Мне так хотелось прочесать весь Эрмитаж и все осмотреть, что я старалась улизнуть от нудной работы по составлению обмеров и чертежей. Все добросовестно пахали, а я бегала по залам, не в силах оторваться от изобилия прекрасной живописи великих художников. Несмотря на всеобщее осуждение группы, я каждый день исчезала на два-три часа. Мне всегда было невыносимо делать то, чего не хочется, не интересно, и я это избегала без зазрения совести. Ну не надо мне было этих упражнений с обмерами! И я знакомилась с Эрмитажем, основательно изучая собрание шедевров.
Когда же вся группа не выдержала моих фокусов и взбунтовалась, я пообещала одна оформить общую пояснительную записку. Для этого мне выписали спецпропуск для доступа в архив Эрмитажа! – так наказание превратилось в удовольствие. Я попала в святая святых главного музея великого города, познакомилась с массой документов, одно прикосновение к редчайшим оригиналам которых вызывало благоговейный трепет. Пояснительную записку я выполнила классно, с приложением фотодокументов и своих зарисовок, заслужив высокую оценку. Меня простили, и я уже свободно бегала по этажам и залам Эрмитажа, а вся группа продолжала торчать над измерениями и чертежами лепных украшений, но ко мне уже не цеплялась.
А за день до отъезда два студента ЛИСИ подклеились ко мне со Стрельчихой. Они на практике подзаработали и пригласили нас в ресторан. Ну, пошли, попили шампанского, поплясали. Большинство наших студентов уже уехали домой, и Стрельчиха ушла с Геной, а я с Костиком оказалась одна в комнате. Я ему сказала:
– Знаешь, Костик, ты лучше иди спать к себе, мне мама целоваться не велит!
– Да ладно, не похоже что-то, может, научу, и понравится, а?
– Если хочешь, оставайся, но устраивайся спать на Стрельчихиной койке и имей в виду – тебе ничего не светит.
Но со Стрельчихиной кровати он быстренько соскочи и одетый, в костюме и при галстуке, приступил к осаде. Я лежала на койке, тоже одетая, под двумя одеялами, так как было прохладно из-за открытого окна. Я, конечно же, позволила Костику лечь рядом поверх одеял и про мамин наказ забыла. Всю эту последнюю ленинградскую белую ноченьку мы не сомкнув глаз, целовались до одури на узенькой железной кроватке. Но я устояла, не сдалась этому мальчику, была непреклонна. Может у него это тоже был первый опыт, поэтому он не смог соблазнить меня. Белая ночь закончилась, и под утро Костик сказал:
– Сдаюсь, чертова девчонка! Эту крепость, замурованную в кокон из двух одеял, мне не одолеть!
Измученные и усталые, мы заснули в объятьях друг друга. А потом мой несостоявшийся любовник ушел не солоно хлебавши, а мы с Валентиной уехали домой.
Я не могла просто так переспать с кем-либо не по своей воле, хотя меня все считали прошедшей огонь, воды и медные трубы за отношение к мужчинам, слегка высокомерное, насмешливое и снисходительное. Никому и в голову не приходило, что я сохраняла себя для любви, которая бы исходила от меня.
В эти брежневские годы была полнейшая свобода и раскованность, все казалось дозволенным, ничто не преследовалось – рок-н-ролл, стиляги, буги-вуги, твист, битлы… Студенты, тупеющие до тошноты от бестолковых марксистско-ленинских правил, жили своей веселой кипучей жизнью, занимались любовью. И при этом безусловно верили в светлые коммунистические идеи и счастливое будущее в самой лучшей стране мира – СССР.
Учеба во вторую смену позволяла нам устроиться на полставки и подзаработать. Саша Мегидь нашел работу и предложил мне устроиться с ним в Курортгражданпроект. Начальник отдела сказал ему, что заказан авторский проект курортного комплекса в горах Алатау, недалеко от Медео. Нас заинтересовала фантастическая возможность запроектировать такое, что потянуло бы, ну – никак не менее чем на премию в области архитектуры СССР. В общем, витали в небесах в надежде на то, что, такие талантливые, уж мы-то не упустим возможности забабахать шедевр.
