Стоящую в дальнем затоне, укрытую от посторонних взглядов двухтрубную трехмачтовую красавицу-яхту с обводами клипера опытный разведчик заметил издалека. Внешний вид корабля впечатлял элегантностью. Острый, готовый резать воду форштевень, ряды круглых иллюминаторов на корпусе, покрытом черной краской, где, как на морских мундирах, блестела позолота резных украшений. Надстройка была выкрашена в белый цвет, но верхи обеих труб для достижения гармонии имели черную окантовку. Тихонов шел и восхищался мастерством сормовских корабелов, построивших яхту, числившуюся в справочнике судов Речного регистра всего лишь «буксиром с железным корпусом». При более внимательном рассмотрении стало понятно, что революция и война медленно, но верно приближают яхту к состоянию буксира: позолота на бушприте и на бортах местами была сколота, а железные борта имели многочисленные вмятины от жестких столкновений с судами или с дебаркадерами.
Внутренние помещения еще хранили придворный лоск: на переборках красовались панели из драгоценных пород дерева, их украшали гобелены в стиле Людовика XIV, рядом стояла подобранная по стилю мебель. Тихонов, проходивший за Раскольниковыми мимо вестибюлей палубы, салонов и роскошных кают, вдруг усмехнулся пришедшей в голову неприличной мысли о том, что командующий с супругой, скорее всего, для отхода ко сну используют самое что ни на есть царское ложе (немного погодя забавная догадка подтвердилась).
Раскольников привел его в помещение, где собирался для работы штаб флотилии и, судя по всему, прежде размещалась большая столовая царской семьи. На просторном прямоугольном столе лежали топографические карты и речные лоции, справочники, карандаши, линейки, циркули. Соседний стол, размером поменьше, был беспорядочно завален документами. Командующий показал на него пальцем и распорядился:
– Давай, разведка, работай! Чую в этой куче бумаг много интересного про флотилию беляков можно найти. После каждого захвата штабов неприятеля все документы несли сюда. Меня здесь не было, а у Николая Григорьевича Маркина, пока он командовал флотилией, до них руки не доходили, да и желания не имелось. Для Маркина главное: «Машине – полный!», «Орудия – товсь!» – и в лобовую атаку на противника.
– Федор, Николай Григорьевич на «Межени» и не был, – решила восстановить справедливость Рейснер, устроившаяся на одном из обеденных стульев. – Он с канонерки «Ваня» номер пять не сходил.
– Знаю, Лариса, знаю. Рассказывали люди: Маркин на «Ване» впереди, вслед за ним баржа «Сережа» с батареей трехдюймовок, а в кильватере обезлюдевшая «Межень» тащилась. И палили в белый свет, как в копеечку…
– У меня вопрос, товарищи, что же флотилия без разведки воевала? – вставил реплику Тихонов.
– Почему без разведки? Вот Лариса Михайловна в разведку самолично и ходила, – ответил с улыбкой Раскольников и положил на стол вырезку из газеты.
– Я тогда не на флотилии служила, а находилась в должности политкомиссара Пятой армии, и целью разведки было установить местонахождение золотого запаса России, – уточнила Рейснер, закурила папиросу и внимательно посмотрела на Тихонова, который взял в руки вырезку.
В статье некоей Елизаветы Драбкиной в глаза бросились строки, резко отчеркнутые ногтем:
«Впереди на вороном коне скакала женщина в солдатской гимнастерке и широкой клетчатой юбке, синей с голубым. Ловко держась в седле, она смело неслась по вспаханному полю. Это была Лариса Рейснер, начальник армейской разведки. Прелестное лицо всадницы горело от ветра. У нее были светлые глаза, от висков сбегали схваченные на затылке каштановые косы, высокий чистый лоб пересекала суровая морщинка. Ларису Рейснер сопровождали бойцы-мадьяры приданного разведке Интернационального батальона».
– Лихо, Лариса Михайловна, не каждый мужчина так отважен, как вы, – уважительно сказал Тихонов. – Но позвольте мне все-таки заняться организацией разведки в классическом ее виде, раз назначили на такую должность.
Раскольниковы ушли, а он принялся за документы.
