Я сумел занять себя работой. Местность, где стоял наш лагерь, называлась Гун-Гулутай. По моему приказу начали рубить лес в ближайших окрестностях и доставлять его на верблюдах для строительства бани и других хозяйственных сооружений. Все они выглядели убого и примитивно, но за неимением лучшего годилось и так. Унгерн, чтобы занять бойцов и офицеров, не участвовавших в разведке и боевых вылазках, выпустил приказ проводить ежедневные занятия, упражняясь в монгольском языке. Сам он раз в неделю присутствовал на таких уроках, проверяя уровень знаний учащихся. Вскоре с Буруна перебазировалась и вторая часть войск под командованием генерала Резухина. Пришлось вырыть больше землянок для бойцов и поставить дополнительно с десяток юрт. Ко мне в распоряжение наконец поступил прибывший с Резухиным врач.
Доктор Клингенберг был опытным хирургом с большой практикой, обладал знаниями во многих областях медицины, так что стал ценной находкой для нашей дивизии. Мы наконец построили отдельное здание госпиталя, и я назначил Клингенберга его заведующим. Он с огромной энергией взялся за дело и, невзирая на отсутствие достаточного количества медикаментов и умелых помощников, смог наладить медицинскую службу в лагере на довольно высоком уровне.
К моему интендантскому ведомству был прикреплен и подполковник Дубовик. Кадровых офицеров генерал Унгерн недолюбливал и потому без колебаний передал его мне в подчинение. С прибытием Дубовика дела пошли лучше, человеком он был ответственным, сразу же навел порядок с амуницией и оружием, под его руководством к складам была пристроена небольшая мастерская, где постоянно кипела работа по починке и чистке оружия, отливке пуль и другим важным для интендантства направлениям.
Кроме этого, я получил в пополнение статского советника Голубева. Крупный интендантский чин в прошлом, он оказался чрезвычайно болтлив и слыл огромным охотником давать советы. Немудрено, что у Унгерна он не задержался, да и мне больше мешал, чем помогал. Я ходатайствовал перед бароном о его переводе, тот с пониманием отнесся к моей просьбе и назначил Голубева всадником в одну из сотен 1-го Татарского полка, а его жену отправил в обоз 2-го разряда.
Госпожа Голубева была молода, симпатична и легкомысленна. Вскоре она стала предметом вожделения и объектом пристального внимания многих офицеров. Всем воздыхателям и поклонникам она предпочла красавца и рубаку прапорщика Чернова. Он сумел найти к ее сердцу самый короткий путь и по ночам частенько поябывал ее в укромных уголках лагеря, не гнушаясь мастерскими и складскими пристройками, которыми заведовал я. За этим интимным процессом я как-то застал их на складе и, вместо того чтобы донести о происшествии Унгерну, посоветовал Чернову перенести свои утехи подальше от моих владений. В Азиатской конной было немного тайн, о которых рано или поздно не становилось бы известно барону. Унгерн, несомненно, знал о происходящем, однако, уважая удаль и бесконечную преданность Чернова, готов был терпеть мелкие проступки своего любимца. Впрочем, не стоило злоупотреблять своей удачей. Генерал за месяц до штурма все реже появлялся в лагере, он был в постоянных разъездах по ставкам местных князей, склоняя их к помощи: дивизии требовались бойцы, оружие и провиант. Во время отсутствия барона настрого запрещалось распивать алкоголь на территории зимней стоянки дивизии. Я зорко следил за тем, чтобы склады с хмельными напитками круглосуточно охранялись вооруженными нарядами. Однако во 2-м обозе лихой Чернов умудрялся находить медицинский спирт. Очень неглупый и волевой человек, во хмелю Чернов становился скотиной буйной и жестокой. Однажды ночью, напившись до чертей, за какой-то мелкий проступок он расстрелял двух всадников, после чего ворвался в госпиталь, стал требовать еще спирта, палил по склянкам из нагана и, матерясь, залез на стол, спустил штаны и обоссал лежащие на нем документы. Подоспевший подполковник Дубовик сумел сбить хмельного рубаку с ног, схватил буяна за волосы и с неожиданным умением и силой нанес тому удар коленом в лицо. Чернов сразу отрубился, его связали и поволокли в штаб к генералу Резухину. Тот пришел в ярость, скомандовал: «На лед эту суку!» Чернова поволокли к реке.
