Задав вопрос, Крез тяжело вздохнул, задумался и, бросив взор на свиту, выпалил еще:
– Постой! Уж не пытаешься ли ты оскорбить государя и заслужить тем самым кару, сказав мне эту чушь в глаза? Обидеть хочешь, ревнуя к моему союзу со Спартой? Так ненавидишь лакедемонян, что хочешь навлечь беду на себя и следом на свой народ? Похоже, ненавидишь и своих сограждан тоже, стать жертвой хочешь, пав от руки свирепого царя, ты возомнил себя жертвоприношением, угодным богам? Так ты хитер, разгневать хочешь своего Зевса и развязать войну, став ее поводом? Да ты гордец! Разоблачил тебя! Не трону, так и знай. Но посмешища теперь тебе не миновать! Готов ты спорить?
– Я спора здесь не вижу… – спокойно начал грек. – Здесь недоразумение. Оно же – заблуждение. Твое. Не я ведь измеряю счастье обилием золота и серебра.
– Солон! – вмешался кто-то из вельмож. – Как можешь жизнь и смерть простого человека ровнять иль ставить выше могущества и власти царя Лидийского?
– Признаюсь, так. Бывает и такое, – не унимался грек. – Сегодня царь, а завтра – смертный. Лишь боги эту участь миновали, но с ними я о счастье рассуждать не стану. Неведомы их мысли и поступки для меня. Однако я могу предположить такое, что боги умерли бы от зависти к счастливчику Теллу, если бы они могли умирать, как люди.
– Хорошо! Хорошо! – Занятная поначалу беседа переросла в с трудом скрываемое раздражение. Крез хотел осадить Солона и прилюдно превратить мудреца в глупца, а потому спросил: – Знаешь ли ты кого-то еще кроме этого Телла, еще более счастливого.
Солон подумал и ответил:
– Знаю.
– Кого?! – насторожился Крез.
– Аргосцы Клеобис и Битон. – Грек выдал еще два имени, о которых никто в тронном зале никогда не слышал. Все переглянулись и уставились на Креза. Царь сморщился, словно проглотил плод лимонного дерева. К горлу властителя подступил комок, напоминающий неочищенную фисташку, но Крез, подавляя свой гнев, все же решил во что бы то ни стало победить в этом споре, поставив дерзкого Солона на место, и при этом сохранив репутацию непревзойденного ценителя юмора.
– А это еще кто?! – развел руками Крез. Окружение едва подавило улыбки.
– Два брата-силача, весьма любившие друг друга и свою мать, – тихо изрек Солон.
– Ты издеваешься? И чем же знамениты эти два простолюдина?! В чем счастье их? – не сдержался царь, внутренне коря себя за снисходительность к явному идиоту, выдающему себя за мудреца. Царь уже не верил в то, что этот человек мог придумать, как увеличить афинское войско.
– Позволь спокойно рассказать их путь к зениту счастья. История понравится тебе и многому научит. Из нее можно почерпнуть изрядное количество божественного знания… – Солон был так уверен в своих словах, держался с таким достоинством, что ропот прекратился. Все присутствующие прониклись невольным вниманием. – Мать этих братьев была жрицей храма Геры. На празднике она должна была явиться на повозке, запряженной волами. Волы паслись на пастбище свободно и не пришли однажды. Праздник уже начинался, а волов так и не нашли. Тогда Клеобис и Битон, увидев слезы матери своей, опаздывающей на ритуал в храм Геры, сами впряглись в повозку и провезли ее через горы и равнину на расстояние в пятьдесят стадиев и в срок доставили ее на удивление граждан! Все как один, кто это видел, называли мать Клеобиса и Битона счастливицей, да и она от счастья вся светилась! Народ рукоплескал и прославлял мать за таких детей!
– Так мать счастливей всех иль братья, которых она родила?! – уловил Крез, чуть не прослезившийся от смеха, который так органично возмещал злобу.
– Дай мне закончить свой рассказ, – потребовал эллин, пренебрегая субординацией. – Я говорю о братьях. Коль мать их счастлива, то счастливы они. Послушай дальше. Она торжественно просила у богов самой лучшей участи для своих отпрысков. И с ними вот что приключилось: пока их мать прилюдно приносила жертву в храме, народ восторженный их угощал без меры лучшим островным вином. Напились братья так, что и не встали утром. Их мертвыми нашли. Стяжав такую славу, без боли и печали узрели смерть.
