– Ты же знаешь, я не большой поклонник таких развлечений.
– Знаю, – хмыкнул Монго. – Ну что ж, тогда можно раскурить по сигаре и подумать, чем себя занять до того, как Мишель не устанет и не вернется к нам.
– Думаешь, он нас видел?
– Да, безусловно. Даже украдкой мне подмигнул. Он явится, и очень скоро, увидишь: танец, может быть, два, и мы уже будем втроем…
За разговором они прошли к одному из пятнистых диванов, на которых теперь, после окончания игры в шарады, более никто не сидел.
– А что же Сушкова? – разжигая сигару, поинтересовался Уваров.
– А что она?
– Она тоже будет с ним?
– Как знать… надеюсь, что нет, – щуря глаз от плотного дыма, сизым облаком поднимающегося к потолку, отозвался Столыпин.
– Она вам неприятна? – осторожно уточнил Петр Алексеевич.
– А разве может быть приятна гулящая невеста? – усмехнулся Монго.
Тут Уваров окончательно запутался. Если Столыпин понимает, что Катенька ведет себя дурно, то почему не одернет Лермонтова? Или Монго не осуждает Мишеля просто потому, что тот – его друг?
«Как у них тут все сложно…» – подумал Петр Алексеевич.
Маясь, он оглянулся через плечо, на распахнутые двери бальной залы. Там гремел вальс, и пары, черные с белым, кружились в танце. Громко стучали по паркетному полу каблуки; казалось, весь дом подпрыгивает на месте в такт музыке.
Раз-два-три, раз-два-три…
Тут в гостиную вошел растрепанный юноша в помятом сюртуке. Окинув комнату взглядом, он приметил Столыпина и с некоторым облегчением устремился к нему, на ходу воскликнув:
– Монго! Так странно видеть тебя здесь, когда остальные танцуют!
– А вот и наш жених, – шепнул Уварову Столыпин. – Легок на помине…
Поднявшись с дивана, Монго повернулся к Лопухину и с улыбкой воскликнул:
– Мой друг! Какая внезапная встреча!
Они обнялись, но тут же разошлись – Столыпин по-прежнему курил и боялся испортить наряд приятеля.
– А моя Катенька? – спросил Лопухин, отстранившись. – Танцует?
– Все там, – кивнул Монго.
Уваров тоже поднялся с дивана, решив, что сидеть неприлично.
– С Мишелем? – уточнил Лопухин.
Лицо его при этом заметно ожесточилось.
– Послушай, – сказал Монго, снова улыбаясь, но уже не искренне, а вымученно, натужно. – Ну он ведь твой друг. Как и мой. И мы оба знаем, что он просто оберегает ее от других. Только и всего.
Лопухин хотел сказать что-то еще, когда со стороны бальной залы послышались шаги. Все трое – и жених Сушковой, и Уваров с Монго – повернулись на звук и увидели Лермонтова, который вел Катеньку за руку прямиком к ее суженому.
– А вот и вы, – сказал Лопухин, скользнув по товарищу недобрым взором.
– Я тоже рад тебя видеть, – совершенно спокойно произнес Мишель.
Лопухин от злости побледнел. Казалось, быть беде, но тут Катенька отпустила руку Мишеля и, сжав запястье жениха, взмолилась:
– Поедем домой, милый мой, хороший! Мне нездоровится… надеюсь, просто усталость…
Лопухин вздрогнул, недовольно, но с каплей жалости посмотрел на Сушкову и нехотя сказал:
– Что ж, поедем… Господа.
Он кивнул Монго, обжег враждебным взглядом Лермонтова и, ненадолго задержав взор на Уварове, решительно устремился к выходу. Катя висела у него на руке, точно платок, наспех повязанный вокруг запястья – безвольная и податливая, она даже не обернулась к кавалеру, развлекавшему ее весь вечер.
Когда дверь за Лопухиным и Сушковой закрылась, Монго тихо спросил:
– И стоит оно того, Мишель?
– Увидишь, что будет, – с прежней невозмутимостью ответил Лермонтов.
Он покосился в сторону Уварова и невозмутимо предложил:
– Может, вместо этих пустых бесед, лучше представишь мне своего спутника? А то мне, право, неловко… как, надо думать, и ему.
Монго устало вздохнул, покачал головой и сказал:
– Это – Уваров, Петр Алексеевич, мой друг детства, а это – Лермонтов, Михаил Юрьевич…
– Тоже друг, тоже детства, – с усмешкой вставил Мишель. – Но отчего-то до сих пор мы не знакомы.