Раскладывая их по датам и по темам, Владимир Константинович вспомнил, каким мастером работы с информационными материалами был его начальник Стрельцов, который имел особый талант в формулировке точных выводов из того обилия фактов, которые отыскивал в добытых документах. Он всегда требовал от подчиненных такого же внимательного отношения к любой полученной бумаге, даже когда казалось, что она не имеет прямого отношения к нужной теме. Лишней информации не бывает, повторял он, рано или поздно отложенные на потом факты станут нужным фрагментом к создающейся картине разведывательной обстановки.
Несколько часов напряженной работы дали нужные результаты. Подошедшему Раскольникову Тихонов со знанием дела представил доклад о составе сил противника:
– На Волге нам противостоит Речной боевой флот Народной Армии Самарского «Комуча» под командованием контр-адмирала Старка.
– Ну, это нам известно! – махнув рукой, раздраженно сказал командующий.
Разведчик спокойно продолжил:
– Георгия Карловича я знаю по службе на Балтийском флоте. Он офицер исполнительный, но не более того. Воевать может хорошо, когда у него сил в достатке. А по документам получается, что силенок у белых маловато. Они одерживали незначительные победы лишь потому, что наша флотилия воевала наскоками, без планирования боевых действий. Как речные «гёзы»: кого видели, на того и нападали.
– Какие такие «гёзы»? – удивленно спросил Раскольников.
– «Гёзы» – то есть по-нашему партизаны – воевали в Голландии с испанскими завоевателями. На морях испанцев топили морские «гёзы», на реках и каналах – речные «гёзы». Хорошо им было: никакого планирования! Испанцы соберут силу – они разбегутся, испанцы останутся в меньшинстве – они нападают. Только вот нам разбегаться нельзя, поэтому бить врага нужно наверняка, по заранее разработанному плану. Тогда и уничтожим боевой флот Старка. Известно, что он состоит из трех дивизионов речных кораблей. Вооружение: четыре 152-миллиметровых орудия Шнейдера, одно 122-миллиметровое, шесть 107-миллиметровых, три полевых трехдюймовки, шесть 36-миллиметровых зенитных орудий, четыре 37-миллиметровых системы Маклена, три 37-миллиметровых системы Гочкиса…
– Слушай, откуда у тебя такая подробная информация, неужто наши матросики штабной документ из сейфа Старка стибрили? – удивился Раскольников.
– Никак нет. Все из разных источников. К примеру, этот сложенный вчетверо обрывок тетрадного листка, исписанный карандашом, есть не что иное, как рапорт флагманского артиллериста старшего лейтенанта Розенталя, тоже офицера-балтийца, командующему флотилией о распределении пушек между пароходами и о вооружении плавучей батареи «Чехословак» орудиями Шнейдера. Хорошо, что листочек сюда принесли, а не пустили на самокрутку и не бросили в отхожее место. Цены нет такому листочку. А вот рапорт командира третьего дивизиона кавторанга Федосьева, где он подробно докладывает о потребностях в снарядах для орудий своих кораблей. Их первым дивизионом командует мичман Мейрер, вторым – мичман Дмитриев. Так что силы и средства противника нам известны. Требуется узнать, где они размещаются. В этом сейчас могли бы помочь пилоты гидросамолетов, они ведь приданы нашей флотилии?
– Да. В моем распоряжении имеется четыре плавающих аэроплана типа М-9, но при них всего два морских летчика: Столярский и Свинарев. Они, конечно, помогут разведке. Слушай, быстро ты такие задачки щелкаешь! Как тебе удается?
– Не забывай, я четыре года войны служил в разведке. Это – большой опыт. И раз с германцами справляться удавалось, то со своими-то проще…
– Кого это, товарищ Тихонов, вы своими считаете? – неожиданно из-за спины раздался хрипловатой голос Ларисы Рейснер, которая подошла во время доклада и тихо слушала.
– Своими, Лариса Михайловна, в данный момент я назвал русских, которых я знаю лучше, чем германцев.
– Понятно! Меня ведь дамское любопытство разбирает, как вы себя ощущаете в составе Красного флота, когда столько известных вам офицеров воюют против нас в стане белогвардейцев?
– Что же… Каждый волен делать собственный выбор. Я выбор сделал и сказал о нем товарищу Раскольникову полгода назад. Слово данное нарушать не привык!
– Хорошо. Тогда скажите, как вы относитесь к делу «красного адмирала» Щастного?
