Мое имя Офелия - Кляйн Лиза 7 стр.

– Дядя, ты пьян. Уезжай.

– Я тебе дам совет, мальчик. Ущипни ее и потискай хорошенько. Похотливые девицы это любят, даю тебе слово. Хе-хе!

Смех Клавдия был одновременно хитрым и добродушным. Я покраснела от незаслуженной обиды, мне хотелось ответить ему такими же обидными словами. От волнения я позволила капюшону соскользнуть с головы как раз в тот момент, когда Клавдий пришпорил коня и ухватился за гриву, чтобы его грузное тело не свалилось на землю. Я взглянула на Гамлета, который весь напрягся от гнева.

– Он оскорбляет меня, называет меня «мальчик». Пропойца, недостойный брат моего отца! – воскликнул он.

– И вы сказали, что в этом саду нет змея? – с горечью произнесла я. Мне показалось, что вторжение Клавдия испортило удовольствие от прогулки в саду.

К нам подошел Горацио, полный раскаяния.

– Простите, я не смог остановить Клавдия, потому что он прискакал со стороны оленьего парка.

– Где он незаконно охотится на дичь моего отца в его отсутствие, браконьер, – перебил его Гамлет. – Но он пьян, как обычно, и скорее всего не запомнит, что видел нас.

Гамлет простил друга, и мы поклялись впредь быть осторожнее. Это мне пришла в голову идея нарядиться крестьянином и пастушкой, потому что любовники в романах Гертруды часто так поступали. Поэтому я надевала льняную блузу и нижние юбки, а поверх них корсаж без рукавов, со шнуровкой под грудью. Одежда была простой и удобной, не то, что мое модное, жесткое придворное платье, она давала мне свободу движений, которую я так любила. Гамлет нашел какие-то свободные бриджи и домотканую тунику, и прикрыл свои кудри кожаной шапкой. Мне он еще больше нравился в таком простом наряде, и мне нравилось то, что он вел себя в нем свободно и непринужденно. Когда мы надевали наши простые маскарадные костюмы, люди почти не обращали на нас внимания. Держась за руки, мы открыто бродили по улицам городка. Потом беззаботно, словно сельские жители, лежали на лугу, окруженные высокой травой, и плели венки из белых маргариток и пурпурного водосбора, чтобы увенчать ими друг друга.

– Давай вместе сочиним песню, – однажды предложила я. – Я читала, что пастухи любят устраивать соревнования певцов.

– Офелия, ты читаешь много чепухи. Какой из перепачканных навозом парней знает алфавит, не говоря уже об умении рифмовать сонет и считать стопы? – возразил Гамлет. – Они свистят, созывая овец, или звонят в колокольчик, или кричат «Эй». Никогда не слышал, чтобы кто-то из них пел.

– Тогда мы будем первыми, и подадим пример всем пастухам на этих холмах.

Итак, Гамлет на минуту задумался, потом спел:

Хотя в его песне звучала похоть, он поцеловал меня с большой почтительностью. Я, в свою очередь, спела:

Гамлет принял мою песню за приглашение и положил голову мне на колени, но я мягко оттолкнула его.

– Вы слишком нетерпеливы, милорд, – сказала я, и он сразу же отодвинулся.

– Я не хотел оскорбить тебя, Офелия, – произнес он и взял меня за руку.

Я встала, чтобы нарвать свежих цветов взамен увядших. Проходя по лугу, я наткнулась на маленькую коричневую птичку, которая выпала из гнезда на ветке дерева. Я подобрала ее и держала на ладони. Ее сердце, видимое сквозь кожицу, которая была тоньше самого тонкого пергамента, уже не билось. Когда ко мне подошел Гамлет, я плакала, и смутилась даже больше, чем тогда, когда его голова лежала у меня на коленях.

– Прости меня. Я не слишком искушен в любви. Когда ты меня простишь? – умолял он.

– Не в этом дело, – ответила я, тронутая его покорностью. – Ты меня не оскорбил. – Я показала ему птичку. – Вот что заставило меня заплакать, хоть я и не знаю, почему.

– Может быть, потому что у этого создания была душа, а теперь она улетела? – высказал предположение Гамлет. Он хмурил брови, словно моя печаль смущала и тревожила его.