Несколько дней ходили, обсуждая проект, окрыленные от предвкушения интереснейшей работы. А потом все рухнуло после того, как мы уже побывали на живописном месте строительства в горах. Никому не нужен оказался авторский индивидуальный проект, решили поскорее подобрать типовуху и привязать ее к местности. Огорченная, я не смогла этого пережить и уволилась. Начальник уговаривал меня:
– Светлана, ну что же Вы так сразу обиделись! Вы же будете фасады делать для защиты у главного архитектора города.
– Знаю я Ваши фасады, ничего не позволите. Картинки рисовать мне не интересно на обыкновенном типовом здании, я – архитектор, мне нужна творческая работа, мы бы сделали с Сашей то, что Вам и не снилось!
– Да где-ж ее взять-то, творческую работу?
– Да уж точно не у вас!
А Саша продолжал работать у них, ему ведь надо было зарабатывать деньги для семьи, где уже был ребенок.
Потом наступили зачеты и экзамены. После летней сессии, мы с девенками пошли в бар при ресторане Алма-Ата на втором этаже. Попить коктейль с чудным названием шампань-коблер и отметить сдачу экзаменов перед поездкой на практику по живописи в Узбекистан. Нарядились, причесон соорудили соответствующий выходу в свет и отправились в бар. Бармен у стойки был та-акой чувак, что я моментально включилась с ним в искрометный треп. Девки подхихикивали и балдели, пока бармен мастерски готовил коктейли.
А я уже поняла, что просто отчаянно влюблена. Сидя за столиком, рассеянно поддерживала разговор и краем зрения секла, что бармен за мной наблюдает.
«Ну, смотри, смотри какая я! Смелее, действуй, очень хочется, чтобы ты первый начал!»
И он глядел на меня.
– Светка, жопа, кажется, бармена зацепила. Такой чиколадзе! – заметила Грассиха.
Попив коктейль, полакомившись мороженым, орешками и кофе капучино, мы собрались уходить. Поднимаясь из-за стола, я обернулась к бармену, поймала его взгляд и слегка помахала рукой. Выходя из бара, он догнал меня и взял за руку:
– Подожди минут пятнадцать, напарник придет и я выйду, о,кей?
– Йес, сэр!
– Девчонки, не ждите меня! – крикнула вслед подругам, которые деликатно поскакали вниз по лестнице.
– До утра или как? – завопила нахально Стрельчиха уже из вестибюля.
– Как скажете, красавицы! – прогремел вслед подругам его голос. Хотелось бы до утра, подумала я.
Его звали Лави. Такое вот необычное имя. Мне он показался ошеломительно красивым. Кудрявый, черноволосый с огромными черными глазами и четко очерченными губами, лицо волевое, а взгляд как у ребенка – радостно открытый и улыбка на лице. Весело болтая, мы бродили по городу, даже не бродили, а бегали как дети. Он то держал меня за руку, то забегал вперед и смотрел своими детскими глазами так влюбленно, что я сладко таяла.
Добрались до парка. И тут рванул дождь, как водопад хлынул, выплеснул огромную массу крупных капель и пропал, словно и не было. Мы успели спрятаться под детский грибок, а когда выскочили на тротуар, то оказались перед огромной лужей – не обойти. Мы остановились. Лави, не отпуская моей руки, сказал:
– Сударыня, я-то пройду, а ты ножки промочишь в босоножках. Давай я тебя перенесу?
– А не уронишь?
– Не уроню, если не будешь брыкаться!
– Ну, не знаю, может, и не буду! – веселым хохотком поддразнивала я парня.
Он подхватил меня на руки, протопал по луже и не сразу поставил на землю. А потом подхватил меня за талию, обнял, поднял и кружил так, что в глазах вертелось, а я весело смеялась, счастливая. Потом Лави отпустил меня и сказал:
– Я хочу тебя поцеловать!
– Ну, и в чем же дело, чего ждешь, принц?!
Ах, как кружится голова!
В парке был ресторан, куда Лави привел меня. Шампанское, вкусная еда и танцы под музыку оркестра добавили огня для сближения, мы танцевали и целовались.
Вышли из ресторана в полночь. Небо было черным, но свет луны и сверкающие звезды были огромными, казалось, что они близко-близко. Весело болтая, играючи, мы бегали по парку, качались на качелях и вскоре оказались на темной аллее, выходящей к речке Алмаатинке.
