– Идите, спросите у такого опытного человека, как Парлан ага! – отдавая ему почести как стороне сватов.
… В тот день, прослышав о том, что появившийся трактор вспахивает землю на краю села, толпа людей собралась там, чтобы своими глазами посмотреть на это невиданное чудо. Вернее, трактор-то они уже видели, но то, как он взрыхляет землю, для них было невидалью, чем-то нереальным.
Восточный ветер доносил плеск волн Мургаба, влагу, пропитанную запахами свежевспаханной земли. Собравшиеся отовсюду люди, толпясь у края поля, удивлённо следили за работой трактора. Кто-то восхищался тем, как трактор, волоча за собой соху, самостоятельно выполнял работу, которую должны были делать сто человек с лопатами. Управлял этой махиной полноватый, краснолицый, с седыми волосами русский человек по фамилии Волков, пригнавший трактор из города, а рядом с ним в кабине сидел взятый в ученики сельский юноша Ораз, сын Агаджана мурта.
Накинув поверх старенького домотканого дона9 из верблюжьей шерсти, Кымыш-дузчы тоже находился среди односельчан, пришедших посмотреть на работу трактора. Взяв в руки горсть мягкой земли из пашни, пальцами растёр её на ладони, думая о том, насколько машина облегчает ручной труд, и это радовало его. Парлан бай, стоявший в сторонке в окружении трёх-четырёх человек, желая узнать мнение Кымыша, обратился к нему:
– Дузчы ага, если этот тяжелый трактор будет так потопчит нашу землю, не получится ли так, что она потом ни на что не будет пригодна?
– Чем это он портит землю? – вопросом на вопрос ответил Кымыш, не совсем понимая, куда клонит его собеседник.
– Но ведь это же тяжелая железная махина, если она будет кружить по полю и продавливать почву, разве не затвердеет после этого земля? А ведь у нас пушистые земли, мы их лишний раз лопатой трогать боимся.
– Бай, конь зарабатывает почести ногами. Видишь же, и этот ноги переставляет ничуть не хуже.
– Что ни говори, яшули, но железного коня трудно сравнивать с живым конём… И потом, я говорю о том, что он не годится для обработки полей, напротив, он делает землю жёсткой.
– Ты, может, и имеешь своё мнение, но ведь и русские знают, что делать. Человек, который смастерил железного коня и вдохнул в него жизнь, наверняка знал, на что он должен сгодиться. И уж во всяком случае, он знает это лучше нас с тобой.
Хотя Кымышу-дузчы казалось, что он говорил убедительно, после стало понятно, что он всё же задел своими убеждениями самолюбие Парлан бая, когда сказал, что человек, построивший эту машину, знает не хуже нас. Не найдя согласия, Парлан бай, повысив голос, словно оправдываясь перед собравшимися, сказал:
– Знаешь что, яшули, я даже могу поспорить, что этот трактор, вспахав землю, ничего хорошего не добьётся.
– Парлан бай, ты, может, и будешь спорить, но не с нами. Скажи, есть хоть один человек, на спор играя в камешки – дюззюм, обыграл наших гапланцов? А если думаешь, что можешь выиграть, то ошибаешься. Знаешь ведь, наши ещё те спорщики! Тебе известно, что время от времени в нашем кругу появляются спорщики и из другой местности тоже, чтобы переспорить нас, но ещё ни разу им не удалось переспорить наших гапланов. Скажи, где ещё ты такое видел?
Видя, как еще сильнее распаляется его собеседник, Кымыш-дузчы, желая успокоить того, произнёс свои слова с небольшой долей иронии. Однако, вышло наоборот, его визави распалился не на шутку, слова Кымыша-дузчы подлили масла в его огонь. Он рассердившись, сказал сгоряча:
– Если от этого трактора будет хоть какая-то польза, я нахлобучу на себя борук10 жены и пройдусь по селу! – в сердцах бросил тот.
Собравшиеся восприняли его слова как неуместную шутку, заулыбались.
Видя, как трудится трактор, Кымышу-дузчы хотелось ответить Парлан баю: «В таком случае, люди очень скоро увидят, как ты в боруке жены ходишь по селу», но не стал говорить этого, поступил по-стариковски мудро, не произнёс озорные слова, которые чуть было не сорвались с языка. Ограничился многозначительной улыбкой.
