Кропоткин, без сомнений, человек незаурядный. Но ему приходится играть роль, не подходящую его натуре. Он мягок, добродушен, рассудителен. А подлинный анархист жёсток, жесток и безрассуден.
Таково моё мнение. Быть может, оно ошибочное. Наверняка – упрощённое. В глубинах нашей личности таятся неожиданные причудливые химеры.
Говорят, чужая душа – потёмки. Но и своя душа – не ясный день. Иногда со стороны ты видней, чем при взгляде в глубины своего «я».
Один уважаемый мною господин, знавший Петра Алексеевича в годы эмиграции, предполагает в нём скрытое стремление к власти. Это не власть деспота, сидящего на троне. Это власть учителя масс, духовного монарха.
Парадокс! Идеолог анархии с монархическими наклонностями.
Обдумав эту версию, я не нашёл её нелепой. Тем интересней было осмысливать жизнь и деятельность князя, появление которого в России заставил вспомнить образ князя Ставрогина.
Анархист и антихрист – созвучны. Не отражает ли это созвучие сходства по сути? Есть мистическая связь нашего князя-анархиста с героем романа «Бесы».
Было сказано Достоевским о Ставрогине: в нём есть простодушие и наивность. Это точно о Петре Алексеевиче! «Аристократ, когда идёт в демократию, обаятелен». Совершенно верно! Подлинные черты и манеры князя Кропоткина!
Удивительная и странная это фигура. Возможно, действительно разгулялись бесы на Руси, а тут и в самый раз появлению князя-антихриста… то есть анархиста.
Глава III. Тайна личности
Очное знакомство Сергея с Петром Алексеевичем было скоротечным. Вечером Сергей просматривал свои выписки из книги «Записки революционера» и размышлял о непростом характере мятежного князя.
Редкая удача: интервью с самим Кропоткиным! Расшифровывая стенограмму, Сергей обдумывал, как наиболее органично вставить сюда выдержки из нескольких статей Петра Алексеевича и интервью с ним, опубликованные в газетах.
Цельная картина не складывалась. Для начала он поступил просто: пересказал встречу и беседу с вождём анархистов, пообещав дать вскоре комментарий к статье с учётом российских реалий. Но эти реалии оказались весьма запутанными.
Свежий номер «Нивы». На обложке портрет Кропоткина и подпись: «Старейший из мучеников русской революции. Более половины жизни истинный борец за свободу провёл в изгнании. Теперь, спустя сорок лет после своего заключения, П. А. Кропоткин вернулся на родину, чтобы стать в ряды созидателей новой жизни России».
Его называют «дедушкой русской революции». Имеется и «бабушка»: Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская, знаменитая эсерка. Но кто же тогда прямые родители? Ни названный дедушка, ни бабушка не стремились установить буржуазную демократию. Они – за свержение царя и против власти капитала.
Казалось бы, и «дедушке», и «бабушке» пора бы отречься от такой революции, а тем более от буржуазного государства. А они приветствуют и революцию, и, как это ни странно, государственную власть. Кропоткин даже выступил перед уходящими на фронт выпускниками Академии Генерального штаба. Призвал к войне до победного конца.
Нечто невероятное! Идейный вождь анархистов не возражает против воинской дисциплины и государственной власти. Что бы это значило? И почему он отклонил лестные предложения Керенского? Не потому ли, что быть всего лишь министром счёл недостойным для себя? Почему – недостойным?
Есть два варианта. Как анархист он не должен унижаться до государственной службы. Как Рюрикович, князь, он претендует на самое высокое положение в обществе. Второе, возможно, отвечает требованиям его бессознательного «Я». Как говорится, голос крови, духовное наследие предков. А первое подсказывает разум…
Утром Сергей, по обыкновению, вышел побродить по улицам Северной Пальмиры. Оказался у Александрийской колонны, увенчанной ангелом.
Конец июля выдался тихим, тёплым. Небо над Петроградом было ясное. Тусклым золотом отливал купол Исаакия; сверкал шпиль Адмиралтейства.