Среди деревьев возле речки – о, чудо, обнаружили огромную копну свежескошенной травы. Ну, просто идеальное место для влюбленных! Я уже понимала, что должно было произойти! Лави остановился и обнял меня, крепко прижав к себе. Руки его заскользили по моим бедрам, подол шелкового платья медленно пополз вверх, тонко шурша. Я слышала кожей горячие ладони, и у меня томительно заныло внизу живота. Не сдерживаясь, дрожащими руками я расстегивала его рубашку, пока он, раздевал меня и целовал обнаженную грудь. А мои руки чувствовали его грудь с густой шерстью. Лави вынул из полевой офицерской сумки легкий плащ и расстелил его на копне. Ширкнул молнией джинсов и мы опустились на копну. Мягкое ложе упоительно пахло ромашками и скошенной травой.
– У меня ничего такого не было, ты первый! – сказала, а сердце бешено молотило.
– Светик, все будет хорошо! Я люблю тебя, я так хочу тебя! А ты?
– Я тоже!
– Когда у тебя было… ну, то, что у вас бывает? – спросил тихонько Лави, приблизив губы к моему уху, – если не больше недели, то можно ничего не бояться.
– Спасибо, милый, можно не бояться.
Он меня целовал, а руки нежно скользили по моему телу:
– Какая у тебя кожа! Какая потрясающая грудь!
Я отвечала ему поцелуями и тоже знакомилась с его телом. От него хорошо пахло еле слышным одеколоном.
Неторопливо, сдержанно лаская меня, Лави говорил:
– Не бойся меня, все будет хорошо! – я люблю тебя!
– Я тоже люблю тебя, мой милый мальчик, и хочу, чтобы ты был первым моим мужчиной.
– Все, иди ко мне!
Лави потянулся лицом к моим губам, потом добрался до набухших сосков, и целовал, двигаясь губами вниз по телу. Сердце колошматило, рука скользила по его шелковистым курчавым волосам, я слышала мохнатую грудь и мускулы, губы сохли, я вся дрожала от страха и накатившего желания. Лицо Лави оказалось между бедер, ноздри его трепетали, жадно вдыхая мой запах. Он ласкал меня губами так, что я почувствовала взрывное желание раствориться в нем.
Он задвигался, и вскоре я ответила ему. А в закрытых глазах мелькали, как в калейдоскопе радужные, какие-то светящиеся облака, орнаменты, узоры и разводы, непрерывно переливаясь и сменяя яркие краски. Это запомнились мне навсегда.
Отстранившись друг от друга, мы успокоились, потом поднялись и помчались к Алма-Атинке. Вода была прохладная и мы с удовольствием плескались в реке.
Вернулись на копну и расслабленно лежали, целуясь благодарно и нежно.
– Посмотри, мы одни в этом мире, над нами только звезды. Как они красивы! Их миллиарды. А какие названия – Орион, Вега, Бетельгейзе, Альдебаран, Альтаир, Кассиопея…
– Лави, расскажи про себя.
– Мои родители живут в Ереване, медики, я там учусь заочно на юриста. Здесь живу с бабкой. Она старая зэчка, после Сорбонны вернулась в Россию и попала в НКВД как враг народа. По пятьдесят восьмой статье ее вслед за мужем отправили отбывать первый срок на Колыме. Муж сгинул в лагерях, а она второй срок оттянула в Казахстанских степях, работала в лагерных больничках. После реабилитации добралась до Алма-Аты. Она известный гинеколог, меня научила любить и уважать женщин. У нее масса книг известных зарубежных сексологов, которые ей удалось спрятать. В СССР такие книги не издаются. Это наука о любви, умении доставлять наслаждение и наслаждаться, да много чего надо знать, чтобы любить друг друга…
То, о чем он говорил было интересно и неизвестно. Я слушала его тихий голос, он говорил ласково и нежно, бережно открывая мне то, о чем не принято было говорить. Я благодарна была моему первому любовнику за эти знания, на всю жизнь запомнила то, что сделало меня женщиной.
Цветочные ароматы ночи и звездное небо создавали особую ауру любви. Лави вынул из пластиковой коробки тонкую американскую сигарету Филипп-Моррис с коричневым мундштуком и, закурив, передал ее мне.
– Ого! Ничего себе сигаретка! Такая ароматная и красивая. Откуда?
– Фарцовщики чего только не приносят. Знаешь, я никого еще так не любил, а в тебя влюбился сразу! Как же ты сохранилась до меня?