Этот диалог с Парлан баем в народе восприняли так, будто всё было сказано намеренно, с определённой целью, а именно, одобрять всё, что делается советской властью, поддерживать её действия.
Когда на дворе, между двумя домами, появился какой-то шум, словно кто-то с кем-то ссорится, находившиеся в доме люди переглянулись, словно спрашивая: «Что бы это значило?». Вдруг дверь резко распахнулась, и на пороге появились внуки Кымыша-дузчы Аганазар и Алланазар, соревнуясь, кто из них первым добежит до деда. Вбежав в дом, каждый из них сообщил о своём первенстве: «Я первый, да – я первый!»
Эти два внука были гордостью Кымыша-дузчы, его бесконечной радостью. И сами мальчишки считали, что имеют больше, чем другие внуки, прав на любовь деда и бабки.
Где бы ни был Кымыш-дузчы, он с благодарностью Всевышнему любовно произносил имена своих внуков. Всегда просил для них здоровья, благополучия, доброго имени. И тогда перед его мысленным взором возникали эти два мальчика, как два юных жеребца, скакавших по земле. Разница в возрасте у них составляла всего один месяц, поэтому семья одевала их одинаково – белые рубахи, чёрные штанишки, на головах тюбетейки с талисманом на макушке. Давая внукам имена, старик постарался, чтобы они были созвучными, поэтому назвал мальчиков Алланазаром и Аганазаром. И вот уже года три-четыре они жили не со своими родителями, а с дедом и бабкой, им было приятно жить рядом с ними в одном доме. А когда мальчишки толкались у входа, стараясь первыми зайти в дом, на лицах домашних появлялись счастливые улыбки.
И лишь Оразгылыч, которому не нравилось поведение мальчиков, нахмурив брови, обернулся, чтобы урезонить детей:
– Что это за шум, разве нельзя вести себя потише?
Видя, что сын недоволен поведением мальчиков и хочет остановить их, чтобы они пропустили взрослых, Кымыщ-дузчы махнул в его сторону рукой, давая понять, что не стоит этого делать:
– Не трогай их, они к своему деду пришли!
А те, не обращая внимания на замечание Оразгылыча, уже пробежали мимо него, подскочили к деду и сразу же заняли места по обе стороны старика.
– Сидите тихо! – сказал и Оразгелди, не желая, чтобы дети слушали разговоры взрослых. Всем своим видом он выражал недовольство, словно хотел сказать: «Идите туда, откуда пришли!». Обиженно посмотрев на Оразгелди, мальчишки крепче прижались к деду. Ласково посмотрев на внуков, Кымыш-дузчы обнял их с двух сторон. Этим жестом он как бы говорил: «Сидите спокойно, я никому не дам вас в обиду». Тем временем Аганазар обратился к деду: «Деда, давайте спать, пусть эти дяди тоже идут домой. Акджагуль и Огулбике уже давно спят в том доме». И в самом деле, время было позднее. Да и сельские ишаки, издающие свои трубные звуки рано утром и поздно вечером, выпустив пар, уже давно умолкли. Со двора не доносился и лай собак, которые обычно присоединялись к рёву ишаков и устраивали какофонию звуков. Мир погрузился в тишину, словно кто-то намеренно увёл подальше всех орущих и лающих животных.
Давно уже наступило время сна, но Кымыш-дузчы всё еще не мог сказать своим пришедшим к нему за советом племянникам ничего путного. Всё его поведение говорило о том, что он не похож на человека, готового в любую минуту подняться, чтобы отправиться в Афганистан. И потом, разве человек, собравшийся переезжать, не позаботится о том, чтобы ничего из имущества не было забыто? Кымыш-дузчы был спокоен, похоже, он совершенно не чувствовал угроз со стороны новой власти, мало того, верил, что она не причинит его семье никакого зла.
После этого гости, переглядываясь друг с другом и испросив у Кымыша-дузчы разрешения, собрались уходить.
В качестве ответа на незаданные вопросы племянников Кымыш-дузчы на прощание сказал: «Бог есть. Он поможет, не даст нас в обиду, Он хорошо знает, что надо делать», дав понять им, что полагается на Бога, и благодарно, тепло распрощался со своими гостями.
