Вехи русской православной истории. Крест и скипетр - Дмитрий Немельштейн


Дмитрий Иосифович Немельштейн

Крест и скипетр

Немельштейн Д.И., Крест и скипетр. Исторические драмы. Исторические поэмы. – М., 2017. – 372 с.

Литературно-художественное издание

Дмитрий Иосифович Немельштейн

Крест и скипетр

Исторические драмы Исторические поэмы

Верстка Л. Дёмина ISBN

© Немельштейн Д.И., 2017

© Московская городская организация Союза писателей России

© НП «Литературная Республика»

Болевые точки истории

Надо иметь большую смелость, приступая к созданию объёмного исторического полотна в поэтической форме. В стремительное время, когда информация вбрасывается в эфир и печать в разорванном и порубленном виде, Дмитрию Немельштейну предстояло крепко задуматься: услышит ли внешний мир выстраданное тобой слово? А если услышит, то как удержать внимание читателя, слушателя, зрителя? Автор развёрнутого симфонического сказания «Крест и скипетр» должен был обрести такую силу духа, которая позволяет отрешиться от всего суетного и сиюминутного, и при этом не замкнуться в закопчённой монашеской келье. Можно предположить, что подобное подвижничество начинается с краеугольного: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли…». Поэтому печаль о будущем читателе или зрителе не является для автора первостатейной. Все помыслы и надежды отправлены на Божий суд. Иначе кто знает наверняка, кто ведает доподлинно о судьбе героев исторических драм и поэм, оказавшихся в самых болевых точках истории. Святителю Филиппу Московскому выпало не только принять эту боль, не только сохранить веру в своём сердце, но и по мере сил ограждать паству от худших бед, исходящих от раздираемого противоречиями Ивана Грозного:

Я – бич в руках Господних для злодеев,
Ограда и любовь для верных мне.
Достоин смерти раб, кто, зло содеяв,
Сжёг урожай Господен на гумне!

Заметим, что книга «Крест и скипетр» имеет свой подзаголовок – трагедии, метаморфозы и уроки этногенеза. Хотелось бы надеяться, что ключевым словом в этом перечне станет слово «уроки» и просвещённый читатель без труда продолжит ассоциативный ряд. Достаточно перенестись в другие времена, в другие смуты и мы услышим голос другого святителя – патриарха Тихона на заре ХХ века:

Безумцев свора в ярости безверья
На части рвёт страну. И сеет дух
Вражды смертельной и высокомерья.

Вчитываясь в книгу Дмитрия Немельштейна «Крест и скипетр» постепенно начинаешь улавливать звуки многоголосых регистров, исходящих из отдельных произведений. Можно разлить плач жалейки, свирели, но если подойти поближе и открыть потаённые двери – органная музыка нахлынет и мощь тысячи труб, усиленная механическими мехами, накроет с головой, подхватит и перенесёт в другую эпоху.

Владимир Бояринов
Поэт, переводчик, общественный деятель, Заслуженный работник культуры РФ, Председатель МГО Союза писателей России

«Молить всем миром – Русский Мир сберечь!..»

О новой книге поэта Дмитрия НЕМЕЛЬШТЕЙНА

К отечественному читателю пришла новая книга известного русского поэта Дмитрия Иосифовича Немельштейна. На протяжении многих лет я с большим интересом наблюдал за творческой эволюцией этого яркого и талантливого автора. Новая книга убедительно показывает, что Дмитрий Немельштейн остался верен творческим принципам, выраженным в своих предыдущих трудах, и значительно расширил диапазон поэтических интересов. Главные отличия его творчества – это, прежде всего, пытливый интерес к российской истории в её судьбоносные моменты, и высокий, искренний и неподдельный патриотический пафос, который пронизывает всё его творчество.