Он протянул Уварову свою руку, и тот ее охотно пожал. Кисть у Лермонтова была небольшая, с тонкими пальцами и кожей, имеющей странный желтоватый оттенок.
«И что в нем, интересно, нашла Сушкова? – мимоходом подумал Уваров. – Лопухин на его фоне – настоящий красавец… Неужто он завоевал ее одними сладкими речами?..»
– Так вышло, – пожал плечами Монго. – Нам было лет по пять, когда отец Петра Алексеевича, овдовев, вместе с ним переехал из Петербурга. Но все дороги, как видишь, ведут сюда…
– Судьба, она же фатум, – изрек Лермонтов, кивая. – Нити расходятся, когда нужно, и сходятся обратно, когда придет время.
Он достал из кармана мятую папиросу. Пока ее разжигал, Уваров спросил:
– Вы настолько верите в судьбу?
– А вы что же, нет? – хмыкнул Мишель, смерив собеседника взглядом.
– Я предпочитаю думать, что многое зависит от самого человека, что он – хозяин своей судьбы, а не наоборот, – осторожно произнес Петр Алексеевич.
– Что ж, думайте так, – пожал плечами Лермонтов.
Он с тоской оглянулся на двери бальной залы и предложил:
– Может, вернемся туда? Танцы мне наскучили, но в карты я бы сыграл…
– Что скажешь? – спросил Монго у Уварова.
Петр Алексеевич колебался недолго.
– Пойдемте.
Лермонтов с явным облегчением хмыкнул и быстрым шагом устремился к дверям залы. Столыпин с Уваровым последовали за ним.
Когда они вошли, играла полька. Вдоль стенки обогнув разгоряченную толпу, прошли к столам с картами; здесь тоже хватало народу. Многие приветствовали Лермонтова, каждый знал Монго, на Уварова же все поглядывали с некоторой долей удивления, но без неприязни.
– Здесь и сядем! – весело сказал Мишель, обнаружив за одним из столов сразу три свободных места.
Поначалу они говорили мало – у них в компании были знакомцы Столыпина, но, видно, не особо ему интересные. Однако потом один из них отлучился в гостиную, и его место занял высокий молодой человек с роскошными черными усами.
– А, князь! – просиял Лермонтов.
Кажется, он был искренне рад видеть вновь прибывшего, и тот охотно ответил поэту взаимностью и расплылся в улыбке:
– Мишель, и ты здесь!
– Не можно было отказать хозяевам! – усмехнулся Лермонтов. – Гляди, тут Монго тоже!
Князь охотно пожал руку Столыпину, и тот, повернувшись к Уварову, сказал:
– Случалось ли тебе, мон шер, видеть иллюстрации к стихам Пушкина за подписью из трех инициалов «Г»?
– Случалось, разумеется, – кивнул Петр Алексеевич.
– Ну что ж, теперь ты видишь самого художника, который за ними скрывается. – Монго мотнул головой в сторону князя. – Гагарин, Григорий Григорьевич, собственной персоной.
У Уварова перехватило дух. Он не мог поверить, что, кроме Лермонтова, встретит на балу еще одного творца, чьими работами восторгался.
– Ну, будет вам, давайте лучше сыграем, – отчего-то смутился князь.
Лермонтов распечатал колоду карт, стал ее тасовать, а Монго, воспользовавшись паузой, сказал:
– Это, Гриша, мой старый знакомец, Петр Алексеевич Уваров.
– Очень приятно, – чинно кивнул князь.
Он уже сидел напротив, а потому не стал тянуться через стол, чтобы пожать Уварову руку. Однако Петр Алексеевич почувствовал необходимость что-то сказать и, не придумав ничего лучше, выпалил:
– У вас чудесные рисунки!
Лермонтов громко фыркнул. Князь покосился в его сторону и с улыбкой сказал:
– Благодарю вас, Петр Алексеевич. Мне лестно это слышать.
– А вы сами часом не рисуете? – вдруг спросил Мишель, привлекая внимание к себе.
– Я? – на всякий случай уточнил Уваров.
– Ну да, вы. Вы – рисуете?
– Я, кажется, уже знаю, к чему он ведет, – устало вздохнул князь.
– Вы не ответили, Петр Алексеевич, – игнорируя Гагарина, с нажимом произнес Лермонтов.
