Дома-коммуны, по словам Луначарского, должны были «ясно, но разнообразно выделять свою внутреннюю сущность, т. е. то обстоятельство, что их индивидуальные жилища расположены вокруг их группового частного сердца – их культурно-клубных и тому подобных общих помещений»[22].
Согласно Крупской, большинство россиян были знакомы с такого рода общежитиями. «В условиях ссылки и эмиграции часто устанавливались потребительские коммуны в целях налаживания более целесообразного и дешевого питания. В рабочем быту рабочие-сезонники часто заводят артельное питание, разные сельскохозяйственные артели делают то же». Но это еще не коммуны. «Общежитие превращается в коммуну тогда, когда членов общежития связывает какая-либо общая идея, общая цель». Но и это не все. «Монастыри, по сути дела, были коммунами», но монахов связывала ложная идея и ложная цель. Более того, их «подогреваемое религией напряжение сил» и «обдуманная организация труда» основывались на институте безбрачия. Задача заключалась в том, чтобы создать обитель единоверцев обоего пола, которая допускала бы размножение и включала в себя детские учреждения. Традиционное решение, при котором глава секты монополизирует или регулирует доступ к женщинам, было неприемлемо. Фаланстеры Фурье упоминались как возможные прототипы, но идея подбора сожителей по темпераменту отвергалась как утопическая (потому что индивидуальная психология, по мнению большинства марксистов, не имеет отношения к будущей гармонии)[23].
Базовые принципы содержались в «Манифесте Коммунистической партии».
На чем основана современная, буржуазная семья? На капитале, на частной наживе. В совершенно развитом виде она существует только для буржуазии; но она находит свое дополнение в вынужденной бессемейности пролетариев и в публичной проституции.
Буржуазная семья естественно отпадает вместе с отпадением этого ее дополнения, и обе вместе исчезнут с исчезновением капитала…
Буржуазный брак является в действительности общностью жен. Коммунистам можно было бы сделать упрек разве лишь в том, будто они хотят ввести вместо лицемерно-прикрытой общности жен официальную, открытую. Но ведь само собой разумеется, что с уничтожением нынешних производственных отношений исчезнет и вытекающая из них общность жен, т. е. официальная и неофициальная проституция[24].
Как писал Н. А. Милютин в комментарии к этому разделу «Манифеста»: «Лучший ответ всем воителям против нового быта, против создания материальных предпосылок для ломки семьи трудно придумать. Остается только удивляться, что среди некоторых кругов нашей партии так сильно еще влияние буржуазной идеологии, что они с усердием, достойным лучшего применения, выдумывают все новые и новые аргументы за сохранение двухспальной кровати в качестве постоянного принудительного ассортимента для рабочего жилища». Маркс и Энгельс исходили из того, что отмена частной собственности приведет к отмиранию уз, основанных на половом размножении и совместном выращивании потомства: «Созданием общественных столовых, яслей, детских садов, школ-интернатов, прачечных и починочных мастерских мы действительно по-настоящему, радикально разорвем с существующими имущественными отношениями в семье и тем создадим экономические предпосылки для уничтожения семьи как хозяйственной единицы»[25].
А для чего еще нужна семья? Согласно другому теоретику коммунального быта, Л. М. Сабсовичу: «Вопрос о «естественной», биологической связи родителей и детей, вопрос о «материнской ласке», о том, что женщина потеряет всякий стимул к рождению детей и т. п., – все эти вопросы выдвигаются преимущественно не рабочими и работницами, не крестьянами и крестьянками, а некоторой частью нашей интеллигенции, в сильной степени пропитанной буржуазными «интеллигентскими» предрассудками. Исключительная любовь к своим детям имеет в своей основе, конечно, не столько «естественные», биологические факторы, сколько факторы социально-экономические». Следовательно, «предоставление каждому трудящемуся отдельной комнаты должно проводиться совершенно неуклонно». Выделение особых квартир для супружеских пар «является просто ничем не оправданным оппортунизмом»[26].
