара, а потом возвращались, передавая информацию другим. Пчела трясла тельцем – ее танец в сотах сообщал остальным направление, в котором искать цветы, по отношению к солнцу. Жаль, что никто не мог направить подобным образом меня, подсказать, что делать и куда идти. Я был страшно одинок.
Около полуночи я лег рядом с Афрой. Она не шелохнулась. Под моей подушкой лежало письмо и фотография. Проснувшись среди ночи, я понял, что Афра повернулась ко мне лицом и шепотом зовет меня.
– Что? – произнес я.
– Слушай.
Из передней части дома донесся звук шагов, мужские голоса, потом громкий гортанный смех.
– Что они делают? – спросила Афра.
Я выбрался из кровати и тихо обошел ее, взял жену за руку, помогая ей подняться, и отвел через черный выход в сад. Афра последовала без вопросов или промедления. Я постучал ногой по земле, ища металлическую крышку, затем отодвинул люк и помог Афре сесть рядом с отверстием, свесив туда ноги. Я забрался первым, спустил ее. Затем задвинул люк над нашими головами.
Мы стояли в воде, полной ящериц и насекомых, которые здесь обосновались. Я вырыл эту землянку в прошлом году. Афра обхватила меня руками и уткнулась лицом в мою шею. Мы сидели в темноте, оба ослепшие, в этой могиле на двоих. В глубокой тишине раздавался лишь звук дыхания. Возможно, Афра была права и нам стоило умереть именно так, чтобы никому не пришлось забирать наши тела. У левого уха шевельнулось какое-то насекомое. Вверху, над нашими головами, все крушилось, ломалось, летало. Должно быть, те мужчины уже вошли в дом. Я почувствовал, как жена задрожала.
– Афра, знаешь что? – сказал я.
– Что?
– Мне нужно пукнуть.
Спустя секунду Афра рассмеялась, повиснув на моей шее. Не могла остановиться. Смех ее был тихим, но тряслось все тело. Я обнял жену крепче, думая, что на свете нет ничего прекраснее этого смеха. Но я не сразу понял, в какой момент Афра заплакала, пока не почувствовал на шее слезы. Дыхание ее замедлилось, и она уснула, словно в этой черной землянке чувствовала себя в безопасности. Внутренняя темнота Афры столкнулась с внешней.
На какое-то время я тоже ослеп. Затем в сознании расцвели воспоминания, яркие, как сны. Наша жизнь до войны. Афра, одетая в зеленое платье, держит за руку Сами: он только научился ходить и теперь ковыляет рядом с матерью, показывая на самолет, пересекающий ясное голубое небо. Помню, мы куда-то ездили.
Стояло лето, жена шла впереди со своими сестрами. Ола была в желтом платье. Зайна – в розовом. Афра, как всегда, размашисто жестикулировала. Сестры разом сказали ей «нет», отвечая на какой-то вопрос. Рядом со мной шел мужчина, мой дядя. Я видел его трость, слышал, как та постукивает по бетону. Он рассказывал мне о работе: у него было свое кафе в старом районе Дамаска, а теперь он хотел выйти на пенсию, но сын не желал наследовать дело – «ленивый, неблагодарный мальчишка, который женился ради богатства на обезьяне, богатство ушло, а обезьяна осталась обезьяной…». В тот момент Афра посадила Сами себе на бедро, обернулась и улыбнулась мне. Ее глаза поймали луч света, превратившись в воду. Затем все померкло. Где сейчас все эти люди?
Я заморгал в непроницаемой темноте. Афра вздохнула во сне. Я на секунду задумался: не сломать ли ей шею, избавив тем самым от мучений и подарив желанное спокойствие? В этом саду мы вырыли могилу для Сами. Так Афра была бы к нему ближе. Ей не пришлось бы покидать сына. Закончились бы все самоистязания.
– Нури? – сказала она.
– Ммм?
– Я люблю тебя.
Я не ответил. Слова слились с темнотой, проникая в почву, затопленную водой.
– Нас убьют? – спросила Афра дрожащим голосом.
– Ты напугана.
– Нет. Мы сейчас так близки к смерти.
Совсем рядом раздались шаги, голоса стали громче.
– Говорил же тебе, – произнес мужчина. – Говорил не отпускать его!