– Какое дело Щастного? Мне известно, что Алексей Михайлович привел корабли из Гельсингфорса в Петроград, тем самым спас Балтийский флот от захвата германцами, оккупировавшими Финляндию. Советское правительство положительно оценило действия Щастного…
– Лариса, окстись, о чем ты говоришь, как он мог вникнуть в дело Щастного, будучи в командировке за миноносцами?
– Тогда сама скажу, что произошло со Щастным, – перестала горячиться Рейснер и, глядя на Тихонова, в нескольких фразах поведала о трагедии, которая, судя по всему, как-то задела и ее. – После успешного завершения Ледового перехода комфлота Щастный быстро приобрел авторитет среди моряков-балтийцев всех рангов и положений. Как раз тогда, в апреле, в отставку отправили последних чинов старого флота. На новый, Красный флот, был объявлен набор по контракту. Против этой идеи товарища Троцкого выступил Щастный, он же при поддержке сослуживцев резко высказался насчет того, что флот при демобилизации лишился многих ценных специалистов, что подорвало его былую мощь. При этом Щастный отлично понимал, что как командующий он не имеет права выступать против высшего должностного лица Красной Армии, председателя Реввоенсовета. Поэтому 25 мая он подал в отставку. Лев Давидович со своей стороны стал рассматривать высказанные во всеуслышание взгляды «красного адмирала» как попытку создания пропасти между флотом и Советской властью. 27 мая Щастный был арестован и предан суду, на котором ему вменялась попытка организации заговора с целью установления личной диктатуры на флоте. Был суд, на него вызывали свидетелей, мнения которых разделились. Кто-то защищал адмирала, другие не стали этого делать. В результате – обвинительный приговор и расстрел. Я бы бросилась к Троцкому и доказала, что совершается ошибка. Но меня не было в Москве. А Раскольников, между прочим, защищать Щастного не стал.
– Я не считал его взгляды правильными. Кроме того, мы тогда морально пребывали в диаметрально противоположных точках. Он героически спас Балтийский флот, а я вынужденно уничтожил Черноморский. 18 июня я выполнил приказ Ленина о затоплении всех наших кораблей и судов на рейде в Новороссийске. Через два дня литерным поездом возвратился в Москву, у меня перед глазами еще стояла картина уходящих на дно целехоньких линкоров и эсминцев, а уже пришлось выступать на суде… – Раскольников на мгновение задумался, но потом встал и сухо сказал: – Достаточно на сегодня разговоров. Поехали на Сормовский завод, узнаем, когда рабочие закончат вооружение наших миноносцев. Товарищ Троцкий дал телеграмму о своем скором прибытии из Свияжска в Нижний Новгород.
Тихонов слушал и смотрел на своих собеседников.
«Рейснер и Раскольников – неплохая пара, – думал он. – Порывистость и импульсивность Ларисы уравновешиваются спокойствием и рассудительностью мужа, к тому же они представляются единомышленниками. Надо признать, что оба искренни и по-доброму относятся ко мне. Совершенно невозможно считать их своими врагами, поэтому мой долг оставаться верным слову, – продолжал размышлять Владимир Константинович. – И почему бы я оказался в стане белых? Воевать на той стороне сейчас, – значит идти заодно с их иностранными союзниками, которые с разных сторон вторглись на территорию России. Американцы, японцы, англичане, французы, немцы, турки – кто только не топчет сапогами нашу землю. Но она же должна быть очищена от иноземной погани, и сделать это может только Красная Армия, поэтому я с красными, а не с белыми», – подвел для себя итог разведчик.
28 августа Троцкий был уже на борту миноносца «Прыткий», который повел основные силы флотилии вниз по реке в сторону Казани. Раскольников с Тихоновым изучили данные авиаразведки и определили береговые цели для накрытия огнем. Основной задачей стало уничтожение позиций вражеской артиллерии. Красные знали, где они находятся, и своими дальнобойными орудиями методично расправлялись с пушками белых.