Уже само название новой книги – «Вехи русской православной истории. Трагедии, метаморфозы и уроки этногенеза» – даёт представление о масштабе творческих намерений автора. В своих стихотворных драмах Дмитрий Немельштейн выступает одновременно как поэт, драматург, историк и философ. Относясь к историческому материалу очень тактично, он, тем не менее, смело и, в хорошем смысле слова, дерзновенно представляет своё собственное видение истории России. В этом отношении он представитель русской стихотворной драматургии, имеющей в нашей литературе богатую традицию. Дело в том, что исторические вехи, отделённые от нас значительными промежутками времени, являются не только сухими фактами исторической науки, но и источниками для вдохновения и размышлений. Ведь общеизвестные исторические факты могут быть обоснованны разными внутренними обстоятельствами. Дмитрий Немельштейн погружается в отечественную историю и как бы заново переживает её эпизоды, опираясь на собственное поэтическое видение и патриотическое мировоззрение. И, казалось бы, знакомые исторические события предстают перед читателем в жизненной динамике и дают простор для переосмысления.

Святитель Филипп Московский, Патриарх Никон, Феофан Прокопович, Святитель Тихон – патриарх Московский, Святитель Ермоген, князь Андрей Боголюбский, Дмитрий Донской – персонажи драм и исторических поэм Дмитрия Немельштейна. Всё это фигуры поистине титанические, за каждым из них – большие исторические свершения, каждый достоин целой литературы. Но в то же время все они были людьми, со своими внутренними личными чаяниями и побуждениями, со своими мировоззрениями и личными качествами. Поэтому для литератора, драматурга они являются источниками и размышлений, и высокого творческого вдохновения. В нынешнее время, когда колеблются устои, разрушаются традиции, девальвируются ценности, становится особенно актуальной литература историческо-патриотической направленности. Поэзия Дмитрия Немельштейна, его драмы и поэмы представляют именно это направление современной российской литературы.

В отношении художественных средств Дмитрий Немельштейн был и остаётся последовательным сторонником русской литературной школы. Его поэтический язык тяготеет к классической ясности, стих обладает той степенью аристократичного благозвучия, которое не перетягивает на себя читательского внимания, но является средством для выражения мыслей и образов. Иными словами, Дмитрий Немельштейн как поэт, как мастер стиха полностью принадлежит русскому поэтическому канону, в его классическом выражении. Своим творчеством он противостоит тем разрушительным тенденциям, которые несут разного рода инородные модернистские течения, воспринимаемые многими стихотворцами механически, без понимания истории, путей и тенденций русской поэзии. При этом его авторский стиль абсолютно самодостаточен, он пишет без оглядки на «теорию», а просто пребывая самим собой – русским поэтом, патриотом России, искренне и пронзительно осмысляющим и воспевающим её великую и славную историю. Следует добавить, что его драматургия читается на одном дыхании, несмотря на относительную специфичность этого жанра.

Книга Дмитрия Немельштейна охватывает несколько пластов российской истории, каждый из которых являет собой целую эпоху. Поэту в высшей степени присущ дар повествования, герои в его драмах и поэмах живут и действуют, заставляя переживать события вместе с ними. я уверен, что в современном отечественном литературном процессе новая книга Дмитрия Немельштейна станет значительным событием и сыграет позитивную роль в укреплении нашего общенационального самосознания. Завершить это вступительное слово мне бы хотелось словами одного из его героев:

Молить всем миром – Русский Мир сберечь!
Наш долг служить, служить ежеминутно
Христу, народу русскому служить!
Служить единством православным! Смуту
Лишь единеньем сможем мы избыть!

Желаю читателям, открывшим эту книгу, увлекательного и душеполезного чтения, а русскому поэту Дмитрию Немельштейну – высокого вдохновения и новых творческих достижений.

Иван Голубничий
Секретарь Союза писателей России, Кандидат филологических наук, Заслуженный работник культуры Российской Федерации, Заслуженный работник культуры Чеченской Республики, Заслуженный работник культуры Республики Дагестан, Действительный член Петровской Академии наук и искусств

Исторические драмы

Светлой памяти блистательного актёра театра и кино Олега Янковского

Святитель Филипп Московский1

Историческая драма в двух частях, пяти действиях

Действующие лица

Ф и л и п п (до пострига – Фёдор Степанович Колычев) – митрополит Московский и всея Руси.

И в а н IV – царь и великий государь всея Руси.

С у б б о т а – зажиточный крестьянин.

Д у н я ш а – дочь Субботы.

С п и р и д о н (до пострига – протопоп Сильвестр) – один из наставников молодого Ивана IV).