Я затаил дыхание и прижал Афру крепче к себе, не давая ей пошевелиться. Подумывал даже закрыть жене рот рукой. Вдруг заговорит или закричит. Теперь решала она: жить нам или умереть. Над головами появилось суетливое движение, приглушенные голоса, затем шаги стали удаляться. Только когда Афра выдохнула, я понял, что ее инстинкт самосохранения все еще жив.
Лишь к утру я решил, что наверху чисто: оттуда не доносилось никаких звуков. В щель металлического люка над головой пробивались лучи, подсвечивая грязные стены. Я толкнул люк и увидел широкое и неприкосновенное синее небо – цвет мечты. Афра проснулась, но молчала, затерявшись в темном мире.
Когда мы вошли в дом, я пожалел, что и впрямь не ослеп. Нашу гостиную разнесли в пух и прах, стены изрисовали в граффити: «Мы победим или умрем».
– Нури?
Я не ответил.
– Нури… что они сделали?
Я смотрел на Афру, стоявшую среди сломанных вещей, – темную призрачную фигуру, неподвижную и незрячую.
Но я ничего не сказал. Жена шагнула вперед и опустилась на колени, ощупывая пространство ладонями. С пола она подобрала сломанный сувенир: хрустальную птицу с золотой гравировкой на распахнутом крыле – «99 имен Аллаха». Свадебный подарок от ее бабушки.
Афра покрутила его в руках, как делала с гранатом, ощупывая линии и изгибы. Затем тихим голосом, словно девочка из ее прошлого, она принялась перечислять имена, высеченные в памяти:
«Создающий порядок, смиряющий, всезнающий, всевидящий, всеслышащий, дарующий жизнь, забирающий жизнь…»
– Афра! – окликнул я.
Она опустила сувенир на пол и наклонилась вперед, ощупывая другие предметы. На этот раз жена подняла игрушечную машинку. Я спрятал их в шкаф через несколько недель после смерти Сами. Сердце защемило при виде того, как теперь они разбросаны по полу. Рядом валялась банка с шоколадной пастой, любимое лакомство Сами, – она покатилась прочь от Афры и остановилась возле стула. Наверное, сейчас внутри была плесень, но я держал банку в шкафу с другими вещами, которые напоминали о сыне. Угадав на ощупь машинку, Афра тут же опустила ее на пол и повернулась ко мне, каким-то чудом поймав мой взгляд.
– Я уезжаю, – сказал я, – поедешь ты или нет.
Отойдя от Афры, я принялся искать наши сумки. Обнаружил их нетронутыми в спальне, перекинул через плечи и вернулся в гостиную. Жена замерла посреди комнаты. В открытых ладонях она держала разноцветные детальки лего – остатки дома, который построил Сами. «Нашего нового дома в Англии, – сказал он, согласившись переехать. – Там не будет бомб, и дома не разрушатся, как здесь».
Не знаю, имел ли он в виду дома лего или настоящие, но мне вдруг стало тоскливо от того, что Сами родился в столь хрупком мире. В нем не было ничего прочного, но Сами пытался представить себе место, где бы кругом не рушились здания. Я сохранил дом лего в шкафу точно в таком виде, каким сделал его наш сын. Даже подумывал склеить, чтобы мы смогли сохранить игрушку навсегда.
– Нури, – нарушила тишину Афра, – с меня хватит. Прошу, забери меня подальше отсюда.
Она стояла там, скользя взглядом по сторонам, будто в самом деле видела.
Глава 3
Просыпаюсь в саду, лежа на спине. Моя одежда промокла от дождя. В этом забетонированном квадрате растет всего одно дерево; его корни, проломившие плитку, впиваются мне в спину. Сжимаю в руке цветы. Кто-то навис надо мной, загораживая солнце.
– Что ты здесь делаешь, старый хрыч? – Сверху вниз с широкой улыбкой на лице на меня смотрит марокканец. Он говорит по-арабски. – Ты что, спал в саду?
Он протягивает мне руку, неожиданно крепкую для такого старикашки, и поднимает меня на ноги.
– Хрыч? – повторяю я, как в тумане.
– Ага, – усмехается он. – Так говорит продавец в магазине. Хрыч – значит старик.
