Магистру почудилось, что какая-то тень мечется в языках огня. Инстинктивно он направился к двери; исходящий от горящей хижины жар заставил его прищурить глаза. Пекло лицо, руки, грудь.
– Стой, магистр! Ты уже никого не спасешь и никому не поможешь, – призвал к благоразумию Годфруа де Сент-Омер.
В это время сильный удар вышиб дверь, и прямо на магистра вылетел человек в дымящейся одежде. Магистр, не растерявшись, сбросил с головы человека горящую тряпку, которой тот спасал свое лицо. Затем плотно обернул Понтия (а это был именно он) своим плащом и снял его, лишь убедившись, что огонь, лишенный доступа воздуха, погас на одежде.
Обессилевший Понтий свалился на землю. Магистр, заметив, что в одном месте одежда иудея тлеет, крикнул:
– Воды сюда!
– Не надо воды. Ты можешь его испортить, – пробормотал Понтий.
Магистр сжал в кулаке тлеющую часть рукава Понтия и держал, пока с него не перестал идти дымок и даже сыпаться пепел. Только теперь Гуго де Пейн обратил внимание, что его друг прижимает к груди под одеждой какую-то вещь. Причем делает это обеими руками. Понтий даже не отпустил руки, когда падал, и больно ударился, вместо того чтобы опереться рукой о землю и спокойно присесть.
И тут несколько зрителей из числа иудеев приблизились к Понтию. Якобы желая оказать собрату помощь, они пытались забраться к нему под одежду.
– Гуго, не отдавай им! – закричал Понтий. – Помоги…
Магистр ударил кулаком в глаз самого наглого иудея, уже влезшего сверху на Понтия и пытавшегося разжать обожженные руки. Годфруа, переживавший за магистра, действовал решительнее; он выхватил меч, и ближайшие к де Пейну разбойники один за другим попадали замертво.
– Идем же скорее к Храмовой горе. – Магистр принялся поднимать с земли Понтия. – Наш лекарь тебя осмотрит и окажет помощь.
Иудей достал из-под одежды что-то завернутое в льняную ткань и протянул магистру:
– Возьми! Это Его хитон.
Магистр все понял. Точно так же бережно и крепко он прижал к груди отданный на хранение сверток. Оба мужчины двинулись в сторону дворца короля. В несколько шагах позади, с обнаженным мечом, оглядываясь по сторонам, шел брат Годфруа. Его сила и умение владеть оружием больше не понадобились. На ночной улице появилось много франков, встревоженных пожаром, и грабители не рисковали вновь напасть на соотечественника, потерявшего в пламени почти все свое имущество.
Магистр выделил для Понтия одну из келий. Затем сам отыскал королевского лекаря и привел его к пострадавшему на пожаре иудею. Лекарь внимательно осмотрел Понтия, покрыл мазью поврежденные участки кожи и, получив несколько золотых от Гуго де Пейна, изрек:
– Ничего страшного в его ранах не вижу. Единственное, необходимо беречь поврежденные места от пыли и грязи. Скорее все заживет, если раненый не будет выходить на улицу дня три-четыре, пока не затянутся раны.
Де Пейн заметил косые взгляды братьев в сторону иудея, занявшего свободную келью, им непонятна была трогательная забота главы ордена о человеке из народа, презираемого христианами. Магистр пояснил:
– Наш больной гость также христианин. Он прибыл к святым местам из Италии.
Дар, которому нет цены
Магистр предоставил другу для отдыха остаток ночи, и только далеко не ранним утром приступил к расспросам.
– Понтий, от чего загорелся твой дом?
– Вероятно, ты и сам догадался, что его подожгли.
– Разве у тебя есть враги? – удивился Гуго, глядя на добрейшего из всех людей, которых он знал.
– Они могут появиться у всякого, у кого хоть что-нибудь есть.
– Но тебя могли просто ограбить. Зачем жечь дом?
– Да. Но еще необходимо найти что-то заслуживающее внимания. А когда горит жилище, человек выносит из него самое ценное. И не окажись тебя рядом, я бы не сберег вещь, за которую мои предки были готовы жертвовать своими жизнями.
– Твои соотечественники порядочностью не отличаются. Ограбить человека, потерявшего в огне все имущество и жилье…
– В каждом народе есть хорошие и плохие люди. Разве нет разбойников и воров среди франков?