– И хочешь ты сказать, что боги их забрали угодной жертвой по просьбе жрицы-матери?! Не чушь ли это? Окончание твоей истории больше напоминает горе, а не счастье! А сей исход наградой мне не кажется, сплошное наказание! – гладил бороду Крез, закатываясь ржанием, словно жеребец у водопоя.
– Для нас, эллинов, важно то, что мы считаем счастьем. У каждого свои законы и обычаи… – Не сдался мудрец, не желающий внимать ни оскорблениям, ни доводам царя.
– Тебе меня не запутать, хитрец! – воскликнул Крез, сменив веселье гневом. – По-твоему, человек, окончивший свои дни как жертвенное животное, и есть счастливчик? Меня же ты не ставишь совсем в число счастливых людей… Так?
– Царь Лидийский! – На сей раз повысил голос грек. – В жизни бывают всякие превратности судьбы! Зачастую принести себя в жертву ради чего-то очень важного, ради спасения невинного, ради своих детей или целого города и есть истинное человеческое счастье. Что может быть торжественнее и величавее бесстрашной смерти героя? Она угодна богам и возводит героя на Олимп в сонм богов, сохраняет о нем память и награждает народной любовью навеки.
Крез задумался, вспомнив о своем немом сыне. За его выздоровление он смог бы пожертвовать своим богатством. А жизнь отдать? Пожалуй, нет.
– А ведь ты прав, умереть героем – истинное счастье… И смерть, угодная богам, – достойный выбор. Но как узнать – угодно ль им твое самопожертвование? – Крез облокотился на подлокотник трона в виде крылатого льва, испытывая логику гостя на прочность.
– Узнать, угодна жертва или нет, при жизни человек не может. Хоть царь, хоть раб. Никто! – уверенно ответил афинянин. – Но точно лишь одно – ошибкой будет гордиться счастьем данной минуты и изумляться благоденствию человека, если еще не прошло время, когда оно может перемениться. К каждому незаметно подходит будущее, полное всяких случайностей. Кому бог пошлет счастье до конца жизни, того мы, безусловно, считаем счастливым. Но важны также и обстоятельства его смерти! А называть счастливым человека при жизни, пока тот подвержен опасностям, – это все равно что провозглашать победителем и венчать венком атлета, еще не окончившего состязания! Это лишено смысла! Я точно сумею определить, счастлив ты или нет, только после твоей смерти, царь!
Свита Креза возмутилась. Сановники всполошились, главный стражник ждал от царя сигнала схватить наглеца, заковать и бросить в подземелье. Но Крез сказал:
– Ты странник, верно, Афины не зря покинул. Утомили всех твои нравоученья. Они бессмысленными кажутся на первый взгляд. Стоптал сандалии ты до дыр, Солон. Я новые тебе преподнесу, чтоб в путь отправился ты в города эллинов и там провозглашал свои бредни, которые безнаказанно вещал в моем дворце. В моем сердце они не нашли понимания, но задержатся и заставят задуматься. Ты скрасил мой досуг. Теперь же отправляйся в обратный путь и соблазняй своей лженаукой простачков и ротозеев.
– Прощай, мой царь, тебе я не желаю зла. Пророчество про мула слышал я. Берегись того, что выйдет от кобылы и осла…
– Иди своей дорогой, Солон, не повторяй оракулов слова. Я не боюсь животных, да и сам я в жертвенные козы не стремлюсь, как ты успел понять! – Царь отвернулся.
– Не зарекайся! – предостерег Солон, оставшийся на месте и вернувший на мгновение внимание царя.
– Не учи! Ты не провидец, а всего лишь чудаковатый болтун. Я не могу понять, как смог ты уговорить Афины жить столько лет по твоему закону? – высказал Крез свое недоумение.
– Я заключил негласный договор в святилище, – честно признался философ, – нарушить принятый закон возможно, лишь когда я вернусь на родину. Если нет меня, то он будет соблюдаться десять лет.
– Теперь мне ясно все! – заливался смехом Крез. – В Афинах ты изгой! Сограждане твои на все готовы даже жить по твоему закону, лишь бы не видеть и не слышать твои тирады. И я их в Сардах слушать не намерен. Хватает мне Эзопа – бывшего раба с острова Самос! Я приютил его в своем дворце, и так же речь его странна, но я терплю убогого горбуна! Похоже, он один восхищается тобой! Его не прогоню, он веселит меня, а ты ступай, глупец, хотя бы в Вавилон или в Египет. И там смеши народы! Я не жаден на шутов. Но чтобы не забили тебя камнями, наглость поубавь. А лучше – не болтай, а слушай. И если говоришь с царем – добавь немного лести, тогда уйдешь с подарками, а главное – живой. Сам рассуждаешь о роковой смерти героя, но можешь умереть ни за что и бесславно!