Свернул в переулок. На стене красовался крупный плакат: дебелый рабочий с молотом; сзади тёмный крестьянин пашет на пустом поле; восходит огромное солнце, похожее на велосипедное колесо: «Да здравствует социализм!» Рядом карикатура на царя: «Николай Последний». Бывший царь стоит на фоне Царь-пушки и Царь-колокола с отколотым краем. Подпись: «Не стреляет, не звонит, не правит».
Возле карикатуры остановились двое, потыкали пальцами в бумагу, хохотнули и двинулись дальше.
Промаршировал отряд грудастых девиц в военной форме. Из кучки солдат – то ли отпускников, то ли дезертиров – комментарии:
– Во, братцы, немец теперь не пройдёт.
– Враз поляжет, это точно.
– Ну дак… Вон бонбы какие за пазухой!
Мимо карикатуры на царя прошёл молодой человек в шляпе. Оглянувшись, попытался отодрать бумагу, но сорвал только клок. Видно, поцарапав палец, чертыхнулся, лизнул ранку, сплюнул и двинулся дальше.
До условленной встречи с Полиной было ещё два часа. В кафе Сергей выпил стакан чая, отдающего мылом. Пожевал пирожное с повидлом, стал писать в блокноте.
Подошла не слишком опрятная девица, забрала пустой стакан и обиженно сказала: «У нас тут не университет». С таким обслуживанием Сергей столкнулся впервые.
Дошёл до цирка «Модерн». Возле него, как на паперти у храма, – нищие. Слепой старик: «Подайте Христа ради». Безногий солдат терзает гармошку. Лицо красное, радостное; он пьян. Рядом – фуражка с керенками, монетами.
В здание цирка не пробиться. На помосте истошно орёт матрос, пытаясь перекричать гвалт толпы:
– А я говорю – мать порядка, мать вашу!..
Не в силах перекрыть гул возмущения, он суёт два пальца в рот и, надув щёки, свистит. Его стаскивают с помоста. В толпе голоса: «Троцкого!.. Троцкого!..» Аплодисменты.
Выходя из помещения, мужчина богемного вида – с длинными волосами и козлиной бородкой – произносит в расчёте на слушателей:
– Воистину цирк революции!
…В Летнем саду прохаживались, привычно раскланиваясь, господа и дамы, одетые скромно, но сохранившие церемонность. Под статуей расположилась группа солдат, негромко напевающих что-то протяжное, деревенское. Один из них усердно вырисовывал на постаменте нечто неприличное. Две девицы, в вызывающих нарядах и размалёванные, замедлили игривые шаги; заметив весёлые взгляды солдат, одна что-то шепнула другой, и та, презрительно фыркнув, устремилась вперёд.
Сергей заметил в конце аллеи Полину и Александра и поспешил им навстречу. Втроём они не спеша двинулись по набережной Фонтанки.
– Мы в отчаянии, – говорит Полина. – Остаётся надеяться, что папиным родственникам в Москве что-то известно. Наверное, придётся ехать на юг.
– Это слишком рискованно, поверьте, – сказал Сергей. – Судя по всему, назревают большие беспорядки. Возможна гражданская война. На юге особенно опасно.
– Теперь безопасно только в могиле, – отозвался Александр.
– Мне кажется, – обернулась к нему Полина, – вы стали играть какую-то трагическую роль.
– Что вы, дорогая кузина. Совершается историческая трагикомедия. Смешная до слёз. Вот и батюшка ваш со своим передовым сельским хозяйством, со своею благословенной и усердно нажитой частной собственностью, где он? Я весьма надеюсь, его мы отыщем в конце концов. Но вот святая собственность… Большевики и анархисты грозятся устроить у нас коммунизм. А это значит, вся собственность будет в руках вождей. Её, да и вас в том числе, начнут выдавать для поощрения трудящихся масс.
Они свернули в тихий переулок. Там тарахтел на холостом ходу автомобиль. За рулём – шофёр в кожанке и крупных очках, скрывавших лицо. Рядом молодой мужчина в большой кепке, надвинутой на глаза. Он махнул им рукой, предлагая уйти отсюда. Они остановились.
Два прилично одетых парня деловито и быстро вынесли из проходного двора какие-то вещи, завёрнутые в красивые ткани, сгрузили их в автомобиль. Стоящий у автомобиля для убедительности показал стоящей троице револьвер.