– Где его мать? – прошептала я. – Почему она не спасла его? – Я огляделась вокруг и увидела десятки птиц, которые порхали и пели, ничуть не заботясь о мертвом птенце у меня в руке.

– Нигде. Природа прекрасна, но она может быть жестокой. Точно, как женщина, – задумчиво произнес Гамлет. – Только не ты, конечно. Ты не жестокая, я хотел сказать. То есть, ты красивая, но не жестокая.

Теперь Гамлет покраснел и стал заикаться, и я невольно улыбнулась.

– Разве в Библии не сказано, что даже падение воробья определено Провидением? – спросила я.

– Да, и там сказано, что каждый волосок на нашей голове сосчитан, ибо мы дороже любого воробья. Поэтому не волнуйся, – сказал Гамлет, и я позволила ему утешить себя поцелуем.

Однажды, когда солнце катилось по небу, мы бродили по лесу между Эльсинором и деревней, а Горацио молча следовал за нами. В сумерках мы наткнулись на заброшенную хижину из осыпающихся камней, напоминающую обитель отшельника. Развели в очаге небольшой костер, чтобы согреться. Горацио отказался разделить с нами трапезу из хлеба и сыра.

– Почему Горацио сегодня такой неулыбчивый? – спросила я.

– Нет, ты ошибаешься, – возразил Гамлет. – Он такой же, как всегда. Не думай больше об этом. – Но я настаивала, в тревоге.

– Он не одобряет нашего романа?

Гамлет сплюнул, и со слюной из его рта вырвались горькие слова.

– Никто на свете не одобрил бы наш роман, Офелия! – воскликнул он и описал широкую дугу в воздухе флягой, которую держал в руке. – Горацио боится, что я лишь играю твоими чувствами. Имей в виду, он ошибается. И твой отец! Честь твоей семьи требует, чтобы твой брат вызвал меня на дуэль.

– Они не знают, что мы встречаемся, и не смогут помешать нам, – заявила я с уверенностью, которой не чувствовала. Отец уехал из дома на много месяцев по делам короля, а Лаэрт учился во Франции. Мне не хотелось думать о том, что произойдет, если они узнают правду.

– Ты знаешь, что я – наследный принц Дании… – начал Гамлет, как будто я об этом забыла.

– Да, а я – никто, – прошептала я.

– Нет, ты – моя возлюбленная. Но мой отец, король, обязан упрочить союз с другими государствами, женив меня на принцессе Франции или Германии. Он нам захочет помешать. – Гамлет произнес это, как нечто само собой разумеющееся. Он умолк и стал подбрасывать хворост в огонь.

Я с трудом встала и неуверенным шагом двинулась к выходу. За полуразрушенными стенами деревья с черной корой тянулись прямо к небу, презирая лесную подстилку, на которой вереск и подлесок скрывали тропинку, ведущую прочь от этого одинокого убежища.

Как я была глупа, думая, что свободна, как любая крестьянка, и сто́ю не меньше дочери короля! Я смотрела в лесную чащу.

– У нашего романа печальная судьба. Ни тебе, ни мне он не сулит ничего хорошего, – с горечью сказала я.

Я услышала, как Гамлет вздохнул. А может, он подул на угасающее пламя? Я почувствовала, что он подошел ко мне сзади и прикоснулся к моему плечу.

– Когда мы приходим в этот лес в нашей скромной одежде, я не принц, а мужчина, которому позволено иметь свою собственную волю, – произнес он, его слова были полны страстного желания. – Здесь я – всего лишь «Джек», и я выбираю тебя своей «Джилл»[4].

Он повернул меня к себе лицом и нежно поцеловал.

Прикосновение его губ отчасти прогнало мой страх. Я поняла, что для Гамлета, как и для меня, Эльсинор – это позолоченная клетка.

– В этих лесах и хижинах нет завистливых глаз, нет язвительных языков, сплетен и лжи, – сказала я. – Поэтому давай навсегда останемся здесь и будем говорить друг другу только чистую правду. – Я прижалась щекой к грубой домотканой ткани его куртки, понимая, что мое желание невыполнимо.

