Хроники блокадного города - Хабиб Ахмад-заде 2 стр.

Семнадцать секунд

Я нажал кнопку рации. Трос дернули, и твоя гильотина пришла в движение. Сейчас снаряд, который долгие годы лежал куском руды. был поднят на поверхность, превращен в металл и переплавлен. принял форму чугуна и стали и наполнился взрывчатыми веществами. а потом был привезен на корабле, проплыв огромное расстояние по океану… этот снаряд уже летит, чтобы оборвать твою жизнь. Этот снаряд дважды получал приказ исполнить смертный приговор: первый – когда вы обстреливали наш город, а второй – сейчас, когда уже мы ведем огонь по тебе. Получай назад свое перо, иракский орел!

Шестнадцать секунд

С этого момента снаряд уже взмыл в небо и больше никому не повинуется, даже мне. У дружбы всегда мало времени. Возможно, и ты бы сейчас где-нибудь занимался учебой… и, наверное, я, будь на то моя воля, всего лишь взял бы тебя в плен, чтобы после войны ты спокойно вернулся к своей семье. Однако ничего уже не изменить, ведь ты на том берегу реки, а я на этом.

Пятнадцать секунд

У тебя есть один шанс. Дело в том, что на тринадцатой секунде до тебя должен долететь грохот выстрела из миномета и вой выпущенного из него снаряда. Если только на одно мгновение, лишь одно мгновение ты прислушаешься. и на секунду остановишься, присядешь на землю… чтобы определить, куда летит снаряд… тогда, возможно, ты спасешься от взрыва. Так готовься воспользоваться этим случаем!

Четырнадцать секунд

Если бы я был на твоем месте и знал, что меня ждет, в эти последние мгновения я попросил бы Бога о прощении… за всё и за всех. Возможно, Аллах… по крайней мере, тебе после смерти уже не понадобятся никакие наставления.

Тринадцать секунд

Гул выстрела долетел до твоего слуха… а ты продолжаешь уверенно идти вперед. Этот звук не привлек твоего внимания. О чем же ты думаешь? Опять-таки, у тебя остался один шанс… последний шанс… Только если в эти последние мгновения подует ветер, но я молюсь о том, чтобы он вообще никогда не дул.

Двенадцать секунд

С полным откровением должен сказать, что после твоей гибели я спущусь вниз и обо всем забуду. Надев эту военную форму, ты подписал свое согласие на то, чтобы убивать и быть убитым самому.

Одиннадцать секунд

Не думай ни о чем, кроме дуновения ветра… А я думаю о своих трех снарядах. и о том, что один из них я уже использовал… второй запущен… а что же с третьим?

Десять секунд

Счет последних мгновений твоей жизни пошел на единицы. Друг мой, твоя смерть уже в пути.

Девять секунд

Снаряд уже летит в воздухе. Ты тоже продолжаешь свой путь, а я смотрю в подзорную трубу на то место, где должен произойти взрыв. Это похоже на слияние, единственный участник которого – человек на том берегу реки.

Восемь секунд

Видишь?! Нет ни малейшего ветерка, чтобы снаряд отклонился от курса, и пусковая система, несмотря на то, что сделана вручную, отлично справилась со своей задачей, вытолкнув снаряд из ствола. Сейчас тебе поможет только чудо… Быть может, молитва твоей матери.

Семь секунд

Через сколько дней до твоей семьи дойдет весть о том, что ты погиб на войне? Через два дня или через пять? Чем в этот момент будет занят твой отец? Что касается меня, то не пройдет и суток. Там, внизу, самым первым об этом узнает мой брат.

Еще шесть секунд

Время летит. Всякий раз, когда кто-нибудь из ваших солдат идет от перекрестка к реке, я говорю себе: вот появился еще один враг нашего берега.

Еще пять секунд

Быть может, ты спросишь: «Если я бы оказался твоим двоюродным братом, ты бы всё равно нажал кнопку рации?» Да, нажал бы и ждал еще четыре секунды. Через четыре секунды ты дойдешь до места падения снаряда, и тогда он накроет тебя.

Еще четыре секунды

Ты видишь реку в последний раз. Это река Арванд, которую на своем языке вы называете Шатт-эль-Араб. В любом случае, для тебя это уже будет неважно. Что бы ни произошло, как только ее пресные воды вольются в море, они станут солеными. Так было раньше, происходит сейчас и будет впредь. Ты понимаешь, насколько глупо было начинать уничтожение людей в нашем городе? Это подобно мечте обратить вспять речные потоки, которые извечно подчинялись одной лишь природе.