– Ну… я бы не назвал себя художником… но что-то пробую рисовать, когда есть вдохновение…
Услышав это, Гагарин закатил глаза, а Лермонтов, напротив, буквально расцвел и спросил сладким, как патока, голосом:
– То есть вы тоже имеете заблуждение, что рисование, подобно творчеству, требует вдохновения?
Видя некоторую растерянность Уварова, Гагарин доверительно сообщил:
– Петр Алексеевич, наш общий друг, Михаил Юрьевич, отчего-то не считает рисование творчеством.
– А что же это тогда? – неуверенно хмыкнул Уваров.
– Ремесло, – невозмутимо ответил Лермонтов. – Такое же, как, допустим, гончарство или резьба по дереву.
– Интересная точка зрения, – медленно произнес Петр Алексеевич.
Он не кривил душой – просто опасался неосторожным словом обидеть Гагарина, которому мнение Лермонтова явно было не по душе.
– Интересно тут другое, – мрачно заметил князь. – Что Михаил Юрьевич и сам рисует, притом весьма недурственно. Но при этом всячески стремится художников низвергнуть.
– Какие громкие слова, мой друг, – поморщился Лермонтов. – Я лишь спускаю вас, рисовальщиков, с небес на землю, а то нам, поэтам, там места не хватит.
Он подмигнул Монго и улыбнулся Уварову – судя по всему, ему доставляло удовольствие потешаться над другом Гагариным.
– Опять дурачишься, – беззлобно добавил князь. – Ну да пусть с тобой. Я на лавры творца уж точно не претендую. Хороший ремесленник – и то мне комплимент.
– Превосходный! – поправил Лермонтов без иронии.
– Как скажете.
– Но ремесленник.
– Сдавайте уж карты! – чуть повысил голос Гагарин.
Тут Лермонтов расхохотался – искренне и до того громко, что люди за соседними столами с недоумением оглядывались на веселящегося поэта.
– Я люблю тебя, мой друг, – утерев проступившую слезу тонким пальцем, сказал Мишель.
– И это вполне взаимно, – буркнул Гагарин, но, кажется, уже не сердясь так сильно, как прежде.
Петр Алексеевич украдкой посмотрел на Лермонтова, который снова взял со стола колоду карт и теперь сосредоточенно ее перемешивал. Монго не врал, когда говорил, что Михаила Юрьевича тяжело описать словами. Поначалу, еще до знакомства, смотря на Лермонтова со стороны, Уваров счел его пренеприятнейшим типом. Та же ситуация с Лопухиным и Сушковой не шла из головы. Однако стоило затеять беседу, и впечатление магическим образом переменилось: несмотря на шпильки в адрес друзей, общую насмешливость и несказанную дерзость, Михаила Юрьевича хотелось слушать, с ним хотелось говорить. Он совершенно точно был умен и, судя по всему, видел и знал намного больше, чем другие.
«Хотя… может, он просто умело делает вид? Пока не понять…»
Придвинувшись к столу, Уваров протянул руки к картам, которые ему сдал Лермонтов. Едва взглянув на них, Петр Алексеевич снова подумал о магии.
Так плохо ему в жизни не сдавали.
* * *
2018
Признаться, довольно неожиданно, проехав мимо супермолла «ИКЕА» и уйдя налево на развилке «Аэропорт Шереметьево – Свалка» в городе Химки, через несколько километров оказаться в настоящем историческом заповеднике Усадьба Середниково. И не для прогулки, а для встречи с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым, потомком великого русского поэта, чтобы поговорить о шотландских корнях знаменитого дворянского рода.
Еще пару месяцев назад, в апреле, вероятность такого визита – как, собственно, и моего грядущего мотопутешествия в Шотландию – стремилась к нулю, однако теперь обстоятельства сложились иначе. Всему виной его величество случай…
Но обо всем по порядку.
Эта история началось с вопроса моего старого друга Вадима Чижика по прозвищу Чиж:
– В Шотландию поедем?
Подобное предложение я слышал от него уйму раз, и в последний – снова ему отказал: на осень мы с моими друзьями-компаньонами по мотопутешествиям Ребе и Ламой уже запланировали поездку в Тибет. Чижа мой ответ, конечно же, разочаровал, но переубеждать меня он не стал, и на том вопрос о совместной поездке был временно заморожен.