Оразгелди с Оразгылычем вышли во двор, чтобы проводить ночных гостей и разойтись по своим домам. Как бы ни старались Кымыши в присутствии родственников казаться спокойными, они давно уже чувствовали, что беда может подкрасться к ним в любую минуту. Вместе с тем они хорошо знали, что, чему бывать, того не миновать. Тем не менее, верили, что выход найдётся прежде, чем случится беда, поэтому не спешили совершать какие-то действия.
Оразгелди и Оразгылыч хорошо знали, если в их дом придёт беда, именно она ляжет на их плечи. В основном они, два брата, должны будут противостоять ей, чтобы защитить стариков и детей. Где-то в сознании подспудно сидела мысль о том, что схватка эта будет непростой, уж слишком силы были неравными.
И уж если на то пошло, ещё был жив Кымыш-дузчы, опора дома, как вожак, который уже не в состоянии вести за собой отару, он всё же напоминал о своём существовании в этой отаре. Да и народ до сих пор не забыл, что они являются потомками Мухамметгылыч сердара, и это тоже прибавляло им авторитета, уважения.
На открытом воздухе ночная прохлада ощущалась особенно остро. А тьма, спустив сверху своё плотное чёрное покрывало, накрыла всё вокруг. И теперь все предметы имели одинаковые очертания и были похожи на эту ночь. Дома, кибитки, виднеющиеся вдали холмы – все они сейчас казались миражами, заготовленными на зиму стогами сена. Растущие вокруг деревья превратились в густой дым, вырывающийся из тамдыра. Вдали шумели воды Мургаба, с наступлением ночи эти звуки стали сильнее, и от этого казалось, что река изменила своё течение и совсем близко подошла к селу.
Оразгылычу хотелось наедине со старшим братом поговорить о том, что волнует всех, обсудить с ним некоторые вопросы и что-то уточнить. Он считал своего старшего брата человеком более опытным, многое знающим.
На улице, они еще немного продолжили о повседневных заботах.
Разговор начал не Оразгылыч, как он того хотел, а Оразгелди, просовывая руки в рукава накинутого на плечи дона.
– Оразгылыч, ты проверил всходы хлопчатника? Есть там какие-то упущения?
– Да, я был там, всё хорошо, всходы поднялись равномерно.
– Наш хлопчатник немного позже колхозного взошёл… У них-то проблем с семенами не было, поэтому сев они провели раньше нас. А у нас, единоличников, все семена отобрали, поэтому перед началом посевной у нас их не было.
– Наша земля и навозом хорошо удобрена. Ведь осенью, перед тем как отправиться на газы11, ты натаскал навоза вдоволь. Смешавшись со вспаханной землей, удобрение и зимнюю стужу спокойно перенесло…
– Нам бы до того, как на стрижку овец уйти, хотя бы первый полив провести. Успеем…
– Пусть земля немного подсохнет, иначе вода останется на поверхности, не впитается в почву.
– Если мы дадим всходам достаточно воды и удобрений, наш хлопчатник догонит колхозные всходы.
– Тогда, может, нам открыть яму с навозом позади коровника, которую мы в позапрошлом году закрыли, там, наверно, уже перегной образовался.
– И об этом я помню. Думаю, он уже готов, если мы смешаем его с водой и этим раствором зальём поля, наши всходы быстро пойдут в рост. Но не в этот раз, первый полив проведём сейчас, а когда вернёмся со стрижки, дадим растениям еще удобренную воду.
Представив, как зеленеют всходы хлопчатника на их собственном наделе земли, братья разошлись по своим домам.
* * *
Как в степи одни за другими поочерёдно раскрываются цветы, так и у земледельцев поочерёдно наступают заботы. То ли оттого, что было просторно, то ли потому, что они были ближе к солнечным лучам, первыми по весне распускались цветы на холмах, покрывая их светло-голубым ковром. Когда же они начинали разбрасывать вокруг себя полусухие листья, это значило, что их очередь прошла, и они говорят другим цветам: «Всё, настала ваша пора!». После этого голубенькие цветочки, будто превратившись в красные цветки с тонкими лепестками, все сразу спускаются с холмов в сторону села. И тогда обочины дорог, склоны холмов, края арыков и оврага становятся красными от маков. Создаётся впечатление, что всё село Союнали, расстелив ковры и паласы, замерло в ожидании дорогого гостя.