– Ты прав. Они есть и у меня на родине, но поскольку я неплохо владею мечом, то и сталкиваться с ними в Шампани лично не приходилось. А вот купцы и прочие, менее воинственные сословия терпят от разбойников немало. У тебя хотели отнять именно то, что ты передал мне? – спросил магистр.
– Не знаю, но, скорее всего, именно так – размышлял иудей. – Возможно, они подслушали наш разговор у Голгофы и пришли к выводу, что я имею нечто весьма ценное.
– Думаю, они не знали истинную ценность вещи. Потому что вели себя как обыкновенные грабители. Я видел подобных лиц множество, когда провожал пилигримов по дорогам Палестины, – после недолгих размышлений пришел к выводу магистр. И, наконец, де Пейн задал вопрос, мучивший его с тех пор, как в руках оказался сверток, чудом спасенный из догорающей хижины: – Как попал к тебе Его хитон?
– Когда я представился Понтием, ты, вероятно, понял, что я имею отношение именно к тому прокуратору Иудеи…
– Понтий Пилат – это первое, что мне пришло на ум, – признался Гуго де Пейн. – Но слишком много прошло лет… Ни один человек, даже герцог или король, не может помнить свою родословную со столь седых времен. Сколько сотен царств возникло и погибло с тех пор, как Он принял свой крест на Голгофе!
– Прости, доблестный франк, но многие иудеи помнят историю своего рода и не за одну тысячу лет. Моему роду везло до нынешнего времени… Понтий Пилат действительно, мой далекий предок.
– Теперь понятно, почему глаза у тебя совсем не иудейские.
– Они достались мне от жены Пилата – Проклы; кстати, родилась она в твоих краях.
– А хитон? Его отнял твой предок у Господа перед казнью?! – в страхе предположил Гуго де Пейн.
– Нет. Все было совсем не так, – начал свой удивительный рассказ потомок самого известного римского прокуратора. – Понтий Пилат проявил малодушие и позволил иудеям обвинить (как ему казалось) их же собрата. Но когда свершилась казнь, прокуратор понял, что из-за того, что он не смог быть твердым, погиб невинный. Потом пришло осознание, что погиб не обычный смертный человек. Совершенная несправедливость страшным грузом давила Пилата. Его рассудок начал мутнеть. Закончилось тем, что прокуратор ушел в пустыню искать смерти.
– Я слышал много версий кончины Понтия Пилата, и все они ужасны.
– Не столь существенно как умереть, гораздо важнее, что мой предок нашел путь к Нему, и прежде, чем окончить земной путь, познал милость Бога.
– Хитон – это и есть милость Его, – догадался Гуго де Пейн.
– Скорее, это знак, что Понтий Пилат прощен, что за ним больше нет вины и нет больше причины искать смерти.
– Но каким образом хитон Его попал к твоему предку?
– Одежда осужденных на распятие досталась палачам. Что не делилось между ними целиком, то было разорвано на части. Только хитон Иисуса римляне не смогли разделить подобным образом. Несшитый хитон подарил Ему иудейский царь Ирод, он был из дорогой материи, и рвать ее ни у кого не поднялась рука. Последнюю одежду Иисуса отдали центуриону. А после того, как могила Казненного на третий день, как и было предсказано, оказалась пуста, центурион уверовал в Господа. Хитон римлянин отнес Марии – матери Иисуса.
Когда Понтий Пилат искал гибели в бесплодной пустыне, к нему во сне явился Иисус. Он велел идти в Эфес, найти Марию и взять у нее хитон.
– Дева Мария отдала последнюю одежду Сына Человеческого Понтию Пилату?! – изумился тамплиер.
– Да. Она как будто ждала его, чтобы сделать это. После долгих скитаний Пилат стал совсем другим человеком. Тебя, Гуго, интересовала кончина прокуратора – он, как и многие римляне, стал жертвой подозрительного, жестокого и трусливого императора Тиберия. До императора дошли слухи, что Понтий Пилат ведет себя совсем не так, как подобает прокуратору Иудеи. Нескольких доносов было достаточно для вызова моего предка на остров Капри, где поселился Тиберий, а это было равносильно смертному приговору. Но император долго не мог отдать роковой приказ; как только его взгляд останавливался на хитоне, исчезали все бешенство и ненависть. Наконец Тиберий понял причину собственного бессилия, хитон похитили, а Понтию Пилату палач отрубил голову.