В дивизии генерала Унгерна для провинившихся было всего несколько видов экзекуций, к которым прибегали в случаях нарушения дисциплины. В зимнее время осужденных бросали связанными на льду до нескольких суток. В летнее время держали на дереве, причем на приличной высоте, чтобы не было возможности спрыгнуть, не убившись или не покалечившись, в городе также сажали на крыши зданий. Часто подобная кара заканчивалась смертью провинившегося, переломами или обморожениями. Для Чернова, брошенного на лед реки Керулен, это стало лишь промежуточным наказанием, вслед за которым должна была последовать по негласному уставу какая-то жуткая расправа.
Резухин сразу же после происшествия отправил гонца в ставку Толстого Вана, где, по последним сведениям, и находился барон. Назад прибыл Женя с полномочиями: «Прапорщика Чернова пороть и сжечь на костре».
Страшный приказ лично выполнял преданный палач барона. Женя, умело орудуя ташуром, выдал Чернову две сотни ударов. Чернов за время экзекуции не издал ни звука, хотя и искусал свои губы в кровь. Он не потерял сознания и даже нашел в себе силы подняться со скамейки без чьей-либо помощи. После избиения его отвели к одинокому старому кедру, растущему посреди лагеря. К этому древнему исполину привязали наказанного прапорщика саженях в двух от земли, а у подножия сложили большую кучу из хвороста, веток и дров, после чего подожгли. Пламя охватило Чернова, загорелась его одежда. Собравшиеся бойцы молча наблюдали жуткую картину этой средневековой казни. Женя стоял к костру ближе всех, жар огня, казалось, его нимало не тревожил. Из огня на Женю с ненавистью и мукой смотрел Чернов, который нашел в себе силы сгустком слюны вперемешку с кровью плюнуть в сторону своего палача и сказать на прощание несколько страшных слов: «А за тобой я еще приду с того света».
Я был свидетелем этой казни, видел, как Чернов без стонов и крика потерял сознание, как перегорели веревки и обугленное тело свалилось в затухающий костер, как Женя волок труп и сбросил его под откос в реку Керулен. Жуткая участь Чернова произвела на чинов дивизии сильное впечатление. После казни вышел приказ о полном запрете на распитие алкоголя в лагере. Кроме этого, Унгерн вызвал в штаб госпожу Голубеву, а также ее мужа, статского советника Голубева, которому объявил: «Твоя жена вела себя непристойно. Теперь ты должен ее наказать. Выдашь ей полсотни ташуров, а если будешь плохо бить жену, повешу обоих. Идите…» Нужно ли говорить о том, что экзекуцию над женой Голубев произвел с достаточным усердием, и оба избежали повешения.
Голубева довольно мужественно перенесла наказание, без чужой помощи поднялась и ушла в поле. Унгерну доложили об исполнении наказания, и он, кивая, сказал: «Отлично! Теперь пусть Голубева идет на лед и там посидит эту ночь». Женщина пошла на реку Керулен, а ближе к утру барон разрешил развести для нее костер. В тот же день был выпущен приказ о том, что Голубева отправляется в распоряжение доктора Клингенберга в госпиталь, где уходом за ранеными и больными должна искупить свои грехи. Беды для нее на этом не закончились. Женя стал усердно осаждать наказанную, писал ей похабные безграмотные записочки, в которых угрозами принуждал ее к ебле. Одно из таких посланий попалось мне в руки, и с ним я явился к барону, чтобы ходатайствовать о защите сломленной женщины от посягательств этого страшного человека. Женя был вызван к Унгерну. Из юрты барона его вынесли на руках в бессознательном состоянии, в крови, жестоко избитого Дедушкиным ташуром. С дюжим детиной долго возились, приводя его в чувство. После этого инцидента Голубеву наконец оставили в покое.