Придёт время, и они – маки передадут время цветения сельским деревьям. И тогда каждое из бесчисленных деревьев, покрытых шапкой белых цветов, будет напоминать величавые белые кибитки, приготовленные для встречи невесты. И вот уже перед вами красавец Союнали, наполненный дурманящими запахами белых цветов!
Придёт срок, и они отцветут, а на месте цветков появится завязь будущих плодов, а очередь цветения перейдёт к огурцам, дыням, арбузам, тыкве – плодам, требующим изобильной воды.
Наступило время весенней стрижки овец, значит, надо отправляться на летнее пастбище. У каждого из сыновей Кымыша-дузчы в отаре было по шестьдесят-семьдесят голов мелкого рогатого скота. Овцы были ещё одним из источников дохода семьи после земледелия. Оразгелди и Оразгылыч ежегодно в это время отправлялись на стрижку овец, а оттуда возвращались нагруженные большими мешками – чувалами с шерстью, и были похожи на купцов, провернувшись удачную сделку.
А затем все связанные с шерстью работы переходили к женской половине семьи и растягивались на много месяцев. Шерсть мыли и взбивали, после чего пряли. Из пряжи вязали носки и варежки, готовили необходимые кушаки и скручивали толстые верёвки – танапы. Закатав рукава платьев, все женщины вместе раскладывали шерсть на камышовой подкладке, сверху из крашеной в разные цвета шерсти раскладывали узоры в виде цветочков и орнаментов. А потом скатывали в рулоне временами обливали кипятком и катали до тех пор, пока не получались кошмы, подстилки, серпики – занавесы из кошмы для верхней открывающейся части кибитки, басырыки – попоны, узуки, используемые также для покрытия верхней части кибитки.
Проснувшись рано утром, Оразгелди вспомнил, что им с братом сегодня предстоит отправиться в путь. Он натянул на себя дон и папаху, решив пойти и ещё раз накормить животных перед дорогой. Сытый ишак легко одолевает любое расстояние, у него хорошее настроение, поэтому он почувствует себя конём.
Начало светать, и звёзды, ярко светившие всю ночь, начали потихоньку тускнеть, уступая небесную ширь дневному свету. Во дворе у очага уже хлопотала Джемал мама, желая накормить сыновей молоком со сливками перед тем, как они отправятся в дальнюю дорогу. Она уже поставила на огонь котёл с молоком, которое только что, спешно подоив корову, принесла старшая невестка Огулджума. Кымыша-дузчы, обычно встававшего раньше всех, не было видно, но увидев в кормушках скота траву, Оразгелди понял, что отец уже выходил из дома. А сейчас, совершив омовение, пошёл в дом, чтобы прочитать намаз. Оразгылыч тоже уже проснулся, из дома доносилось его бормотанье:
– Ты уже собрала меня в дорогу?!
– Вон, я на всякий случай положила ещё одну смену одежды. А еду мать сложила в хурджун.
– А куда ты дела мой старый просторный дон, который я надеваю во время стрижки овец?
– Ох, чуть не забыла! Сейчас принесу, я вчера его постирала и повесила на улице.
– Думаешь, высох?
– Высох, конечно. На улице нет сырости.
– Ну, иди!
Каждый раз, прежде чем отправиться на стрижку овец, союналийцы собирались у холма в центре села, торчавшего там, словно пупок, и прозванного «холмом спорщиков гапланов». Уже мимо дома Кымыша по одному – по двое начали проезжать на конях и ишаках стригали.
Когда Оразгылыч, прихватив хурджун с вещами, вышел во двор, Оразгелди стоял, поглаживая гриву и седлая своего коня-алашу в скотном дворе.
Постелив кошму на секи – глинобитное возвышение для сидения под деревом, Огулджума уже носила туда сачак и пиалы, ложки и продукты, которые употребляли вместе с молоком.
В доме Кымышей всё еще продолжались последние хлопоты, связанные с проводами двух сыновей. На дороге снова появились два всадника, они не спеша двигались в сторону «холма спорщиков». В седле ишака, возвышаясь, сидел крепкий, квадратный парень. Увидев на выходе со двора, спешащего Оразгылыча, чуть было не упавшего под тяжестью хурджуна, они переглянулись между собой и о чём-то весело заговорили. На лице квадратного юноши на ишаке появилось озорное выражение. Ехидно улыбнувшись, он кивнул в сторону Оразклыча: