Когда он вышел из бани, старушка схватилась за сердце, ноги её подкосились, и она без сознания осела на землю. Старик смотрел на сына с открытым ртом и вытаращенными глазами. К его ногам упал топор. И в это время проливной дождь стеной обрушился с неба и загремел гром.
10
Прошло два месяца.
Пригород Самары, посёлок Зубчаниновка, погрузился в ночные сумерки. Иван Ильич Сафронов, едва различая дорогу, идёт по тихой улице, ориентируясь на звучащие в ночи песнопения хлыстов. С каждым шагом голоссалии слышатся всё громче. Сафронову даже кажется, что он узнаёт голос Евдокии Крапивиной, который выделяется своей силой и чистотой, и у него ёкает сердце.
Отворив калитку, он вошёл во двор, но пройти сразу в дом не решился. Ему не хотелось обращать на себя внимание радеющих сектантов.
Неожиданно кто-то коснулся его плеча. Иван Ильич вздрогнул и обернулся.
– Это я перед тобой, купец, – тихо и внушительно проговорил старец Андрон, прожигая его странным въедливым взглядом.
– А там? – кивнув на дом, спросил в замешательстве Сафронов. – За тебя кто отдувается на радениях, кормчий?
– Там «богородица» Агафья вместо меня верховодит, – ответил старец. – Она не хуже меня всё знает и проведёт любой наш обряд без сучка и задоринки.
– Тогда я ничего не понимаю, – вздохнул в замешательстве Иван Ильич. – «Богородица» там, ты здесь…
– Прогуливаюсь я, – вздохнул Андрон. – В избе что-то душно стало.
– Что ж, тогда я пойду, – не желая поддерживать разговор со старцем, засобирался Сафронов. – Приятно было встретиться и побеседовать с тобой.
– А ты обожди, не спеши, барин, – остановил его Андрон. – Сказать не хочешь, для чего приходил? Я тебя уже второй раз на нашем собрании созерцаю.
– Да я, э-э-э… – смешался Иван Ильич. – Голоссалии мне ваши нравятся. Поёте вы очень хорошо, душевно, заслушаешься.
– Тогда чего уходить собрался? – усмехнулся старец. – Постой, послушай и сам участие прими в радении, ежели захочешь.
– Нет-нет, в другой раз, – смутился Сафронов. – За мной уже приедут скоро, и я… Э-э-э…
Выждав, Андрон вздохнул и покачал головой.
– Вот гляжу я на тебя и диву даюсь, барин, – заговорил он. – Вроде ты купец и, стало быть, человек грамотный. Не из бедных, деньгами немалыми ворочаешь, а ведёшь себя, будто дитя неразумное. Когда человек лжёт, я это за версту чую.
– А откуда тебе известно, что я купец? – напрягся Иван Ильич. – Я же одет сейчас небогато и не имею чести с тобой знакомым быть.
– Ещё прошлый раз, когда я тебя во время голоссалий приметил, то сразу уяснил, что ты человек у нас новый, – ответил старец. – Я и покалякать с тобой после радения собирался, но нагрянули жандармы и всё испортили. А то, что ты купец, я позже узнал.
– Девка мне одна у вас понравилась, – неожиданно для самого себя признался Сафронов. – Вот и пришёл, чтобы ею полюбоваться.
– Это похоже на правду, – вздохнул Андрон. – А девка та, как я разумею, Евдоха Крапивина?
– Да-а-а… А как ты про это прознал? – удивился Иван Ильич.
– Я же на корабле своём не только проповедями занимаюсь, – лукаво улыбнулся старец. – Во время голоссалий я всегда за всеми наблюдаю. Как за гостями, так и за голубями своими. И за тобой я внимательно наблюдал, барин. Видел, как ты на Евдоху Крапивину пялился.
Сафронов смешался.
– Но я…
Подняв вверх руку, Андрон останавливает его.
– Всё, хватит трепаться, – сказал он. – Давай после радений продолжим, если захочешь?
– Ты что, меня на радения приглашаешь? – насторожился Иван Ильич.
– А у нас для всех двери открыты, барин, – неопределённо ответил Андрон. – И ты волен поступать так, как пожелаешь.
Старец повернулся и пошел к крыльцу. Сафронов вздохнул, пожал плечами и пошел за ним следом.
Переступив порог дома, Сафронов в недоумении остановился. Гостей, как в прошлый раз, не было, а хлысты стояли кругом посреди горницы. В середине круга стояла пожилая женщина лет шестидесяти.
Иван Ильич с замирающим сердцем пытался рассмотреть среди радеющих ту, ради которой пришёл на моления. Стоявшие в кругу хлысты облачены в белые одежды. На мужчинах рубахи до пят, с широкими рукавами, а на женщинах, поверх рубах, белые сарафаны или белые юбки. Головы женщин покрыты белыми платками. В правой руке участники радения держали зажженную свечу, а в левой – белые платочки.
– Сейчас начнут с одиночного, – услышал Сафронов голос старца и вздрогнул от неожиданности. Он повернул голову вправо и увидел стоящего рядом Андрона.
– Не пужайся, барин, – ухмыльнулся старец. – Я буду подсказывать тебе, что происходит, а ты гляди и наслаждайся.
Первой начала танец высокая красивая женщина. Что-то выкрикивая, она, быстро семеня, скользила по горнице.
– А сейчас в схватку пойдут, – прошептал на ухо Сафронова Андрон. – Гляди лучше, барин, тебе понравится.
Под усиливающиеся голоссалии хлыстов к танцующей женщине подключился мужчина. Он стал вихрем носиться вокруг неё, то наскакивая, то отбегая прочь, то бросаясь вприсядку, то вскидываясь в воздух, стуча каблуками и выделывая ногами самые невероятные кренделя. Мужчина и женщина не улыбались, их лица были серьёзны, как на похоронах.
– А теперь стенке очередь пришла, – прошептал старец. – Сейчас мои голуби тебя всласть позабавят.
Распевая голоссалии, хлысты как по команде выстроились в два ряда и начали прыгать, размахивая руками. В эти минуты они напоминали не взрослых здравомыслящих людей, а озорную детвору, резвящуюся под ярким солнышком на лужайке.
Следом за стенкой хлысты переключились на корабельное радение, бегая по горнице друг за другом. И на этот раз радения напоминали игру в догонялки.
– А сейчас в расходку пойдут, – напомнил о себе старец зловещим шёпотом. – А потом в хороводное…
Хлысты будто слушали Андрона и в точности выполняли все его команды. Они встали парами накрест и стали перебегать в противоположные стороны, затем перестроились на ходу и побежали по кругу.
Сафронов во все глаза смотрел на потрясающее представление. Он хлопал в ладоши и едва не кричал от восторга.
– А вот теперь, напоследок, круговое радение, – напомнил о себе, косясь на него, старец. – Пожалуй, и я в нём участие приму.
Андрон вышел в круг хлыстов, и пляшущий хоровод сразу же увеличил темп. Хлысты, впадая в экстаз, закружились отдельно, каждый вертелся по солнцу, стоя на месте.
Сколько времени длилась эта красочная вакханалия, невозможно было представить. В результате кружений и беготни радеющие дошли до полного исступления. Один за другим они впадали в транс, и у них начинались галлюцинации. Обессиленные люди свалились с ног на пол в одну бессвязно бормочущую кучу, а «богородица» погасила свечи и тихо вышла из горницы.
Одновременно с окунувшейся в темноту горницей погрузилось в темноту и сознание купца Сафронова. Он не слышал сладострастных стонов совокупляющихся в свальном грехе сектантов, не слышал и диких воплей бьющихся в эпилептических припадках так называемых «вошедших в дух».
Андрон взял его за руку и потянул к двери.
– Вижу, торкнуло тебя, купец. В самое темечко шарахнул дух святой, сошедший с небес. Ты хоть раз наблюдал что-то подобное в храмах православных?
Старец вывел его на крыльцо, где Иван Ильич глубоко вздохнул и встряхнул головой.
– Ты что-то сказал? – обратился он к Андрону, едва ворочая языком.
– Благодать на тебя накатила, – усмехнулся старец. – Верь не верь, но только что ты на святого апостола был похож.
– У-у-ух, – вздохнул Сафронов и провёл ладонями по лицу, – так это что, я сейчас был где-то на небесах, в «царстве небесном» или в аду?
– А это ты не у меня, а сам у себя поинтересуйся, – лукаво улыбнувшись, ответил Андрон. – Каков сам себе ответ дашь, считай так оно и есть.
– Наверное, в аду, – неуверенно пробубнил Иван Ильич. – Я видел там бесформенную, стонущую и воющую кучу людей, слышал стоны и душераздирающие вопли. И что происходит там, в избе? Всеобщее помешательство после бешеной пляски или что-то ещё?
– Нет, – вздохнул, отвечая, старец, – таинство там произошло, чудесное, купец. На всех, кто в радениях участвовал, дух святой снизошёл.
Андрон говорил что-то ещё, задавал вопросы, но Сафронов больше не слышал его. Заподозрив, что с купцом творится неладное, старец удовлетворённо улыбнулся и покачал головой:
– Эй, Савва, иди-ка ко мне, голубок.
Из темноты вышел молодой мужчина могучего телосложения.
– Отвези барина домой, Савва, – распорядился старец, кивая на Сафронова. – По дороге его ни о чём не расспрашивай, да и свой язык за зубами держи.
– Всё исполню, – кивнул Савва. – Не впервой эдаких развозить.
– Аккуратней с ним будь, – предупредил Андрон адепта, – будто с дитём грудным обходись. Барин мне ещё пригодится.
Савва взял качающегося Сафронова на руки и понёс к стоявшей у ворот телеге.
– Ну вот, ещё один купец на мой корабль взошёл, – шепча под нос, направился к крыльцу Андрон. – Скоро я вылеплю из него достойного адепта и погляжу, что можно будет вылепить ещё полезное…
В полубесчувственном состоянии Евдокия Крапивина лежит в общей куче хлыстов. Отовсюду слышатся стоны, крики, невнятные бормотания. Ей трудно дышать, она ослаблена настолько, что не в состоянии пошевелить ни руками, ни ногами. Все силы без остатка отданы ею на радения. Рядом стонет сестра Мария в объятиях своего духовного мужа.
Пытаясь привстать, Евдокия вдруг увидела огонёк свечи. Среди стонущей в сексуальном угаре массы тел девушка разглядела Андрона. Старец склонился над ней.
– Сегодня свальный грех не для тебя, голубка, – погасив свечу, прошептал он. – Ты слишком хороша собой, чтобы предаваться ему в этой смрадной куче.
Андрон взял её на руки и, ничего не говоря, понёс к выходу из избы.
11
Двухэтажный дом купца Сафронова находился на тихой улочке в центральной части Самары. Деревянное здание крыто железом, богато украшено резьбой по дереву. С двух сторон пристроены каменные пристройки. Сразу за домом большой сад.
Иван Ильич с супругой проживал на втором этаже, внизу располагались большая прихожая, совмещённая со столовой кухня и жильё для прислуги.
Вернувшись под утро из Зубчаниновки, Сафронов быстро умылся, переоделся и поспешил в комнату жены, заранее подбирая в голове слова для оправдания.
Супругу он застал спящей в кресле. Рядом с ней, на столике, – три догоревшие свечи. Иван Ильич крадучись приблизился к креслу и долго, с виноватым видом, молча любовался красивым лицом супруги. «И что меня всё к сектантке этой влечёт? – думал он с горечью. – Ведь Марина моя ничем не хуже, хотя уже сорок пять годков наступило. Всё, надо как-то соскребать с себя эту блажь, пока…»
Словно почувствовав на себе его взгляд, Марина Карповна открыла глаза и жеманно потянулась.
– Это ты, Ваня? – прошептала она. – А я тебя всю ночь ждала. Переживала, что тебя снова жандармы под арест взяли.
– Да вот, у Гавриила Лопырёва задержался, прости, – вкрадчиво, с видом нашкодившего ребёнка, заговорил Иван Ильич. – Сначала, с вечера, мы с ним делишки торговые обсуждали, а потом за картишки присели. Вот так ночка незаметно и пролетела.
– Врёшь поди, Ваня? – усомнилась Марина Карповна. – То, что у Гавриила был, ещё поверю, но чтобы вы ночь за картами провели…
– Так и было, душа моя, не сомневайся, – заверил Сафронов. – Карты так затягивают игроков, что всё забываешь на свете.
– Странно как-то, – натянуто улыбнулась Марина Карповна. – Вы как с Гавриилом схлестнётесь, так пьёте до утра и за юбками волочитесь.
Сафронов сел в кресло напротив и вздохнул.
– Так это когда было? Отошли те светлые денёчки, дорогая. Теперь годы берут своё, а я всецело твой. Сейчас всё больше на картишки тянет, чем под бабьи подолы.
– Все годы нашего замужества я считала, что ты любишь меня, Ваня, – с упрёком сказала Марина Карповна. – А ты только жил со мной рядышком, а сам всё за девками волочился.
– Нет, не продолжай! – всплеснув руками, запротестовал Иван Ильич. – Нам что, больше поговорить не о чем?