– Спасибо за сандалии, мой добрый царь… Желаю счастья.
– В твоих устах желание такое звучит зловещим пожеланием скорой смерти! – Царь снова пошутил и засмеялся во весь голос. Солону вручили новые кожаные сандалии и, с одобрения Креза, проводили к выходу всеобщим гоготом, насмешками и топотом, словно заморского шута или фригийского флейтиста.
Глава 3. Юродивый старик Эзоп
– Не выгнали взашей, хитон не изорвали, помоями ты не измазан, на том скажи им всем спасибо… – пожалел Солона сгорбленный старик, сморщенный, как жаба, с верблюжьими губами и шершавым, как у ящерицы, носом. Он выглядел поистине уродливым и казался неодушевленной статуей, но с глазами живыми, как огонь. В руках он держал сеть для ловли рыбы и кольцо с двумя жареными сардинами.
Догнал он мудреца, которого прогнали, в речной долине и предложил полакомиться рыбкой.
– Богатством царь пытался ослепить тебя, но ведь достаточно порой одной рыбешки, чтоб сытым быть, а он не соизволил пригласить тебя на трапезу. Возьми, поешь, мудрец.
– Спасибо, я не голоден, – даже не обернулся Солон. Но старик не сомневался, что Солон примет его предложение, но несколько позднее.
– Приятно слушать мне тебя, Солон, в отличие от пифий Дельф и прорицателей Амонны. Они мошенники и шарлатаны, – пристал он к мудрецу.
Измученный жаждой, Солон, довольный, что добрел до реки, сперва собирался проигнорировать старика, но, зачерпнув ладонью воды из Герма и отпив глоток, подобрел. Как только ему стало хорошо, он наконец обратил внимание на неказистого старика и почему-то решил не пренебрегать разговором с ним, присев на песочный берег.
Иногда беседа с нищим и отшельником приятнее диалога с вельможей. Уж это Солон знал на собственном опыте. Он взял рыбешку и отломил кусочек. Вкус был отменный, и соли вдоволь. Таяло во рту.
– Бери вторую, соплеменник мой, – протянул вторую сардину старик.
– Я насытился, добрый человек. Все в меру хорошо. Оставь себе, собрат. Давай же перейдем мы к пище для души. В чем распознал ты мошенничество пифии из Дельф? – Теперь Солон был расположен к разговору.
– Оракул лишь жонглирует словами, искусно, как поэт Эзоп, – ответил согбенный уродец. – Принес к нему в руке я воробья и спрятал птичку в лоскуток. Спросил: живое что-то я принес иль мертвое держу в руке? Оракул думал долго и ответил, что от меня зависит состояние сокрытого предмета. Коль захочу, он будет жив, а нет – то он испустит дух…
– Все верно вроде, чем же ты недоволен?
– Признал оракул сам, что все в руках моих. От человека ведь зависит его судьба.
– И от богов.
– Но не от пифии-всезнайки! Так я в лицо сказал – теперь приговорен. Оракулы спесивы и усыпаны дарами, коих недополучили боги. А предрекают так, что, как ни поверни – все сбудется. Двойное дно в любом их предсказании, толкуй как хочешь – будешь прав в итоге!
– Мы все мошенники отчасти. И кто такой Эзоп, чтоб пифию бранить?
– Я и есть Эзоп. Меня здесь сумасшедшим все считают.
– Признай, что зачастую выгодно бывает быть дураком, не так ли? – понимающе прищурил глаз Солон.
– Еще как! Вот притча о летучей мыши, что раненая пала оземь. Ее схватила ласка, и мышь взмолилась о пощаде. Но ласка хищная сказала ей в ответ: «Не милую я птиц. Вражда с крылатыми навек!» А мышь ей: «Не птица я, а мышь!» И отпустила ее ласка. В другой же раз, упав на землю, попалась мышка ласке новой. И вновь взмолилась о пощаде. А ласка ей: «Мышей я не прощаю, ненавижу их!» А мышь в ответ: «Какая же я мышь, я птица!» И снова оказалась на свободе. Вот так и я: когда мне надо, могу и дураком я показаться.
– Хитер. Но прав ты. Я тоже прибегаю к такому старому, как мир, приему. Однажды прикинулся я полоумным, сказал я то, что думают вокруг, но не признаются вовек, – кивнул Солон.
– И что же? Помогло для достижения цели?