Как только я вернулась в Эльсинор, мне пришлось солгать самой королеве, обмануть ее, помимо своей воли.

– Что тебя печалит, Офелия? Ты сегодня бледная и рассеянная.

– Я вчера вечером занималась допоздна, – ответила я. – А потом плохо спала. – В действительности же я устала, потому что провела много часов без отдыха, гуляя с Гамлетом. Мои отлучки начали вызывать неудовольствие Гертруды, и она меня упрекнула.

– Мне не нравится, когда я зову тебя, а тебя не могут найти.

– Я была в саду, собирала растения для Элноры, – опять солгала я.

Вскоре Гертруда заподозрила, что у меня появился любовник. Она вызвала меня и попыталась застать врасплох.

– Принеси мне лавандовой воды, Офелия. И скажи мне, как его зовут?

– Я не понимаю, о чем вы, миледи.

– Ясно, как день, что ты влюблена. – Она взяла безделушку и покачала ею передо мной. – Разве ты не хотела бы носить этот гребень с бусинками?

– Нет, он вам больше идет, – ответила я, закалывая этим гребнем ее волосы и избегая ее взгляда.

– А он отвечает на твою любовь? Возможно, мое слово поможет проложить дорогу настоящей любви.

Гертруда делала попытки что-то узнать, а я отрицала, что влюблена. Как я могла сказать королеве, что хочу любви ее сына? Что мы часами беседуем и смеемся вместе? Что мы наряжаемся крестьянами, которые не должны подчиняться обычаям и могут сами выбирать своих возлюбленных?

Мне хотелось признаться во всем Элноре, но я была уверена, но ее преданность Гертруде сильнее нашей дружбы. Больше я никому не доверяла. И хотя я ничего не говорила, все подозревали, что у меня есть ухажер. Неужели моя внешность, как я ни старалась, выдает меня? Может, я что-то бормочу себе под нос? Я была уверена, что нет, но дамы все равно бросали на меня лукавые взгляды и старались догадаться, кто предмет моих желаний. С моей стороны это было нехорошо, но я позволяла им думать, будто мне нравится Горацио, так как его спасала безупречная репутация.

Гертруда понимала, что я ее обманываю, и, в свою очередь, начала держать меня на расстоянии. Меня больше не просили прислуживать ей и читать. Когда я впала в немилость, Кристиана быстро заняла мое место и настраивала против меня королеву.

Когда Гертруда снова заговорила со мной, тон ее был холодным.

– Мне сказали, что ты проводишь дни в окрестностях замка с каким-то незнатным парнем, переодетая в платье крестьянской дочери.

Ее ошибка была бы смешной, если бы мы прочли о ней в романтичной сказке. Мы с ней могли бы посмеяться над слепотой матери и пожалеть о судьбе неравных влюбленных. Но это была не выдумка. Я только опустила голову, пока королева изливала на меня свое разочарование.

– Так ты платишь мне за доброту, тем, что позоришь себя? – упрекала она. – Ведь наверняка при дворе нашелся бы какой-нибудь благородный кавалер, который тебе бы понравился.

Я была в отчаянии, что так низко пала в глазах Гертруды.

– В моей душе такое смятение, – воскликнула я, не в состоянии сдержать слезы. – Вы правы; я люблю того, кто мне не ровня. – По крайней мере, это было правдой. – Я буду с этим бороться, – пообещала я, снова солгав.

– Надеюсь, что ты опомнишься, Офелия. Такое безумие тебе не к лицу.

Я был уверена, что именно Кристиана шпионит за мной и рассказывает королеве то, что видела. Однажды, вскоре после выговора королевы, я застала Кристиану в своей комнате. Я боялась, что она обыскала мой сундук, где хранились подарки и письма от Гамлета. Но с облегчением увидела, что он по-прежнему заперт на замок. Я схватила свой домотканый костюм, лежащий под матрасом, и сунула ей в руки.

– Вот. Это то доказательство, которое ты ищешь?

– Зачем ты так позоришь себя в этих тряпках? – спросила она, недоверчиво ощупала платье, а потом бросила его на пол. – С другой стороны, не знаю, почему меня удивляет то, что ты любишь простолюдина.