З о с и м а – монах Соловецкого монастыря.

П а и с и й – монах Соловецкого монастыря.

В я з е м с к и й – князь, ближайший сподвижник царя в первые годы опричнины.

М а л ю т а С к у р а т о в – ближайший сподвижник царя в последние годы опричнины.

М а т ь Д у н я ш и.

И г н а т и й – муж Дуняши;

Ф ё д о р – внук Дуняши;

Г о с т ь – исполнитель последней воли Филиппа;

О п р и ч н и к и, и н о к и, с п а л ь н и ч и й ц а р я.

Часть первая
Действие первое
Сцена первая

1537 год. Русский север. Поздняя осень. Полночь. Околица села. Над промёрзшей дорогой усеянное звёздами небо. У дороги – вековая сосна. Под нею силуэт привалившегося к могучему стволу человека. Над ним склоняется другой силуэт.

С у б б о т а
Что за один? Путя его откуда?
И как сюды добрался по зиме?
Ему, однако, бедолаге, худо.
Совсем замёрз… Свезу его ко мне.
(Поднимает незнакомца и, поддерживая, ведёт в сторону виднеющихся на фоне звёздного неба дровен)
Пойдём-ка брат. Негоже при дороге
В безвестье помирати в двух шагах
От тёплой печки. Взлезешь без подмоги?
Вот так сподручней будет. Экий страх
Ты на меня нагнал. я думал было
Лихой ли кто под сосенкой сидит?
Ещё чуток – морозцем бы прибило.
Господь, видать, тобой руководит.
Об эту пору встретить здесь кого-то,
Да в поздний час?.. Бывает по три дня
Пуста дорога. Ить кому охота
На тракте мёрзнуть. Лучше у огня
Сидеть. Молчи. Не время силы тратить.
В беспамятство ли впал найдёныш мой?
Теперь уж ни к чему и помирати…
Н-но, пегая! Беги быстрей домой!
Сцена вторая

В горнице Д у н я ш а.

За дверью слышится голос С у б б о т ы.