– А о чём нам ещё разговаривать, Ваня? – качая головой, возразила Марина Карповна. – Ты всегда поступаешь, как хочешь, и я уже привыкла к этому.
– Постой, тебя что-то не устраивает? – напрягся Иван Ильич. – А может быть, я держу тебя в чёрном теле? Ты же отказа ни в чём не знаешь, Марина. Живёшь как у Христа за пазухой.
Марина Карповна загадочно улыбнулась и пожала плечами.
– Нет, я на жизнь уже не жалуюсь, – сказала она. – Свыклась со всем и не ропщу. В доме всего вдоволь, кроме внимания. Ты всегда куда-то уезжал на две недели, а возвращался, бывало, через месяц. Я тебя каждый день ждала, но ты всё не ехал…
Морщась от гадкого чувства, появившегося внутри, Сафронов вскочил с кресла и подошел к окну:
– Ты сейчас говоришь, как избалованный ребёнок, дорогая. Я всегда уезжал только по делам, а не ради удовольствия.
Губы Марины Карповны задрожали от обиды.
– Ты лгал мне, Иван, – сказала она. – И уезжал ты в «деловые поездки» только из дома, но не из города. Ты переезжал к очередной пассии и жил у неё в своё удовольствие.
– Давай на этом закончим, Марина! – взмолился Иван Ильич. – Плохо или хорошо, но большую часть жизни мы прожили вместе. И знай: в моём сердце твоё место никем и никогда не будет занято.
Голос его дрогнул, наступило молчание.
– Ваня, подойди ко мне, – попросила Марина Карповна тихо.
Услышав её, Сафронов отошёл от окна и обернулся. Супруга сидела в кресле и смотрела на него полными печали глазами. С замирающим сердцем он подошёл к ней. В порыве Марина Карповна вскочила с кресла, обняла его за шею и потянулась к его губам.
– Я очень несчастна, Ваня, – прошептала она. – Муж мой непутёвый, поцелуй меня!
Сафронов растерялся. Ему не хотелось целовать жену. Он освободился от объятий Марины Карповны и с тяжёлым сердцем вышел из комнаты.
Трое суток метался Силантий Звонарёв в постели, как одержимый. Он кричал, рычал, стонал и дышал так тяжело, что казалось, будто он доживает последние минуты своей жизни. Родители ни на шаг не отходили от кровати сына.
– О Хосподи, Владыка Небесный, смилуйся над ним, – молился отец, стоя с зажженной свечкой. – Облегчи его муки, Хосподи, сжалься над несчастным калекой.
Всякий раз, когда сын в беспамятстве сбрасывал с себя одеяло, старики с ужасом рассматривали его обезображенное тело.
– Хосподи, Боже мой милостивый, да разве это Силашка наш? – шептала мать, содрогаясь от ужаса. – Да ведь это демон из ада или, хуже того, сам Сатана из ада кромешного.
– Головешка обугленная сынок наш, – вторил отец. – Места живого на теле нет. Как же он выжил после эдакого увечья?
Старики молятся, вздыхают и снова разглядывают тело сына, представляющее собой сплошной ожог.
– Вон корка-то лопается, а из язв кровушка сочится, – чуть не плача, шепчет мать. – Видать, худо ему, Матвей, очень худо?
– Кожи на теле нет, только корка одна, – вздыхает отец. – Ссохлась вся и будто панцирь стала. Вот потому трескается и кровяка из трещин выступает.
– Да разве эдак жить можно? – всхлипнула мать. – Ты вон руку до локтя обжог, а сколько маялся, покуда зажило.
– Уже почитай годочков пять минуло, а я всё маюсь, – вздохнул отец. – Ожог мой тоже рассыхался, коростою покрывался и растрескивался опосля. Ладно старуха Маланья подлечила, а то б…
Силантий, словно чего-то испугавшись, вздрогнул и сбросил с лица прикрывающую глаза тряпку. Из-за отсутствия век его глаза всегда были открыты, и, ложась в постель, он прикрывал их влажной тряпкой.
– Что, телом моим любуетесь, родители? – поинтересовался он хриплым, надтреснутым голосом. – Да, меня теперь не признать. Я будто не человек, а демон из пекла адова. Как жив остался, и сам того не ведаю. Тех, кто был со мной рядом, живыми даже до госпиталя не донесли.
Выслушав его, старики тревожно переглянулись. Силантий посмотрел на них немигающими глазами и изобразил что-то наподобие улыбки лишённым губ ртом.