Как выяснилось – ненадолго: китайские власти в итоге не пожелали согласовать мой маршрут, и планы по тибетской экспедиции утратили смысл. Тогда я вспомнил о предложении Чижа, с охотой зарылся в материалы по Шотландии и вскоре нашел ту тему, ради которой готов был оседлать мотоцикл и впервые отправиться в страну гор и волынок.
– И как ты на Лермонтова вышел? – хмыкнул Вадим, с интересом осматриваясь по сторонам.
Был он высокий, сильный, круглолицый, с добрыми серыми глазами и кучерявыми седыми волосами, спадающими на мощные плечи. В своей любимой широкополой шляпе из бежевой кожи Вадим напоминал прожженного ковбоя.
– Ты же слышал про «правило шести рукопожатий»? – спросил я, покосившись в сторону Чижа.
– Конечно, слышал. А что это? – усмехнулся Вадим.
– Считается, что каждый человек знаком с другим через шесть рукопожатий. А в нашем с Михаилом Юрьевичем случае хватило и вовсе двух – нашелся общий знакомый.
– Кто же?
– Руслан Макаров.
– Не помню такого.
– Вы не знакомы. Но это и не важно, в принципе. Главное, что мы здесь.
– Ну, это да, – неуверенно протянул Вадим.
Разочарование его, в общем-то, было вполне понятно: изначально он планировал колесить по Шотландии на любимом «Харлей-Дэвидсон Спортстер» 2005 года выпуска, гулять по «кабачкам» (как Вадим с теплом именовал пабы) и вообще развлекаться любыми доступными способами. Я же сразу поставил два условия: первое – маршрут будет составлен мной; второе – в ходе путешествия мы снимаем фильм, в котором Вадиму тоже будет отведена роль, требующая определенных физических и моральных усилий. Чиж согласился без раздумий – видимо, так велико было его желание заполучить меня в качестве попутчика. Впрочем, оно и немудрено: Вадим давно лелеял мечту совершить мотопробег по Шотландии, но прекрасно понимал, что человеку, который прежде на мотоцикле выбирался максимум в Подмосковье, ехать одному тревожно и непредсказуемо. Я казался Чижу идеальным напарником… вероятно, ровно до того момента, пока не поделился с ним своим финальным планом. Конечно, Вадим не стал возмущаться – к его чести, он всегда держал данные обещания, каких бы усилий ему это ни стоило – однако я видел, что тема Лермонтова навевает на него скуку.
«Жаль… но, может, втянется?»
Подойдя к воротам усадьбы, мы увидели Михаила Юрьевича. Сложив руки за спиной, он неторопливо прогуливался по крытой аллее, вымощенной бледно-серой плиткой. Вид у Лермонтова был задумчивый, и я невольно представил, как его легендарный предок вот так же выхаживает здесь, размышляя над строками очередного сонета или мадригала.
То ли заслышав наши шаги, то ли случайно, Михаил Юрьевич обернулся. Улыбка тронула его лицо, украшенное седой бородой и усами, хотя карие глаза смотрели устало; на шее Лермонтова был повязан платок, красный в черную клетку. Приветственно помахав нам, Михаил Юрьевич устремился к воротам, чтобы впустить нас на территорию усадьбы.
– Он в этом платке всегда ходит, да? – прищурившись, тихо спросил Вадим. – Я в интернете видел, почти на всех фото либо в нем, либо в шарфе. Это у него вроде талисманов каких-то, да?
– Я же тебе уже говорил, – с легким укором произнес я. – Эти узоры повторяют тартан шотландских Лермонтов.
– А тартан это…
– Орнамент на шотландской ткани.
– А, точно. Как-то вылетело из головы, Макс.
– Да ладно, бывает.
Охранник, которого Лермонтов вызвал из сторожки, открыл калитку.
– Здравствуйте, Михаил Юрьевич, – сказал я, протягивая хозяину руку. – Приятно познакомиться.
– Взаимно, господа, – крепко ее пожав, чинно ответил Лермонтов. – Рад, что наконец встретились, а то все дела, дела…
– К сожалению, дела и сегодня не оставляют, – со вздохом сказал я. – Буквально через пару часов нас ждут обратно в город…
– Жаль, но что поделать? – с пониманием сказал Лермонтов. – Сам верчусь, как белка в колесе… Ладно, не будем терять времени даром: пойдемте в дом, за чашкой чая обсудим те вопросы, о которых по телефону говорили…
С этими словами он быстрым шагом пошел к дверям усадьбы, прячущимся в тени балкона. Мы с Чижом устремились следом, попутно оглядываясь по сторонам.