– Если б хитон оставался с твоим предком, он избежал бы казни? – предположил Гуго де Пейн.
– Как сказать… Все мы смертны на этой земле, всем рано или поздно придется умереть. Но Господь милостив: каждому Он дает возможность и время заслужить вечное блаженство в Царстве Божьем. Мой предок воспользовался данной ему возможностью, он принял знаки Божьи и удостоился самого великого подарка Господа. А сколько ему было суждено прожить после того, как он нашел путь к Богу, на самом деле неважно.
– А что же хитон? Бесценная одежда оказалась в руках Тиберия?
– Да. Император убедился в ее чудесном действии и пытался излечить многочисленные свои болезни. Но как только хитон касался тела императора, ему становилось только хуже. В ярости Тиберий приказал сжечь одежду, которая отказывалась исцелять. Язычник, которому было поручено бросить ее в костер, в последний момент заменил хитон Спасителя римской туникой. Бедняга, рисковавший своей жизнью, надеялся спасти с помощью хитона свою жену, но чуда вновь не случилось.
– И все же язычник не уничтожил одежду, коль и ему она не принесла пользы? – нетерпеливо спросил Гуго де Пейн.
– Как сказать… Пока римлянин в недоумении решал: как ему поступить с хитоном, его разыскала подруга Проклы – жены казненного прокуратора Иудеи. Она выкупила последнюю одежду Спасителя за огромные деньги и вручила ее вдове Понтия Пилата. От нее Хитон перешел к дочери, родившейся уже после смерти прокуратора Иудеи. Мария – такое имя было у дочери Пилата – вышла замуж за иудея. Так потомки благородного римского всадника стали иудеями. Тем временем началось иудейское восстание. Окончилось оно уничтожением храма и самого Иерусалима вместе с жителями – иудеи сполна заплатили за то, что отправили на Крест Спасителя. Хитон спас семью Пилата во время падения последнего оплота восставших евреев – Масады. Их – единственных выживших – забрал в Рим знаменитый древний автор – Иосиф Флавий. Он покровительствовал моим предкам вплоть до самой своей смерти, а после нее они уже не нуждались в покровительстве. Потомки Пилата занялись торговлей, разбогатели и даже снабжали предметами роскоши императорский двор.
Все было хорошо до 410 г., когда Рим захватили жадные до добычи готы. Золото имеет огромную власть в этом мире. Благодаря сверкающему металлу моим предкам удалось покинуть Рим еще во время осады. На корабле, нагруженном самыми ценными вещами, все огромное семейство направилось в Иерусалим, где для подобного случая был приобретен дом и некоторые земельные владения. Мои предки были предусмотрительными людьми, но у Неба иногда имеются свои планы на жизни и судьбы смертных.
Спасшиеся из горящего Рима потомки Пилата короткое время радовались своей великой удаче. В прибрежных водах Кипра налетевший ураган превратил судно и имущество пассажиров в груду плавающих обломков, а копленные столетиями сокровища первыми отправились к рыбам, хотя им вместо сундука с денариями и сестерциями приятнее было бы получить горсть дождевых червей. Погибли раздавленные частями корабля даже те члены моей далекой семьи, что умели плавать. Только одному Элеазару удалось спастись, добравшись вплавь до острова. На нем был хитон Спасителя.
Устроившись гребцом на корабле, моему единственному родственнику, спустя несколько месяцев после катастрофы, посчастливилось оказаться в Иерусалиме. Имущество семьи позволило ему неплохо устроиться на земле предков. Немолодой уже Элеазар женился на еврейской девушке, которая родила дочь, а через год сына. Так мой род был спасен, и снова все семейство благодарило хитон Иисуса.
Однако прежнего могущества и многочисленности моя семья уже не достигла. Во времена владычества восточных ромеев, Иерусалим был одним из величайших городов империи, но вскоре мир утратил покой. Чужие народы, не ведающие нашего Бога и Сына Его, много раз вторгались в Иерусалим, оставляя после своих визитов разрушение, боль и кровь. Сначала были персы, потом Палестину захватили арабы. При разных халифах отношение к иноверцам было различным, но любви к евреям не испытывал никто из мусульманских властителей Иерусалима.