А вот и двор мой. Открывай хозяйка,
Да гостя, Богом данного, приветь.
А что за гость?.. ты и сама дознай-ка,
Пока я за медком спущусь в подклеть.
(В горницу входят С у б б от а, его ж е н а и н е з н а к о м е ц)
С у б б о т а
Дуняша, что застыла, как колода?
Что зришь-позришь во все свои глаза?
(Г о в о р и т с а м с е б е)
А гость наш, чую, не простого рода.
(И снова, обращаясь к Д у н я ш е)
Что замерла?.. Ну, то-то, егоза.
(С у б б о т а уходит и вскоре возвращается с кринкою медовухи. Н е з н а к о м е ц по-прежнему сидит на скамье в изнеможении)
С у б б о т а
Сними-ка кожушок с него, Дуняша,
Да расстели на лавке у печи.
Ишь зубы как у бедолаги пляшут…
А очи, словно угли, горячи.
Да сапоги давай-ка стащим с гостя;
По счастью, пальцы на ногах целы.
Хватило б лавки при таком-то росте.
Испей-ка, брат, и вознеси хвалы
Ко Господу за чудное спасенье.
На тракте этом не один замёрз.
Но таково Господне повеленье,
Чтоб я тебя от смертушки увёз.
(Н е з н а к о м е ц выпивает толику мёду. Его кладут на широкую лавку. О н то ли впадает в беспамятство, то ли забывается в тревожном сне)
С у б б о т а
Ты, матушка, прикрой его тулупом.
Пускай поспит покуда – ночь мудра.
Да оттащи от изголовья ступу.
Доведаемся, что к чему, с утра.
М а т ь
Дуняша, я опару замесила…
Смотри, не спи, доглядывай её.
За гостем тож… Эк, как его сморило.
Да попряди, деньком возьмёшь своё.
(Все укладываются спать. При мерцающем свете лучины Д у н я ш а прядёт и следит за опарой, прислушиваясь к словам, которые н е з н а к о м е ц изредка произносит во сне. Ранним утром, затемно, крестьянский дом оживает.
Первой поднимается м а т ь, дабы испечь хлебов и приготовить гостю отвар. Следом поднимается С у б б о т а и выходит на двор присмотреть за скотиной)
Д у н я ш а (шепчет)
Полночный гость наш, кажется, проснулся.
Отвар взогрейте, матушка, скорей.
Уж встал, перекрестился, улыбнулся.
М а т ь
Да ты, Дуняша, быстро и взогрей.
Ужо я баньку нашу истопила;
Попарить гостя доброго не грех.
И будет он здоров, и будет сила,
А там и доберётся без помех
В далёкий монастырь, о коем ночью
Не раз он поминал во сне своём.
Однако ж, где зимою взяться кочу2?
И ни гроша, к тому же, нет при нём.
(Входит С у б б о т а, бормоча)
Мне б молодца такого. На полатях
Лишь девки с бабкой жмутся мал-мала…
Бог сыновей не дал… Дык, может зятя?..
(Видит сидящего на лавке н е з н а к о м ц а)
Мил человек, присядем у стола.
(Н е з н а к о м е ц крестится на образа, кланяется, подсаживается к столу с краю)
С у б б о т а
Отвар испей, хлебца поешь ржаного,
Да о себе, коль хочешь, расскажи.
Что на Руси прошло, что стало ново?
Откуда родом? Как забрёл в Хижи?3
Н е з н а к о м е ц
Как звать тебя, спаситель мой нежданный?
С у б б о т а
Субботой люди кличут с первых зим, —
Явился я в сей день в сей мир престранный, —
Ну, а по святцам писан – Никодим.
Н е з н а к о м е ц
Ты мне, Суббота милый, явлен чудом.
Век за тебя молиться должен я.
Коль скоро к месту нужному прибуду,
Тебе молитва первая моя
За Богом вслед. Зовут меня Феодор.
Стремлюсь уйти из мира в монастырь.
Скарб, серебро дороги ради продал.
Язык мне был доселе поводырь.
Мой многодневен путь в страну покоя.
Бегу подале от мирских сует.
А как дошёл?.. Господь Своей рукою
Прямил мой путь и вёл на дальний свет.
Не вор я и не тать. В том будь уверен.
Работы не чураюсь хоть какой.
И тот обет я выполнить намерен,
Дабы обресть спасенье и покой.
С у б б о т а
Да где ж сыскать нам нонечи покою?
За монастырской разве что стеной.
Хотя и там забот не счесть. Зимою
Скит не согреть лучиною одной.
В монастыре не токмо же молитвой
Придётся жить. Труд тяжек чернецов.
Плоть умерщвляют не одною битвой
Духовной. Разве ты к тому готов?
Ф ё д о р
Обвыкну как-нибудь. Господь поможет.
С у б б о т а
Вот сказ те мой: иди-т-ко в найм ко мне.
Крестьянская сноровка приумножит
Твоё раденье в горней стороне.
К тому же Соловки отсель далече.
На Беломорье нонче нет пути.
Придётся ждать до лета с ними встречи.
И коч не скоро выпадет найти.
Ф ё д о р
О Соловках я не во сне ль поведал?
С у б б о т а
Во сне. Твой сон не безмятежен был.
Другой такой обители Бог не дал.
Тот монастырь давно святым прослыл.