Совершенно естественно, что при социалистической организации жизни каждого трудящегося можно рассматривать одновременно и как возможного «холостяка» и возможного «женатого» или «замужней», ибо каждый сегодняшний «холостяк» может завтра оказаться женатым и каждая сегодняшняя пара может завтра оказаться на положении холостяков, ибо те принудительные моменты, в первую очередь квартирный вопрос, а затем и совместное воспитание детей, которые в настоящее время нередко принудительно заставляют мужчину и женщину сохранять связь и совместные условия жизни даже тогда, когда внутренняя связь между ними порвана и ничего их друг около друга не удерживает, при социалистической организации жизни, при обобществлении удовлетворения бытовых потребностей, при общественном воспитании детей, будут все более и более устраняться[27].
Это, разумеется, не означает, что пары, сохраняющие взаимную привязанность, не могут жить вместе.
Все комнаты в жилом комбинате должны сообщаться или внутренней дверью или (что гораздо дороже, но значительно лучше) должны иметь раздвижные перегородки. Тогда, если муж и жена захотят жить вместе, они могут получить две смежные комнаты, сообщающиеся внутренней дверью, т. е. будут иметь нечто вроде небольшой квартиры, а в случае наличия раздвижной перегородки могут даже превратить эти две комнаты в одну комнату. Но когда какая-либо из сторон захочет или временно иметь отдельную комнату, или совершенно прекратить совместную жизнь, двери могут быть закрыты или раздвижная перегородка задвинута. Если какая-либо рабочая семья на первое время захочет иметь детей при себе (хотя это, несомненно, нерационально и может иметь место лишь как самое кратковременное явление), для детей может быть отведена соседняя комната, и в таком случае семья получит нечто вроде квартиры из трех комнат, сообщающихся внутренней дверью или раздвижными перегородками[28].
Времени оставалось мало. Сегодняшние дети – завтрашние «новые люди». «Дети, которым сейчас 5–6 лет, поступят в то, что мы называем сейчас средней школой (около 12-летнего возраста), уже совершенно в иных условиях, условиях полностью или почти полностью осуществленного социалистического строя». В этих условиях «дети уже не будут являться «собственностью» родителей: они будут «собственностью» государства, которое возьмет на себя все задачи и заботы о воспитании детей». Не все соглашались с графиком Сабсовича, и не всем нравилась его идея детгородков (подобных тем, о которых мечтал юный Борис в «Рождении героя» Либединского), но никто из большевиков не сомневался в том, что при жизни их поколения государство возьмет на себя все задачи и заботы о воспитании детей[29].
Главными оппонентами Сабсовича были «дезурбанисты», которые считали дома-коммуны гипертрофированными бараками. Как писал архитектор Александр Пастернак (брат Бориса, друг Збарского и – благодаря последнему – один из авторов Мавзолея Ленина и института Карпова):
Будет ли коллективом численно большая армия случайно объединенных в одном доме людей? И будет ли этот, допустим, коллектив, нормально жить в домах-коммунах, отличительная черта коих (мы теперь уже видели и графические воплощения теоретических идей) – длиннейшие коридоры с небольшими камерами, большие очереди на простые культурные удобства (умывальники, уборные, вешалки), те же очереди в столовые, где человек должен отобедать, очевидно, с той же скоростью, как на вокзале перед отходящим поездом (нельзя же задерживать товарища, ожидающего своей очереди на тарелку, вилку и нож!)[30].
Сабсович сравнивал капиталистический урбанизм с «жизнью в каменных клетках». Но разве «громадные, тяжелые, монументальные, извечно стоящие» дома-коммуны – не каменные клетки? Согласно главному идеологу дезурбанизма Михаилу Охитовичу, все современные города и их незаконнорожденные «коллективные» наследники суть Вавилоны и Карфагены, которые «должны быть разрушены». В условиях первобытного коммунизма совместное производство требовало совместного проживания. У современного коммунизма другие требования. «Современный коммунизм должен охватить общим процессом производства по крайней мере сотни миллионов людей. Если бы совместному труду соответствовало совместное жилище, то было бы правильным построить одно жилище на несколько сот миллионов людей». Но идея эта очевидно нелепа – столь же нелепа, как попытка создать одну на весь мир прачечную или столовую[31].