Три миноносца воинственно шли впереди, поднимая мощные буруны форштевнями и пенный вал позади. В этой кипящей воде не сразу стали заметны всплески разрывов белогвардейских снарядов. Но пули и осколки, защелкавшие по броне, заставили сбавить скорость. Авангард оторвался от тихоходных канонерок и артиллерийских барж с буксирами. Гул выстрелов их орудий сотрясал округу. Флагманский «Прыткий» первым прошел поворот под Высоким Услоном близ деревни Моркваши. С мостика открывался вид на Казань, когда миноносец вдруг потерял управление: попаданием снаряда перебило штурвальную цепь. Будто на ходу споткнувшись, корабль под огнем противника медленно дрейфовал к берегу, пока не уперся в борт полузатопленной баржи. Троцкий, Раскольников и Рейснер, находившиеся на мостике, приготовились к худшему раскладу. Но белые, как по команде, прекратили стрельбу и вообще перестали проявлять активность. Оказалось, что их позиции были сметены валом огня флотилии красных. Тогда миноносец, работая поочередно левой и правой машинами, неприметно вдоль берега проскользнул к основным силам флотилии, которые встали к пристаням недалеко от Свияжска.
Утром рядом с кораблями объявились красноармейцы и командиры Свияжского гарнизона, которые в панике кричали, что были выбиты с позиций белогвардейцами, атаковавшими их неожиданно на рассвете. Троцкий велел арестовать всех, а сам во главе отряда матросов флотилии и подразделения своей охраны выступил в сторону Свияжска. Выяснилось, что на рассвете город атаковали прорвавшие фронт отряды Савинкова и Фортунатова вместе с ударным офицерским батальоном подполковника Каппеля, которым удалось рассеять отряд казанских добровольцев и 1-й Петроградский полк, основу которого составляли необстрелянные красноармейцы. У белогвардейцев появилась возможность захватить штаб 5-й армии красных, но, не имея единого командования, они замешкались и упустили шанс. Навстречу шло свежее подразделение Троцкого под прикрытием артиллерийского огня Волжской флотилии. Белые спешно отступили.
Эти и дальнейшие события обстоятельно, как опытный журналист, описала в газетном очерке Лариса Рейснер:
«Налет был выполнен блестяще; сделав глубочайший обход, белые неожиданно обрушились на станцию Шихраны, расстреляли ее, овладели станционными зданиями, перерезали связь с остальной линией и сожгли стоявший на полотне поезд со снарядами. Защищавший Шихраны малочисленный заслон был поголовно вырезан.
Мало того: переловили и уничтожили все живое, населявшее полустанок. Мне пришлось видеть Шихраны через несколько часов после набега. Станция носила черты того совершенно бессмысленного погромного насилия, которыми отмечены все победы этих господ, никогда не чувствующих себя хозяевами, будущими жителями случайно и ненадолго захваченной земли… Белые стояли под самым Свияжском в каких-нибудь 1-2 верстах от штаба 5-й армии. Началась паника. Часть политотдела, если не весь политотдел, бросилась к пристаням и на пароходы.
Полк, дравшийся почти на самом берегу Волги, но выше по течению, дрогнул и побежал вместе с командиром и комиссаром, и к рассвету его обезумевшие части оказались на штабных пароходах Волжской военной флотилии. В Свияжске остались штаб 5-й армии со своими канцеляриями. Канцелярия штаба опустела – „тыл“ не существовал. Все было брошено навстречу белым, вплотную подкатившимся к станции.
Белые решили, что перед ними свежая, хорошо организованная часть, о присутствии которой ничего не знала их контрразведка. Утомленные 48-часовым рейдом, солдаты преувеличивают силы противника, не подозревая, что их останавливает горсть случайных бойцов, за которыми нет ничего…
На следующий день судили и расстреляли (через десятого) 27 дезертиров, бежавших на пароходы в самую ответственную минуту. В их числе несколько коммунистов. Об этом расстреле много потом говорили, особенно, конечно, в тылу, где не знают, на каком тонком волоске висела дорога на Москву и всё наше, из последних сил предпринятое наступление на Казань. Говорят, среди расстрелянных были хорошие товарищи, были такие, вина которых искупалась прежними заслугами – годами тюрьмы и ссылки. Совершенно верно. Никто не утверждает, что их гибель – одна из тех нравоучительных прописей старой военной этики, которая под барабанный бой воздавала меру за меру и зуб за зуб. Конечно, Свияжск – трагедия. Участь Казани решилась именно в эти дни, и не только Казани, но и всей белой интервенции. Чтобы победить в 18 году, надо было взять весь огонь революции, весь ее разрушительный пыл и впрячь его в вульгарную, старую как мир схему армии».