Еще две секунды

Ты все еще не слышишь, что я тебе говорю, и продолжаешь идти к месту взрыва. В следующую секунду ты услышишь свист снаряда, но у тебя будет лишь доля секунды, чтобы лечь на землю, так что будь готов воспользоваться своим последним шансом спасти жизнь.

Одна секунда

Вот последняя секунда нашей дружбы. О чем ты думаешь в это последнее мгновение своей жизни? О своей невесте, которая простилась с тобой в самый последний момент? О своей матери? О прохладном воздухе? Ничего не поделаешь! Мой взгляд прикован к месту взрыва, ты оказался в фокусе подзорной трубы, и в эту долю секунды раздался свист снаряда… и… Вот все и кончено. Взрыв произошел именно там, где нужно, все заволокло дымом, и ты скрылся в облаке пыли. Я жду, когда рассеется пыль. Последующие мгновения для меня не будут играть никакой роли, однако для тебя, если ты не погибнешь сразу, если окажешься раненым. они станут решающими… Каждую секунду твоя кровь будет литься все сильнее… Я знаю, о чем ты думаешь именно в эту минуту… О том, чтобы твои товарищи помогли тебе. Однако если всё кончено и твой дух устремился ввысь, то ты уже узнал обо всем. Обо всем, что я говорил… А сейчас твои товарищи уже на перекрестке. Так будут ли они спешить к тебе на помощь или издалека станут смотреть на то, как ты истекаешь кровью и постепенно отдаешь Богу душу? Я бы тоже хотел поспешить тебе на помощь… Пойми меня правильно. Я хотел бы этого не ради твоего спасения… Дело в том, что я не рассказал тебе всех подробностей нашей тактики… Сейчас в миномет заряжен уже третий снаряд, чтобы и твои товарищи разделили твою судьбу.

Дым рассеялся, и ты неподвижно лежишь на земле. Твои товарищи наблюдают за всем издалека. Ты стал очередной жертвой, попавшейся на этот крючок, а мне осталось дожидаться твоих сослуживцев, чтобы израсходовать на них третье и последнее «орлиное перо».

И снова еще одна секунда

Вот последняя секунда нашей с тобой дружбы. О чем ты думаешь в это последнее мгновение своей жизни? Ты можешь представить себе, что я думаю во время выстрела одного снаряда, всего лишь одного снаряда? Я размышляю, откуда ты родом? Кто сейчас думает о тебе? И это мне приходится делать каждый день – размышлять о каждом из вас, когда вы проходите по этой дороге. А задумывался ли ты хотя бы на мгновение о моей матери, перед тем как выпускать тысячи своих снарядов? Почему же вы так болезненно относитесь к выстрелам этих трех? Сопоставьте эти три снаряда, выпущенные с глубокими рассуждениями, с тысячами снарядов, выстреленных необдуманно. Если бы вы их не выпустили, никогда бы не было тех трех снарядов. Мой взгляд прикован к месту взрыва. Ты оказался в объективе подзорной трубы, и в эту долю секунды… Что случилось? Почему ты пригнулся к земле? На что ты смотришь? На неразорвавшийся снаряд? Так он опять не разорвался! Сейчас даю тебе пять секунд, чтобы ты вскочил с места и дал деру, а то я опять нажму кнопку рации, чтобы тебя накрыло третьим снарядом.

Я нажал хронометр… Раз, два, три, четыре… Беги быстрее! Слава Богу! Шевели мозгами! Я сказал это не ради того, чтобы ты убежал быстрее своего назначенного срока. Моему третьему снаряду нужно семнадцать секунд, и если ты убежишь позже, возможно, после твоего бегства он ударит в пустое место… Сейчас, обливаясь потом, ты побежишь к своим товарищам… без рюкзака, который так и остался лежать на земле. Теперь ты видел смерть собственными глазами. Сегодня вечером, когда ты будешь нажимать на курок, подумаешь ли ты о матерях солдат на нашем берегу реки? Разумеется… Значит, ты прекрасно понял, что тебе хотели сказать. Дрожа от страха смерти, ты поведаешь обо всем своим товарищам… Ты сработаешь, как снаряд, начиненный листовками, которые опять через несколько дней полетят на ваши головы. и, возможно, опасаясь за свою жизнь, ты возьмешь одну из этих охранных грамот. Как бы там ни было, я опять буду ждать, чтобы у дороги… кто-нибудь высадился… быть может, через пару дней… опять ты, мой друг…

Самолет

Чудеса, да и только. Я совсем ничего не знал. Ты сам видел, как его увезли на скорой помощи?.. Конечно же, я был с ним знаком. Это было много лет тому назад. Но я видел его совсем недавно. Иногда странные мысли в голову приходят. Ай да детство. Ничего. Отстань. Хватит упрямиться. Тебе делать, что ли, нечего? Хочешь время убить? Нет, отстань. Ладно, приятель, расскажу, хорошо.