Я следую за ним в теплую гостиную. Марокканец сообщает, что меня искала Афра.
– Она плакала, – говорит он, но мне не верится.
Когда я вижу жену в кухне, она уже одета и напряженно сидит на стуле, совсем как при Люси Фишер. Непохоже, чтобы Афра плакала. После отъезда из Алеппо я не видел ее слез и не слышал, чтобы она хоть раз всхлипнула. Афра крутит в пальцах стеклянный шарик. Пытаюсь забрать его, но она не отдает.
– Значит, ты и сама можешь одеться? – говорю я и немедленно сожалею о своих словах, увидев угрюмое лицо жены.
– Куда ты уходил? – спрашивает она. – Я всю ночь не спала, не зная, где ты.
– Я уснул внизу.
– Хазим сказал, что ты спал в саду!
Я напрягаюсь.
– Он очень добр, – говорит Афра. – Сказал, что найдет тебя, просил не волноваться.
Решаю прогуляться. Это мой первый выход за пределы дома. Здесь все странное, даже магазины, с виду жалкие, но кичливые: «Пицца гоу-гоу», «Чили тук-тук», «Польские смаки», «Павел Индия», «Мошимо». В конце дороги стоит круглосуточный магазинчик, откуда раздается громкая арабская музыка. Я направляюсь к морю. На пляже нет песка, только галька и валуны, но у набережной устроена большая песочница. Мальчик в красных шортах сооружает замок. Сейчас вовсе не жарко, правда здешние жители считают по-другому, иначе бы мать не надела на ребенка короткие штанишки. Он загребает песок совком и аккуратно насыпает в синее ведерко, пока то не наполнится. Потом ровняет сверху с помощью ручки совка.
Мимо носятся дети с мороженым и огромными, размером с голову, леденцами. Мальчик построил из песка целый город – использовал пластиковые крышки от бутылок и фантики, чтобы добавить цвета. Из потерянного носка и палочки от сахарной ваты он соорудил флаг. По центру он ставит чашку.
Юный архитектор встает и отступает на шаг, любуясь своим творением. Впечатляюще, он даже сделал с помощью чашки дома, окружающие замок, а бутылка из-под воды напоминает стеклянный небоскреб. Мальчик, видимо, почувствовал на себе чужой взгляд. Он поворачивается и пристально смотрит на меня. На его лице невинное, беззаботное выражение, как у детей, не знавших войны. Похоже, он собирается что-то мне сказать, но его зовет девочка. Заманивает мячом. Он колеблется, бросает последний взгляд на свое чудесное строение, на меня, а потом убегает.
Я сижу некоторое время на набережной возле песочницы и слежу за движением солнца по небосклону. Днем здесь тихо; дети ушли, а над головой собрались тучи. Достаю из рюкзака документы по предоставлению убежища.
«Вы имеете право остаться в Великобритании в качестве беженца при условии, что не можете жить в безопасности в любом регионе вашей страны, поскольку опасаетесь гонений».
Небо рвется на части, сверкает молния. Крупные дождевые капли падают на бумаги в моих руках.
«В Великобритании».
«В любом регионе».
«Опасаетесь гонений».
Дождь усиливается. Я убираю документы в рюкзак и иду вверх по холму в гостевой дом.
Афра сидит в гостиной у двойных дверей. Здесь слоняются и другие постояльцы, телевизор работает на полную громкость. Марокканец удивленно поднимает брови:
– Как дела, старый хрыч?
Теперь он говорит это по-английски, сверкая темными глазами.
– Неплохо, старый хрыч, – говорю я, выдавливая улыбку.
Этого ему достаточно. Марокканец от души смеется и хлопает себя по колену. Я снова сажусь за стол и смотрю на свое отражение в экране компьютера. Прикасаюсь к клавиатуре, но не могу заставить себя проверить почту. То и дело поглядываю на стеклянные двери. Стоит подняться ветру или сверкнуть молнии – и я ожидаю увидеть в саду силуэт Мухаммеда.
Выхожу во двор и ищу свою пчелу. Наконец нахожу: она ползет под деревом по веточкам и опавшим лепесткам. Когда я протягиваю ладонь, насекомое заползает мне на палец и следует до ладони, где поджимает лапки и устраивается, как в гнезде. Я несу ее в дом.