На Керулен прибывало пополнение. В сформированный недавно 2-й полк под командованием Хоботова были влиты две сотни есаула Архипова, прискакавшие с реки Хара. С Мензы вернулись две сотни Галимова, увеличив численность Азиатской конной еще на 150 штыков. Было налажено снабжение бойцов бараниной, которую монголы начали поставлять по разумной цене, в лагере появилась и мука – прежде ее недостаток остро ощущался. Постоянные занятия с личным составом, частые казни и жестокие репрессии значительно усилили порядок, а с ним и боеспособность всех подразделений. Полным ходом шла подготовка к новому штурму Урги. Офицерам дивизии, включая и меня, было непонятно, на что рассчитывал Унгерн с несколькими сотнями голодных, замерзших и оборванных бойцов, почти без патронов и снарядов против десятитысячного гарнизона китайцев, в хорошо укрепленном городе, на полном довольствии и при практически неограниченном арсенале. Однако сомнения свои все держали при себе.
Похищение хутухты
Поворотным моментом в ходе подготовки к штурму Урги стало похищение богдо-гэгэна из-под ареста. Несомненно, эта операция, проведенная за день до самого штурма, значительно укрепила боевой дух бойцов Азиатской конной и вселила страх в сердца китайских гаминов, нервы которых были и без того на пределе.
Сам штурм я описывать не стану. Он, безусловно, достоин отдельного рассказа, но детали его подготовки и проведения лучше меня сможет раскрыть Резухин, один из главных действующих лиц и очевидцев этого эпического действа. В резухинской версии штурма я нашел много интересного и необычного. Сам же я был свидетелем и участником подготовки к операции по похищению хутухты и его жены из плена, а также доставки обоих в монастырь Манджушри.
Унгерн поручил мне ведение переговоров и переписки между администрацией монастыря, при котором я состоял ламой, и резиденцией богдо-гэгэна. Нужно было заручиться поддержкой хутухты и получить согласие на проведение военной операции по его освобождению, и с этой задачей мне удалось справиться. В Манджушри все подготовились к тому, чтобы принять правителя Халхи и разместить его в стенах дацана, сам хутухта к назначенному сроку тоже оказался готов, о чем сообщил Унгерну тайной запиской, переданной через лам.
План операции разрабатывался в мельчайших деталях. Задача по похищению сначала казалась невыполнимой. Сложный рельеф местности и многочисленная охрана укрепленного здания оставляли мало шансов на незаметное проникновение. Зимнюю резиденцию называли еще Зеленым дворцом, по цвету крыши этого двухэтажного строения, обращенного фасадом на юг в сторону священной горы Богдо-Ула и текущей у ее подножия реки Тола. Сразу за дворцом было безлесное неглубокое ущелье, которое в этих краях называют падью. По этой пади с трудом, но можно было бы вскарабкаться наверх и выбраться на дорогу, ведущую в монастырь Манджушри, однако на фоне припорошенных снегом прогалин любые передвижения не остались бы незамеченными. Приблизиться же к реке под прикрытием деревьев мешала крутизна горных склонов. От самой резиденции открывался прекрасный обзор окружающей местности, включая и замерзшую поверхность реки. Всадники и пешие воины не имели тут никаких шансов для удачного штурма. С противоположной стороны Зеленого дворца простиралась плоская пустынная долина, открытая со всех сторон, без единого кустика, деревца или строения. С этого бока никто не смог бы тайно подобраться ко дворцу. Из Урги резиденция отлично просматривалась как в дневное, так и в ночное время, в силу чего китайские военные чины чувствовали себя вполне спокойно и были готовы отразить любую попытку штурма дворца.
Для осуществления хитроумного плана барона Унгерна понадобились и особые исполнители. Было решено, что операцией будет руководить Тубанов, предводитель тибетской сотни. Тибетцы Тубанова, называемые в дивизии тубутами, как нельзя лучше подходили для этого задания сразу по нескольким причинам. Прежде всего, они были фанатичными ламаистами, присланными самим далай-ламой для восстановления власти богдо-гэгэна. Они готовы были беспрекословно сложить головы за святое дело, не имея корыстных мотивов и не думая о личной безопасности. Кроме этого, тубуты привыкли жить в горах, с изумительной ловкостью передвигались по горным кручам и были способны при этом переносить на себе значительное количество грузов. По комплекции тибетцы казались несколько крупнее монголов, выше ростом, шире в плечах, лицо имели не столь широкоскулое, а нос у них был с непременной горбинкой. Обликом тубут напоминал хищника, которым в своем роде и являлся. Выносливость горцев не знала границ, они были неприхотливы, умелы в ведении как конного, так и пешего боя, отлично стреляли из любого положения, точно поражая даже движущиеся цели. Из черепов своих врагов тубуты выпиливали чаши-габалы, обрамляли их серебром и ели всегда только из них. Эти суровые, аскетичные воины отличались молчаливостью, что также являлось значительным плюсом при разработке тайной операции.