Это было много лет тому назад. Все началось еще тогда, когда мы были детьми. Да, детьми. В детстве мы очень любили играть, очень. Всякий раз, когда мой отец ездил в Арабские Эмираты, он привозил мне… не знаю… например, разные там игрушечные пушки, ружья, танки, машинки – одним словом, много разного, всего и не упомнишь. Ночью, когда отец возвращался из поездки, он тихонько заходил ко мне и клал на подушку все свои подарки. Даже, может, и целовал меня. Но я ничего этого не понимал, то есть, не знаю, да не смейся ты. Одним словом, как-то раз, когда отец опять уехал, я заглянул в тот самый универмаг с огромными витринами, забитыми иностранными товарами. Их каждый день привозили из Кувейта такие же люди, как и мой папа, и выгружали на пристани. Духи, одеколоны, джинсы Lee, ботинки Clarks, футболки Easy и столько игрушек, сколько не было даже у сына нашего соседа хаджи[6]. Столько там было самых разных игрушек – и девчачьих, и мальчишеских! Да ладно бы с девчачьими, для мальчишек было все что угодно, да и не только в витрине одного магазина, а наверное, семи или восьми. Но черт бы побрал ту игрушку, от которых столько несчастья. Однако когда я увидел ее впервые, то просто ошалел. Мне кажется, у меня при этом был такой вид, что толстый хозяин магазина сердито подошел ко мне и сказал: «Мальчик, уходи-ка отсюда». Я испугался и пошел дальше, но даже вечером, когда мать постелила мне постель на плоской крыше дома[7], мне казалось, что я вижу ее в небе. Я хорошо помню, как изображал рукой летящий в воздухе самолет, и шум нашего огромного нефтеперерабатывающего завода сливался с жужжанием игрушечных моторчиков. Я опускал вниз кончики пальцев, и мой самолет несся к земле, издавая при этом характерный звук, а когда он поднимался вверх, звук был уже совершенно другим. Всякий раз перед сном я мечтал лишь о том, чтобы на этот раз отец привез мне самолет. С того момента я каждый день, возвращаясь из школы, сворачивал в сторону, заходил в универмаг и рассматривал тот самый самолет, подвешенный к потолку витрины. Мысль о том, чтобы поскорей получить эту игрушку, терзала меня все больше.

Ты устал слушать? Ведь сам же упрашивал меня рассказать. Что же теперь?.. Ладно, приятель, ладно. Одним словом, в ту ночь, когда должен был вернуться отец, я умолял Бога, чтобы он привез мне точно такой же самолет, какой я видел в витрине магазина игрушек. Однако что, ты думаешь, я увидел на своей подушке, когда проснулся наутро?.. Ну, догадайся. Эх, ты. Ничего. Отец ничего мне не привез! Я, понятное дело, закатил страшную истерику по этому поводу. Тут начался дикий скандал. Мать встала на мою сторону: «Уехал на два месяца, а вернулся с пустыми руками! Он же ребенок!» Раз уж мне придется рассказать тебе все начистоту, должен признаться, что я не только не расстроился, но даже был рад. Я знал характер своих родителей. Одним словом, в тот день я не пошел в школу. Потом отец взял меня за руку, привел в универмаг, и там я показал пальцем в витрине тот самый самолет. Мы зашли в магазин, и я до сих пор прекрасно помню, как тот противный хозяин со своей лживой улыбочкой ответил на вопрос отца: «Какой самолет, господин? Мне очень жаль. Там же внизу написано, что он не продается». С того дня эта фраза тысячи раз звучала в моей голове: «Какой самолет, господин? Мне очень жаль. Там же внизу написано, что он не продается». Продавец оказался прав. Я действительно не подходил близко к витрине, а иначе обязательно увидел бы эту надпись. Услышав это, отец взял меня за руку и, не сказал ни слова, вышел вместе со мной на улицу.

На обратном пути у дверей универмага я познакомился с Фарханом. Правда, он узнал меня первым, потому что обратился к отцу с такими словами: «Это какой? Младший? Прекрасно! Прекрасно!». Тогда он отлично видел, и той знаменитой собаки у него еще не было. Одним словом, в мире все наоборот. Обычно дети запоминают взрослых, а на этот раз именно Фархан запомнил меня ребенком. По дороге домой отец сказал: «Знаешь, кто такой этот Фархан? Кстати, ты слышал раньше это имя? Нет?». Это напрямую связано со всей историей, да еще как. Отец прямо тогда рассказал мне обо всем с начала до конца.