Я старостою в этом поселенье
Ужо лет пять. Ужо лет пять Хижи
Мне доверяют суд и управленье.
И я радею безо всякой лжи.
Коров пяток, овец держу немало,
И поросята хрюкают в хлеву.
А всё один. Невмоготу уж стало,
Хоть мужиком сноровистым слыву.
Каб наперёд то знать – скорей в монахи,
Как ты, мил друг. Да что там говорить…
Подушки, сарафаны, да рубахи,
Да рушники4 – в приданое вся прыть
Моя уходит, всё моё богатство.
И женихов годящих подыскать…
Так что теперь ужо мне в ваше братство
Заказан путь. Кого тут попрекать?
За грех какой, не знаю сам, любезный,
Сподручников Господь мне не даёт.
Всё девки… Хороши, да бесполезны.
Прядут да ткут, да каждая поёт —
Заслушаешься. Дуня – заводила.
Я кулачищем в бороду упрусь
И плачусь сам. На всё Господня милость…
Трудись, да пой, да славь Святую Русь.
Ф ё д о р
Да если б знал ты, милый друг Суббота,
По чьей бежал я милости сюда,
Пропала б говорить со мной охота,
Привязанность исчезла б без следа.
С у б б о т а
Так повинись мне, милый друг, откройся.
Я видывал ужо лихих людей,
И так скажу: ты, брат, меня не бойся.
Чай ты не вор иль там какой злодей.
Ф ё д о р
Дядья мои – удельные бояре —
Служили честно князю своему
И головы в междоусобной сваре
Сложили не по льстивому уму5.
И я, на княжьей службе не угодник,
При малолетнем быв государе,
Стал виноват лишь тем, что я их сродник.
Мне жить негоже стало при дворе.
К тому же, я давным-давно решился
Уйти в обитель. Счастьем ли назвать
Несчастье рода: путь мой вдруг открылся,
И некогда мне стало горевать.
И в день один, простое взявши платье
И никому ни слова не сказав,
Сюда подался, дабы снять проклятье
С родни своей, обет святой прияв.
С у б б о т а (сам себе)
Догадлив я: он роду не простого
И малый честный – это вижу я.
Другого некичливого такого
Сосватал бы Дуняше я в мужья.
(С н о в а о б р а щ а е т с я к г о с т ю)
Великому ты князю не изменщик,
Татьбы тебе незнамо ремесло.
Так стань же сам и барин, и поденщик —
Что сам посеял, то и проросло.
Платить тебе я, Фёдор, буду справно.
Деньжат подкопишь к лету – и ходи.
Пойдёшь сейчас – погибнешь, брат, бесславно.
Да и сноровки нет в тебе, поди.
Ударим по рукам. Всё честь по чести.
А летом ты подашься в монастырь.
Ты был один, таперя станем вместе
Застраивать души твоей пустырь.
Пока что обихаживать скотину
Я научу тебя, а ввечеру
Зажжём с тобой смолистую лучину
И станем ладить всё, что ко двору
Нам надобно, а что и на продажу:
Плести корзины, сети починять,
Посуду резать… Этот промысл нажил
Я смолоду… Теперь уж не отнять.
И ты войдёшь со мною в то искусство.
Монашеские нужды хоть скромны,
Да нужды, всё ж… Наматывай на ус свой.
Тем скоротаем время до весны.
А как красна придёт, мы вольну ниву
Засеем рожью, льном… Пасти зачнём
Скотину, птицу… Нам ли нерадиву
Да праздну быть, тем более вдвоём.
Ф ё д о р
Поклон тебе глубокий и почтенье,
Опять меня ты, брат Суббота, спас.
Ты, словно кряж, который чужд сомненья,
Но выслушай же дальше мой рассказ.
Меня ведь князь Василий заприметил,
Когда я был семнадцати годов,
И ко двору призвал. И я ответил
Всем сердцем на любезный князя зов.
И быв изрядно грамоте обучен,
И в иноземных знаясь языках,
С мечом, конём, пищалью неразлучен,
В дворянских смалу служивал полках.
Мой род обширен, и богат, и знатен,
Три сотни лет в державе славен он.
Как не было на Колычевых пятен,
Так нет и ныне. я же принужён
Уйти в безвестность собственной охотой.
Служить лишь Богу, чтоб избыть свой грех
Служения мамоне6, и, Суббота,
Молиться в тишине за нас за всех:
За нищих ли, богатых ли, смятенных,
За веру, за державу, правый суд,
Дядьёв своих, Еленою казнённых,
За род свой древний, за безвестный люд.
И за тебя со чадами твоими.
Увы, мой путь становится длинней.
Один лишь ты моё проведал имя.
Храни же тайну, выдать не посмей.
В обитель должен я прийти безвестным
Послушником и понести свой крест
Безропотно путём молитвы тесным.
Как будет всё – не знаю. Бог же весть!
Пока ж тебе служить без уговору,
Растить в душе смирения сады,
Выказывать во всём свою покору
Готов за хлеба кус да ковш воды.
Ты спас меня, тебе я благодарен.
Учи меня метать твои стога.
Забудь о том, что родом я боярин.
Ты – мой хозяин. я тебе – слуга.
Дальше