Тубутов экипировали одеяниями лам из монастыря Манджушри. В соответствии с планом, часть тибетцев должна была при свете дня проникнуть в резиденцию богдо-гэгэна под видом делегации паломников. По прибытии тубутам ставилась задача обезвредить охрану и, завладев оружием, организовать оборону и беспрепятственный отход второй группы, отвечающей за доставку хутухты в монастырь у южного подножия Богдо-Улы.
Разведчики тубутов за неделю до старта операции начали исследование склонов горы, тщательно изучили все тропы и участки местности, которые могли бы служить укрытием до момента решительного броска. Тубанов, руководивший своими людьми, пробрался в город, где в общине тибетских ростовщиков с несколькими тубутами скрытно вел рекогносцировку подъездных путей к резиденции и знакомился с распорядком дня охраны и периодичностью смены караулов. Время от времени он выбирался из города к Унгерну, передавал важные сведения и получал новые инструкции.
В мои задачи входило обеспечение тибетской сотни оружием, лошадьми, фуражом и провиантом. Кроме того, за неделю до назначенной даты я передал тибетцам метамфетамин. Для проверки его действия небольшие дозы выдавались бойцам – в качестве стимулятора при изнурительных тренировках. Результат оказался настолько впечатляющим, что Унгерн дал приказ при осуществлении операции увеличить дозу вещества, выдаваемого тубутам, в полтора раза и заранее заготовить препарат в необходимом количестве для всех участников штурма Урги на следующий после похищения богдо-гэгэна день.
По сведениям, собранным Тубановым, китайцы, ожидая штурма столицы, усилили охрану дворца хутухты до 350 солдат и офицеров. По всему периметру стен были выставлены круглосуточные караулы, у ворот установлен пулемет, а к штабу китайской армии проведена для связи телефонная линия.
Начало операции было намечено на четыре часа дня 31 января 1921 года. Именно в это время первая группа тубутов, одетых ламами, распевая тибетские гимны, прошла через главные ворота дворца, минуя пулемет и небольшой гарнизон охраны. Вторая группа тибетцев под предводительством Тубанова еще с ночи заняла позиции в лесу у северного подножия священной горы и ждала теперь того момента, когда из дворца будет дан сигнал к началу наступления.
Проникшие на территорию Зеленого дворца тубуты незаметно рассредоточились по всей территории, а ударная группа двинулась к входу в резиденцию, где была встречена ламами из свиты хутухты. Они своими силами сумели бесшумно обезвредить охрану во внутренних помещениях дворца. В назначенную минуту бойцы гарнизона были перебиты сразу на нескольких участках резиденции… Трофейным оружием тубуты открыли огонь по противнику, который не ожидал нападения. Пулемет был захвачен и дан сигнал к наступлению второй группе. Все произошло настолько стремительно, что перепуганные караульные пытались спастись бегством и практически не оказывали сопротивления. Очень скоро все стратегические точки в резиденции были заняты, телефонная линия к штабу перерезана, а основные силы гарнизона охраны изолированы в многочисленных пристройках пулеметным огнем и точной стрельбой тибетцев со стен по всему их периметру.
Под усиленной охраной тубутов богдо-гэгэн и его жена были выведены из Зеленого дворца и переданы подоспевшей второй группе, которая по команде выстроилась в живую цепь. Передавая хутухту с супругой с рук на руки, группа подняла освобожденных узников по склону горы задолго до того момента, как китайские гамины успели опомниться.
Первая группа переодетых ламами тубутов еще некоторое время держала оборону в Зеленом дворце, после чего практически беспрепятственно покинула его пределы, не забыв прихватить по дороге пулемет и ящик патронов к нему.
Богдо-гэгэн был доставлен в монастырь Манджушри, и весть об этом сразу же облетела лагерь. Боевой дух дивизии на столь благоприятном фоне поднялся до неимоверных высот. В гарнизоне Урги китайские генералы начали усиленно готовиться к отражению штурма. По мнению гаминов, теперь он был неизбежен.