Просто чудо, что Кристиана не обнаружила, что я люблю Гамлета. Мне следует благодарить Бога за ее неведение. Вместо этого я ненавидела ее за гордость, за ложь, за ее презрение ко мне, а мне следовало презирать себя за то, что я лгала Гертруде. Но я была ослеплена, рассудок мне отказывал, и я желала лишь отомстить Кристиане за ее жестокость по отношению ко мне.

Глава 10

Мне подсказала эту идею непристойная новелла о грешной любви, которую я когда-то читала Гертруде. Я сообразила, как можно, взяв ее за образец, устроить ловушку Кристиане, посеять раздор и всех запутать.

Я рассказала Гамлету о своем плане, умолчав о мотиве, так как не хотела, чтобы он считал меня слишком недоброй.

– Отличный замысел, достойный драматурга. – Я впитала его похвалу, как пчела пьет мед с цветка.

– Это поможет мне проверить истинность чувств Кристианы и двух ее ухажеров, – сказала я.

– И пусть они окажутся подобными фальшивым монетам, – ответил Гамлет. Я хотела сбить спесь с Кристианы, а Гамлет обрадовался возможности устроить ловушку для Розенкранца и Гильденстерна. – Это умерит их раздутые амбиции, – восторгался он.

– Но мы должны держать в тайне, что это мы все подстроили, – предупредила я, и Гамлет согласился со мной.

Наш заговор было намечено осуществить на пиру в честь двадцатилетия правления короля Гамлета. В этот вечер все будут веселиться и танцевать в масках. Готовясь к нему, мужчины и женщины одалживали друг у друга наряды и изобретали причудливые маскарадные костюмы. Взволнованная Кристиана собрала перья всех цветов и пришила их к маске, потому что обнаружила в своем кармане следующую записку:

Под этими стихами стояла подпись «Розенкранц», идеально подделанная Гамлетом. А я написала почерком Кристианы записку, которую Гамлет отнес сопернику Розенкранца. В ней говорилось:

В ночь праздника отсветы пламени играли на стенах парадного зала, и маслянистый дым поднимался от факелов из тростника. Ароматное вино рекой лилось из бочек, наполняло кувшины и кубки и исчезало в глотках придворных. Столы ломились от оленьих и свиных окороков, копченой рыбы и пирогов с мясом. Я выпила чуть-чуть вина, не так много, чтобы опьянеть, и сидела рядом с дамами, закусывая сливами и сладкими фигами. Из рук жонглера в толпе взлетало вверх одновременно несколько апельсинов. Плясуны, звеня колокольчиками, исполняли свои танцы под бой барабанов и пение волынок.

Король Гамлет смотрел на все это со своего трона, королева сидела рядом с ним. Поддавшись всеобщему веселью, он даже отбивал ногой ритм танца, а его обычно суровое выражение лица смягчилось. Старый Йорик уже умер, и теперь молодой шут смешил короля Гамлета, хоть он смеялся не так весело, как прежде.

А Клавдий наоборот, от души веселился, не выпуская из рук кубка. Он сдвинул на лоб маску, чтобы удобнее было поедать угощение. Его туника и пол вокруг покрылись пятнами рубиново-красного вина. Он щипал многих женщин за их округлости, не обращая внимания на то, что пачкает вином наряды. Остановившись перед королем, Клавдий отвесил ему преувеличенно низкий поклон и чуть не упал на колени. Начал произносить речь заплетающимся языком, но король прервал его. Тогда Клавдий схватил за руку Гертруду и потащил за собой, заставляя ее присоединиться к пьяному веселью. Она, с притворной неохотой, покинула кресло возле мужа, надеясь утихомирить Клавдия, потанцевав с ним. Лицо короля Гамлета помрачнело.

Этот драматический инцидент был лишь одним из представлений той ночи. Тогда меня больше интересовал мой собственный спектакль. Я передвигалась по залу в темно-синем плаще и простой маске, наблюдая за своими актерами. Гильденстерн явился в черном плаще и в маске с клювом. Кристиана порхала в ярко-красном платье и в длинной накидке. Музыканты начали играть, и придворные разбились на пары, чтобы танцевать торжественную павану[5]. Я очутилась перед Гамлетом, который носил маску, украшенную двумя лицами.