– Сгодилось. К войне я призывал, когда все запретили о ней вещать. В итоге мне доверили войска, и выиграл я сражение.
– Ого! Прислушались к тебе, даже когда ты притворился идиотом! Мне это не грозит. Обидно мне… – разоткровенничался Эзоп. – Язык мой полон наставлений, но их никто не слышит.
– Не жди признания от глупца, – посоветовал Солон. – В его признании толку мало. Придет твой истинный ценитель. Кто знает, может, это будет великий человек и новый царь! И насладится он твоим советом.
– Дождусь ли? Стар я. Хоть и жаловаться не на что! Бывший раб – обузой стал я для хозяев. Вот и свободу даровали мне, отправив в сардские жаровни к Крезу, но у жаровни сам я сытым стал. Царь оценил, что соплеменники мои меня так ненавидят, и даже в Дельфах со скалы меня бы скинули за то, что развенчал их лживость.
– Судьбу благодари, не Креза. И не кичись, что удалось тебе вывести на чистую воду оракула из Дельф. Это не так.
– Как это «не так»?! Так, никак иначе! Ведь сам я – мастер изворотливого слова. Могу, как уж, я извиваться речью! Двоякий смысл закладывать в памфлеты!
– Но сам при этом знаешь истину? – просверлил Эзопа глазами Солон.
– В ней путаются сами боги, откуда же уродцу знать замыслы богов? Вот, например, пророчество дельфийское о муле… Что это значит? Царь меня спросил, а я ответил, что не хочу я объяснять пророчество из Дельф: они и так приговорили бедного поэта к позорной смерти за то, что не признал я их авторитет. К тому же вдруг я ошибусь? Всего лишь человек я. Все выводы мои исходят лишь из скромных наблюдений, из опыта скитаний и страданий. С богами мне не суждено общаться, но знаки их я вижу в повседневной жизни.
– В глазах твоих я вижу философа и мудреца. Готовься же и ты при жизни к высмеиванию и поруганию, – вздохнул Солон. – Я покидаю проклятые Сарды. Твой царь противен мне. Он изгаляться мастер, но притчу пифии про мула ему никто не объяснил, а зря. Род нечестивый проклят Креза в пятом поколении. Черед его настал, он пятый в роде. Кифары отпоют его на пепелище.
– Все это было, да и будет после нас. Глупец не разглядит в науке божий сказ… – с искренним сожалением проводил Солона Эзоп.
Следовать за ним дальше по дороге поэт не стал, вернувшись в Сарды. Здесь, как и в дальнейшем нашем повествовании, Эзоп окажется нужнее…
Глава 4. Астиаг – царь Мидии
Жрецы и маги Мидии выстроились в ряд перед царем Астиагом, чтобы ответить на прямой вопрос грозного правителя. Они не хотели разгневать властелина, но еще меньше желали показаться глупцами и лишиться своих привилегий.
Астиаг не имел привычки проверять пророчества, как царь Лидии Крез, однако Астиаг не был столь же снисходительным к изречениям и толкованиям ученых мужей, он не прощал ошибок. Время могло расставить ловушки произнесенным словам и заманить в сети даже признанного оракула за неосторожно выроненные предсказания. А если бы в его владения проник какой-то грек и выпалил слова, которые пришлись бы не по нраву, беды эллин не миновал бы точно.
Молвил самый старый из магов, коему нечего было терять.
– Да, государь, все так, именно из чресл дочери твоей родилось опасное семя, оно истребит твое царство и ниспровергнет богов в угоду незримого Бога.
– Предлагаешь умертвить только что родившегося наследника? Убить младенца? Предлагаешь, чтоб я приказал лишить жизни собственного внука на основании необъяснимого пророчества? Ты в своем уме, жрец? Смотри мне в глаза. – Его дыхание стало прерывистым, а глаза наполнились кровью.
– Пророчество верное, мой царь, – подтвердил старец.
– Так же верно ты служишь мне, а главное, так же точно истолковываешь приметы, как моему отцу Киаксару? Расскажи мне, с чего ты сделал такие выводы, что моей империи грозит опасность не от коварного Креза, водящего дружбу с эллинами, а из-за этого мальчика? Он ведь не мидянин даже, его отец – перс! Деревенщина!
Астиаг бросил взгляд на сановников, ухмыльнувшись. Сановники улыбнулись в ответ. Мидяне с пренебрежением относились к жившим в вассальной Пасаргаде горцам, которые никак не могли остепениться, словно не в силах были забыть свое кочевое прошлое.