Аргумент подействовал, они повернули назад. Сергей обернулся. Из подворотни выбежал ещё один молодчик с узлом в одной руке и револьвером в другой, прыгнул в машину. Она, зверски взревев, взяла с места и пропала за поворотом, оставив дымный след и смрад.
В подворотне, нарочито топая, возник сторож, держа в руках ружьё наперевес. Удостоверившись, что всё тихо, заорал:
– Дворец ограбили! – И пальнул в воздух.
В Москву выехали вчетвером: Полина с матерью, Александр и Сергей. Сидя у окна, Сергей читал «Записки революционера», временами оставляя на полях пометы карандашом.
Работа над документальной повестью не составляла большого труда. В блокнот он выписывал эпизоды из жизни «великого авантюриста». Через несколько дней после исправлений и, главным образом, сокращений переписывал в красную тетрадь, подаренную отцом.
В глубине купе Полина тихо разговаривала с Александром. За окном проносились в тусклой предосенней мороси перелески с тёмно-зелёными елями и рано начавшими желтеть берёзками, убогие деревеньки, пустынные поля – простор и печаль.
Александр тронул Сергея за локоть:
– Князь Кропоткин определённо сделает из вас революционера.
– Тс-с, мадам Леонтьева спит.
– Не беспокойтесь, – грустно улыбнулась Полина, – от волнений мама спит особенно крепко… А вам, Сергей, не с нами надо бы ехать, а возвращаться в Париж и раздувать там пожар мировой революции. Теперь эта идея становится модной.
– Нет, увольте, в Париже меня не поймут. Я не работаю для левой или жёлтой прессы. Наша газета либерально-демократическая, рассчитанная на среднего парижанина. Вообще, я стараюсь по мере сил предоставлять читателям объективную информацию. Буржуазии полезно знать, что творится в России.
– Не ровён час, революционная зараза и до них дойдёт, – усмехнулся Александр. – Натуральная красная чума.
– Мне кажется, – сказал Сергей, – эта болезнь не смертельна. Она пройдёт, и общественный организм станет крепче, сильней. Освобождение личности – благородная цель. Пробуждается энергия масс.
– Да, безусловно. Эти массы с большой энергией грабят. Подорвана вера в Бога, царя и Отечество! – Александр был явно раздражён.
– Переход к демократии – болезненный процесс.
– Власть демоса? Этой серой массы? Равные права у меня и моего денщика? Власть солдат над офицерами?..
– Господа, господа, – вмешалась Полина, – недоставало нам устроить политические дебаты. Помнится, Сергей Арсеньевич, тогда в дороге вы читали другую книгу. Или для вас это новый катехизис?
– Так и есть, отчасти. Пытаюсь понять психологию мятежника… Хотя так и не решил, кто же Кропоткин на самом деле. Свободного времени мало. Отсылаю две корреспонденции в неделю, не считая мелких сообщений. Мне разрешили остаться в России до конца года. Я убедил их, обещал в скором времени сенсации. Насколько я понимаю, борьба за власть только ещё началась.
– И что вас удерживает в этой несчастной стране? – поинтересовался Александр. – Все деловые, знатные и богатые граждане стремятся на Запад. Сюда слетаются, как вороньё на падаль, только поджигатели местной и мировой революций. Они и накаркали революцию.
– Я не деловой, не знатный и не богатый. У меня работа такая. Должен вам признаться, Россию я воспринимаю как свою вторую родину. Ведь я же русский, хотя и рождён во Франции. Я многократно приезжал к одному дяде в Петербург, к другому – в Сергиев Посад. Он архиерей.
Варвара Фёдоровна неожиданно подала голос. Она уже некоторое время дремала, закрыв глаза и запрокинув голову на спинку кресла.
– Вот она отчего бывает, эта революция.
– Что вы имеете в виду? – не понял Сергей.
– От того, что все сословия перемешались. Никто своё место не хочет занимать. Раньше как бывало? Вот тебе род священников, вот тебе род дворян. Или купец, крестьянин, рабочий – каждый знал своё место. А как началась эта кутерьма, перепуталось всё, оттого и перевороты начинаются. Напрасно царь им поблажки давал.