Оказалось, что, когда я был еще маленьким, Фархан жил на нашей улице с женой и двумя дочерьми. Фархан. как бы это сказать?.. Что ж, упокой Боже его душу, ведь о покойниках плохо не говорят. Ладно, приятель, ладно. Был он первостепенным забулдыгой, всегда во хмелю. Жена и дети прямо-таки не знали, что с ним делать. Правда, никто и никогда не видел его пьяным. Фархан всегда выпивал так, чтобы соседи об этом ничего не узнали. Он никогда не ходил по разным там кафе, чтобы там его не встретил кто-нибудь из знакомых, а укатывал на машине вместе с дружками за город, где они находили укромный уголок или. О Господи! О чем это я? Как-то ночью все соседи спали на крышах своих домов, как вдруг их разбудили грубые крики и страшная ругань: «Нелюди! Такие-сякие!» – и еще целый поток отборной брани. Сам я ничего не помню, потому что был еще совсем младенцем, однако отец рассказывал, что видел, как по улице на осле ехал Фархан и ругал всех на чем свет стоит. В конце концов люди вышли из домов, и жена Фархана не знала, куда деться от стыда за мужа. А из-за чего Фархан так разошелся? Да просто так. Он ведь отправился с дружками выпивать, а они почему-то бросили его и отправились по домам. Фархан тоже, будучи сильно пьян, хотел поймать какую-нибудь машину и добраться до дома, но это ему не удалось, а подвернулся лишь этот осел. Одним словом, он взял поводья, забрался на осла и так добрался до своего квартала. Теперь он собирался силой затащить животное через калитку, как вдруг перед ним появилась жена, закутавшаяся в чадру. На ее вопросы Фархан ответил грубо: «Иди, проклятая! Отстань! Эх, друзья! Тоже мне жена! Все вы сволочи! Вот этот осел привез меня сюда! Я хочу оставить его у себя!» Говоря это, он ласкал и целовал несчастное животное. Но всё когда-нибудь заканчивается. Наступило утро, и бедняга Фархан протрезвел. Теперь ему было стыдно смотреть в глаза соседям, и через какое-то время он уехал насовсем.

Обо всем этом мне рассказал отец, чтобы, наверное, я отвлекся и успокоился, но мои мысли были заняты совсем другим. Я думал не о Фархане и его осле, а только о самолете. Одним словом, именно тогда мне пришла в голову эта мысль. Кстати, ты в детстве тоже наверняка желал, например, перед контрольной по математике, чтобы ваш учитель умер или полил такой ливень, что школу пришлось бы закрыть. Думаю, что многие мечтали об этом… Я тоже много размышлял о том, что делать, если что-то не получается купить. Все-таки мне обязательно хотелось заполучить этот самолет, но как можно было это сделать? Днем хозяин магазина смотрел в оба за своим товаром, а вечером Фархан, работавший охранником универмага, запирал на замок оба главных входа. Надо было придумать какой-то иной выход. Да, это кажется глупым, но тогда я думал, что ничего другого мне не остается. Если бы, стоя у витрины магазина, я пристально следил за всем и увидел, что хозяин застыл на месте на минуту, хотя бы на одну минуту, то спокойно зашел бы внутрь, снял самолет и выбежал наружу. Вместе с тем я понимал, что если бы прохожие или, скажем, другие покупатели увидели, что хозяин замер на месте и какой-то мальчишка несется сломя голову, то заподозрили бы неладное и стали кричать: «Эй! Держите его! Держите!» Тогда бы все было кончено. Или прохожим надо было тоже застыть как вкопанным, но для этого мне пришлось бы еще пристальней за всем следить. Охранник универмага Фархан стоял на своем месте, и когда я добежал бы до него, он тоже должен был застыть. А что бы я делал на улице? Если бы там люди увидели, что в универмаге все будто окаменели, то и они обязательно попытались бы разузнать, в чем дело. Поэтому пришлось бы сделать так, чтобы все прохожие, водители и мотоциклисты тоже замерли на своих местах, так что я бы пробрался через них и добежал до нашей улицы. Уже дома, где, как мы думаем, нас уже никто не побеспокоит, все члены семьи тоже были бы чем-то отвлечены, а я бы припрятал самолет в надежное место, и всё, как и прежде, пошло бы своим чередом. Я даже подумал о птицах. Если бы они не застыли на месте и по своему обыкновению продолжали взмахивать крыльями, наверное, один из этих людей перед тем, как замереть, любовался бы ими. Когда же он опомнился бы, то сразу бы увидел, что птицы исчезли, и тогда что-то бы заподозрил. Но нет, должен признаться, что в ту минуту я ошибался. Люди настолько рассеянны, что если застынут на месте не только на час, но и на год, все равно будут говорить себе: «Вот опять задумались и не заметили, как прошло время».