Что же делать? Люди, утверждал Охитович, всегда жили там, где работали. Скотоводы кочевали со своим скотом; земледельцы селились на земле. «Город является результатом общественного разделения труда, результатом отделения ремесла от земледелия, или иначе отделения процессов обработки продукта от процессов добывания его». Задача социализма состоит в преодолении неравенства и нерациональности урбанизма как следствия неравенства и нерациональности капитализма. Как писал Пастернак: «Осуществление идей и Маркса, и Энгельса, и Ленина – осуществление уничтожения пропасти между городом (скученность) и деревней (идиотизм, изолированность), – взамен этой пропасти создание новых форм размещения населения, общих для всех, одинаковых для всех, т. е. социалистического равномерного расселения трудящихся – впервые в истории человечества выпало на долю нашей страны, нашего Союза»[32].
Главным препятствием к равномерному расселению трудящихся были брак и семья. Согласно Охитовичу, родовое патриархальное жилище вмещало четыре поколения, городское мещанское – два, а современное капиталистическое (коттедж или квартира) – одно. При социализме все жилища будут индивидуальными.
Почему при капитализме этого не происходит?
Потому что жена и муж еще не могут произвести окончательного разделения труда, так как капиталист связан разделением труда с наемным рабочим. Они связаны единством хозяйственных интересов: наследования имущества и общности капиталов. Точно так же и пролетарская семья связана общностью интересов воспроизводства своей рабочей силы и надеждой на поддержку своих сил детьми на старости.
Лишь социалистические отношения поставят общество непосредственно перед производителем-человеком и человека-производителя непосредственно перед лицом общественных лишь связей.
Ибо они уничтожают разделение труда между мужчиной и женщиной[33].
Уничтожение разделения труда между мужчиной и женщиной приведет к отмене института семьи и создаст «возможность делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, – как моей душе угодно, – не делаясь, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком» (как писал Маркс). Коллективизм не должен быть синонимом анонимности и монотонности. «Превозносить коллектив и игнорировать личность, значит хвалить русский язык, но запрещать говорить русскими словами». Более того, продолжал Охитович, «чем сильнее коллективные связи, тем сильнее личности, его составляющие». Частной собственности не будет…
Но рождаться человек будет отдельно – не коллективно. Есть, пить, спать и одеваться и т. д., словом, потреблять будет всегда отдельно… Вместе с частной собственностью исчезнет буржуазная, капиталистическая собственность, буржуазная, капиталистическая личность, но личная собственность, личное потребление, личная инициатива, личный уровень развития, личные руки, личные ноги, личная голова, мозг не только не исчезнут, но будут впервые доступны каждому, а не избранным, не «привилегированным», как то было до социализма[34].
Сабсович прав в том смысле, что каждому трудящемуся полагается отдельная комната, но зачем втискивать эти комнаты в «громадные, тяжелые, монументальные, извечно стоящие» здания? При коммунизме жилище, как одежду, можно будет «улучшать, увеличив его в размерах вширь, вверх, увеличив размеры окон и т. д. Только сборные, разборные, досборные дома будут отвечать актуальным потребностям конкретно развивающегося человека». Дома эти будут легки, мобильны и связаны с миром благодаря радио, телефону и постоянно совершенствующимся транспортным средствам (водным, воздушным и наземным). Проблема спаривания и размножения будет решена[35].