– Сущая правда, Варвара Фёдоровна, – поддержал Александр. – Когда глупое дитя разбалуется, его не грех и розгами проучить. Вот Сергей Арсеньевич про князя Кропоткина читает. И тот в революционеры пошёл. Полный пердюмонокль!
– На Руси, – отозвалась она, – и прежде бывали князья, которые всякие заговоры устраивали. Вот и этот, видать, не прочь законного царя с трона свалить и самому там утвердиться.
– Мысль интересная, – согласился Сергей. – Не исключено, что так оно и есть. Он может стремиться к этому неосознанно, так сказать, из глубины души. Ведь он из рода Рюриковичей.
– А иные родовитые князья, – добавила Варвара Фёдоровна, – начинают с жиру беситься. Вроде бы всего у них в полном достатке, а чего-то ещё душа ненасытная желает. Помнишь, Полина, ты мне давала роман прочитать про одного английского лорда? Который в бродягу переодевался и по всяким трущобам шатался, среди воров и разбойников… Ему, видите ли, приключений захотелось.
– Не совсем так, маман, – сказала Полина. – Он как будто проживал две жизни сразу. Вот у нас принято говорить: всяк сверчок знай свой шесток. Не всем это по нраву. Некоторым людям хочется прожить жизнь особенную, а не сидеть на своём шестке. Эти люди – романтики.
– Авантюристы! – поставил диагноз Александр. – Им не острые ощущения нужны, а богатство и власть. Тогда у них будут все ощущения, которые пожелают, и даже больше. Царский трон был опорой державы. Подрубили опору, вот и зашаталась Россия, того и гляди рухнет. Уж если они решили у нас демократию учудить, то и гнали бы этого князя взашей. Он же им полную анархию устроит, хаос и беззаконие.
– Удивительно! – воскликнул Сергей. – Я два месяца собираю материалы о мятежном князе, записи делаю, с ним встречался, так и сяк соображаю, психологические тонкости продумываю. А в результате пришёл примерно к тому же самому, что вы так сразу и выложили.
– От долгого думанья ума не прибавится, – резонно заключила Варвара Фёдоровна. – А уже если всё сходится, как в пасьянсе, так, значит, в том и есть правда.
Говорят, за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь. От зайцев переходят к обобщениям. Мол, занимайся одним делом: всяк сверчок знай свой шесток.
У Сергея было иначе. Как будто мало ему было журналистской суеты. Взялся писать о Петре Кропоткине. И эти две параллельные линии неожиданно переплелись. Общество показалось похожим на соборную личность, у которой тоже есть кроме сознания глубины бессознательных инстинктов и чувств.
Он не знал, что задолго до него об этом уже рассуждали мыслители и была основательная критика таких воззрений. Но для него это было личным открытием. Он рассуждал так.
Наш организм работает вне нашего сознания. Бьётся ритмично сердце, смотрят глаза, слышат уши, действует печень, пульсирует кровь, переваривает пищу желудок, сокращаются кишки и всё такое прочее.
Значит, есть не зависящие от нас регуляторы и организаторы этой работы. На то и существует нервная система, головной и спинной мозг. Сознание, наше привычное «Я» управляет телом как единым целым. Но главные функции организма от сознания не зависят. Если бы мы руководили всеми клетками и органами, начался бы хаос.
Таково обоснование анархии. Каждая клетка, каждый орган живёт самостоятельно, и нет над ними одной власти. Если всеми будет управлять единый центр, начнётся разлад.
Но оправдана и монархия. Да, в каждой клеточке-семье общественного организма, в каждой организации своё управление. Но кто-то должен управлять телом как единым целым, подобно тому, как мозг руководит нашими действиями. Для того и поставлен монарх.
Конечно, никакой монарх не может самостоятельно управлять государством. У него десятки, сотни, тысячи помощников и советников. Это похоже на нервные клетки головного мозга. Однако среди них нет одного главного. Значит, и мозг тоже устроен по принципу анархии?
А как обстоит дело с нашими мыслями? Разве не по нашей воле при свете разума рождаются они? Разве не благодаря своим размышлениям и взглядам на мир выбираем мы свой жизненный путь? Разве не обдумываем свои поступки?..