– Ну, наверное, потому, что тебя искала! Я, между прочим, смешанных кровей дочь, светлые волосы и глаза – чисто русские, но черные брови, скулы и раскосые глаза от отца и бабки-цыганки. Конечно, в нас течет горячая татарская кровь, да еще мой дед по матери – хакас, дед по отцу – донской казак, а донские казаки вроде бы произошли от гордых независимых и воинственных кавказских племен аланов, которые добрались до Дона, откуда и пошло казачество. Наверное, потому я так люблю не только русские народные, но и грузинские, армянские, казачьи и цыганские песни, да вообще все народные, они самые красивые. Моя смешанная кровь горит как костер цыганский и пенится как твой шампань-коблер.
– Ой, про шампань-коблер-то я забыл, он у меня во фляжке.
В сумке нашлись еще и конфеты. Лави рассказывал, что его отец армянин, мать русская, про удивительную бабку, которая научила его любить русские народные песни. И мы пели. Я – Окуджаву, Муслима, Жана Татляна, Шарля Азнавура, цыганские и русские народные. В ответ Лави спел красивую армянскую народную песню про любовь.
– Ой, какая красивая, я ее слышала. Научишь?
– Ну, конечно научу, моя красавица!
Потом спросил:
– Ну, ты как, нормально?
– Отлично! – словно в рай залетела? Господи, не дай сойти с ума!
Всю ночь мы резвились как дети, бегали после купания между деревьями, кувыркались на своем лежбище и до рассвета любили друг друга. Когда встало солнце, мы снова искупались, оделись и уснули, обнявшись. Проснулись от шороха метлы, которой рабочий подметал аллею недалеко от нас.
Я не сказала Лави, что уезжаю в Узбекистан на практику, чтобы не огорчать его. Просто сказала, что приду в бар, в полдень ему надо было приступать к работе. Такси домчало нас до общежития. Я поцеловала его, погладив по щеке.
– Я люблю тебя! Я буду ждать тебя! – шептал Лави.
– Я тоже! Спасибо, милый!
Я выскользнула из машины, постояла с поднятой рукой, глядя на высунутую в окно его голову и руку. Такси повернуло и скрылось, я пошла к общаге.
Девки теребили вопросами, но я не была расположена делиться впечатлениями. Любовь высосала все силы:
– Перебьетесь, спать хочу!
Добралась до постели, не раздеваясь, рухнула лицом в подушку и отключилась.
Разбудили меня за два часа до отхода поезда. Времени проститься с Лави не было, оставалось только привести себя в порядок, собраться и на вокзал.
– Ну, ты даешь, Светка, не разбудили, так бы и проспала. Еле живая явилась, глазищи горят, как у кошки, какие-то шальные, щеки впали, скулы торчат – пропала, подруга!
– Ой, девки, не могу – до чего я счастливая и до чего несчастна-я-аа! Точно, пропала! И ничего хорошего, влюбилась по уши, обещала заскочить, и на тебе – уеду на месяц, не простившись, даже не сказала, что уезжаю, балда! А зовут его, знаете как? – Лави!
– Ничего себе, он что, не русский? Да, этот Лави так тебя ухайдакал, что не проснулась бы.
– Ой, девки, проспала я свою любовь! Какая же я несчастная!
И я, завывая от слез, торопливо готовилась к поездке.
В шесть часов вечера поезд умчал нас в Узбекистан. Лежа на верхней полке, я не общалась ни с кем, думая только о своем любимом с нездешним именем Лави, который не дождется меня и, конечно же, будет страдать, не понимая, почему я не пришла, бросила его, обманула!
Дорогой мой, любимый, единственный! Я тоскую по тебе, мой черноглазый мальчик! Спасибо за любовь! О, Господи, скорей бы вернуться в Алма-Ату!
А тело мое и кожа томительно горели от воспоминаний прошедшей ночи, не давая уснуть.
В Узбекистане сначала был Ташкент. Мы приехали в город после землетрясения и увидели страшную разруху, которую оставило жуткая беспощадная стихия. Люди, собаки и кошки, оставшиеся без крова, бродили, бегали по развалинам в поисках родных, близких и вещей как сомнамбулы. Плач, крики слышны были отовсюду. Потрясенные страшным видом развалин и несчастных людей, мы вернулись на вокзал, чтобы ехать в Самарканд. В Ташкенте делать было нечего.