Как писал Пастернак:
Никто не возражает, если муж и жена, или друг со своим закадычным другом, или несколько неразлучных друзей поставят свои отдельные дома рядом, сблокируют их между собой; каждое помещение все время остается в себе самом изолированным, со своим отдельным входом и выходом наружу в сад. Но если чета разведется, друг поссорится с другом или один из них женится, это не вызовет никаких осложнений с «площадью», ибо можно в любой момент разъединить помещения, увеличить или уменьшить их, наконец, разобрав, вновь поставить на совершенно другом месте[36].
И урбанисты, и дезурбанисты были дезурбанистами. Предметом дискуссии было то, как лучше уничтожить современный город: разбить его на производственные и жилые узлы, состоящие из нескольких домов-коммун в окружении «зеленых зон», или отменить раз и навсегда. Никто не собирался сохранять городские улицы и кварталы; спорили о том, к чему прикреплять индивидуальные «ячейки» – к длинным коридорам в многоэтажных домах-коммунах или к бесконечным шоссе на «децентрованном» ландшафте (или ни к чему в особенности: зять Бухарина Юрий Ларин мечтал о летающих и плавающих жилищах, в которых человек функционировал бы «как улитка, носящая свою ракушку»)[37].
И урбанисты, и дезурбанисты были коллективистами. Все человеческие функции за исключением испражнения, мочеиспускания и спаривания должны были происходить в общественных местах. О сне велись споры. (Константин Мельников проектировал гигантские «лаборатории сна» с механически производимыми свежими запахами и успокоительными звуками. Н. Кузьмин предложил два вида спален: групповые на шесть человек и спальни для «прежних мужа и жены». Большинство архитекторов предпочитало индивидуальные ячейки.) Вопрос заключался в том, сколько человек должно быть приписано к каждой душевой, прачечной и столовой и где следует остановиться на пути между бесчисленными передвижными столовыми и одной планетарной «фабрикой-кухней»[38].
И урбанисты, и дезурбанисты были индивидуалистами. «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями, – провозглашал «Манифест Коммунистической партии», – приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех». «Чем сильней личность, – писал Охитович (высказывая общепринятую точку зрения), – тем сильней коллектив, которому она служит». Буржуазный индивидуализм есть зло, социалистическая личность есть мера всех вещей. В отсутствие классов любая ассоциация произвольно собранных людей может стать коллективом. Не все члены одинаково хорошо подготовлены, но все – за исключением врагов, подлежащих перековке, – в принципе взаимозаменяемы. Жильцы одного дома, служащие одной конторы и воспитанники одного детского сада могут и должны функционировать как единые коллективы. После первой пятилетки все советские люди стали формально правоверными вплоть до окончательного выяснения всех обстоятельств. Если «общежитие превращается в коммуну тогда, когда членов общежития связывает какая-либо общая идея, общая цель», и если все советские люди, за исключением горстки врагов, связаны общей идеей и общей целью построения социализма, то Советский Союз – одна большая коммуна. В отсутствие «антагонистических» противоречий не важно, к какому коллективу принадлежит отдельно взятый советский человек. «Коллективизм» есть неопосредованная связь между личностью и государством. «Буржуазный индивидуализм» равносилен желанию окружить личность защитной оболочкой и примкнуть к непрозрачному сообществу. Местом обитания советского человека должна стать индивидуальная ячейка или ракушка. «Эта комната есть не только помещение для сна, – писал Луначарский. – Здесь начинается абсолютное право индивидуальности, в которое никто другой вмешиваться не должен». Местом обитания советского человека не может быть «семейно-мещанская» квартира, то есть «обособленная изолированная ячейка, часто с отдельным входом, одной, двумя или тремя жилыми комнатами, кухней и прочими вспомогательными помещениями». «Безразлично, – писал Кузьмин от имени архитекторов наступающей эпохи, – в каком количестве и качестве будут строиться эти квартиры, в виде ли особняков, коттеджей, в виде ли блоков многоэтажных, многоквартирных домов или так называемых «домов-коммун» (с целью дискредитации революционного лозунга), ибо какой же это дом-коммуна, если он состоит из квартир?»[39]