В последние столетия все мои предки имели только одного ребенка; казалось, что он рождался только для того, чтобы получить Хитон, родить наследника и на смертном одре передать ему священное одеяние. Только у моего прадеда явилось на свет три сына. Традиция рода, кажется, изменилась к лучшему; сыновья подрастали, но тут настали черные времена халифа Хакима. Сей владыка Востока с невероятной ненавистью относился ко всему, что не имело отношение к пророку Мухаммеду и его вере. Он приказал сравнять с землей Храм Гроба Господня и часовню на Голгофе – то свершилось в 1009 году по Рождеству Христовом. Все не подвергшиеся разрушению церкви, монастыри обращались в мечети или конюшни. Христиане Святой земли единственное спасение видели в принятии мусульманства.
Тогда погибли два сына моего прадеда, а с третьим – моим дедом – предок отправился в Рим. В Италии мы жили последние сто лет – там родился мой отец и я. Моя семья не бедствовала на новом месте, но самого главного не обрела. Мы с женой не смогли родить наследника. Жена представляла, что значит для нас хитон и как важно его передать новому поколению, и страшно переживала из-за этого. Потому, наверное, и преждевременно оставила этот мир.
Страдали и мы с отцом. Но тут пришла весть, что христиане пошли отнимать у иноверцев Святую землю, а скоро весь Запад праздновал обретение Гроба Господнего. Отец решил, что нужно отправляться в Иерусалим, к святым местам, а там Небо должно подсказать, как распорядиться хитоном Спасителя.
Почти все деньги мы потратили, чтобы купить места на корабле – они были слишком дороги, потому что множество пилигримов устремилось в Иерусалим. Отец вскоре умер, а я почти ежедневно ходил к Голгофе. И только когда встретил тебя, понял, зачем я это делал. Я убедился, что пришел человек, которому необходимо передать хитон. И теперь моя душа спокойна.
– Ты желаешь оставить тамплиерам хитон Спасителя, хранившийся в твоей семье множество столетий?!
– Я передаю его тебе, а ты распоряжайся им по собственному усмотрению. Я верю, что он окажется в надежных руках.
– Но, может быть, ты родишь наследника – ведь ничего не поздно, пока мы живы.
– Нет. Довольно хитону Спасителя храниться у одного-единственного человека; это, по меньшей мере, несправедливо. И то, что у меня нет наследника – тоже знак, что пора отдать святыню людям.
– Ты можешь владеть хитоном до своей кончины, распорядившись им в завещании, – Гуго де Пейн долго не решался принять бесценный дар.
– Нет. Ты же видел, что мы едва не лишились реликвии нынешней ночью. Только чудом она не погибла в огне, затем ее почти отняли грабители, для которых хитон, скорее всего, явился бы простой одеждой.
– Что для тебя сделать, мой добрый друг? – расчувствовался магистр, что даже смахнул слезу. – Слова благодарности здесь слишком незначительны, а деньги… эта вещь бесценна. Во всем мире нет денег, чтобы оценить хитон Спасителя.
– Ты правильно заметил: хитон принадлежит Иисусу, и перед Ним тебе держать ответ, Его благодарить.
Магистр не спешил явить бесценный дар иудея даже братьям-тамплиерам. А поскольку рыцари ничего не ведали о хитоне, то и продолжали изредка бросать косые взгляды на поселившегося среди них странного иноплеменника. На третий день Понтий объявил де Пейну, что собирается уходить.
– Куда? – удивился магистр. – Твой дом сгорел дотла.
– Я еще не решил, но уйти мне необходимо. А Господь позаботится о хлебе насущном и крове для меня, как заботится о птицах небесных и зверье всяком.
– Тебя обидел кто-то из братьев, либо не понравилось жилище. Прости, но точно такая же келья у меня.
– Нет, нет. Все замечательно, – запротестовал гость. – Просто я желаю уйти, потому что орден и я – это разное, и мое место не здесь.
– Хорошо, – не стал переубеждать друга тамплиер, – но ты уйдешь не сегодня, а завтра – как велел врач.