– У меня всё то же дело, касающееся моей несчастной подруги, Александрины Форбен.
Марселец встрепенулся:
– Да-да, я помню об этом! Ваша решимость помочь терпящим беду восхитительна. Право, я не ожидал столько энергии и усердия от такой на вид хрупкой девушки как вы.
Он сказал так ради комплимента; Мария отнюдь не выглядела хрупкой.
– Это моя обязанность, – заметила она, не меняя невозмутимого выражения лица. – Мы с Александриной много лет провели вместе при монастыре Аббе-о-Дам и с тех пор сделались как сёстры.
– Благодаря вам, Корде, – сказал Барбару, – я проникся несчастьем вашей дорогой подруги, тем более, что слышал о семействе Форбен самые лестные отзывы. Однако дело в том, что здесь нет её бумаг, которые полгода назад были отправлены в Париж, в министерство внутренних дел. Когда эти бумаги окажутся в наших руках, мы сможем нажать на здешние власти, чтобы они восстановили ей пенсию. Словом, нам нужен кто-то в Париже, кто сходил бы в министерство и взял документы. После нашей с вами первой встречи я написал об этом деле моему другу Дюперре, но ещё не получил от него ответа. Не знаю даже, дошло ли до него письмо; ведь оно послано окольными путями. Нам остаётся только уповать на удачу. Если Дюперре получит моё письмо, он сделает всё, что в его силах.
– Значит, теперь всё зависит от Парижа? – спросила Мария.
– Да, оттого, сможем ли мы получить бумаги из министерства. Но вы сами знаете, какова нынче столица и что происходит в этом логове анархистов.
– В таком случае, – заявила она, – я лично поеду в Париж и раздобуду все необходимые документы.
– Вот как?! – несколько опешил Барбару. – Что ж, это похвальное и мужественное решение. Вы истинная подруга. Но… чем же я теперь могу помочь?
– Напишите ещё одно письмо. Рекомендательное. Которое я повезу с собой.
– Рекомендательное? Хм… Кому же вас рекомендовать?
– Вашим друзьям.
– Хм… Вы меня озадачили, Корде. Мне нужно подумать.
– Я помогу вам, – улыбнулась Мария. – Вот, скажем, ваш друг Дюперре. Он депутат?
– Да, мы с ним земляки, вместе избирались и оба представляем Буш-дю-Рон[19].
Жером Петион. Литография 1792 г.
Шарль Барбару. Литография начала XIX в.
Кан. Фото начала XX в.
– Прекрасно! Напишите ему.
При всём своём опыте в общении с женщинами и недюжинной закалке на этом поприще Барбару никак не ожидал такого напора от скромной провинциалки и выглядел явно смущённым.
– Что ж? Пожалуй, вы правы. К кому как не к Дюперре уместно обратиться в данном случае! Это верный друг. Знаете, уезжая из Парижа, я оставил там свою мать и тринадцатилетнего брата Жозефа, и очень беспокоился за них. И вот получаю от матери письмо, в котором она пишет, что вместе с Жозефом находится в безопасном месте, и что выехать им помог Дюперре. Небо отблагодарит его за это…
– Пишите, – сказала Мария.
Барбару взял чистый лист бумаги и обмакнул перо в чернильницу:
– Да, преданный друг. Думаю, немного осталось в Париже подобных ему. Теперь большинство моих парижских друзей постараются забыть, что ещё два месяца назад они сидели со мной на одной скамье в Конвенте или занимали один столик в кофейне. Хотя, погодите… Можно обратиться к аббату Фоше. У него в Париже большой авторитет.
– Это к какому Фоше? – насторожилась Мария. – Не к нашему ли епископу, депутату от Кальвадоса?
– Да.
– Нет, напишите лучше Дюперре.
– Вы так полагаете? – переспросил Барбару, снова подчиняясь её решительному голосу. – Наверное, вы правы. В самом деле, священники тут не нужны. Правильно, напишу старине Дюперре. Господин он солидный, состоятельный, имеет обширные связи в правительстве. К тому же бывший виконт и вообще человек светский, – что, полагаю, вам будет особенно приятно.
– Почему вы так думаете?
– Потому что вы сами из бывших, – ответил Барбару добродушно, и, увидев тут же, как поджались губы Марии, поспешил поправиться: – Вас это обижает? Не принимайте всерьёз. Я пошутил. Итак, напишем Дюперре. Тем более, что у меня есть для него кое-какие новости.
Он склонился над бумагой и продолжал разговор, не отрываясь от письма:
– Когда вы намерены выехать?
– Завтра.
– Паспорт получили?
– Да.
– Кто вас сопровождает?
– Никто.
– Где думаете остановиться в Париже?
– Ещё не знаю.
– Разве у вас там никого нет?
– Нет.
– А раньше бывали там?
– Нет.
– Не бывали?! – Барбару задержал перо и вскинул свои красивые карие глаза, в которых сверкало изумление. – Никогда?! И теперь едете в неизвестный город, едете одна, да ещё в такое время, когда вот-вот повсюду вспыхнет война и в первую очередь в самом Париже. Не боитесь?
– Нет.
– Н-да… Отчаянная вы девушка, Корде. А я ещё хвалил перед вами храбрость наших волонтёров… Нашёл, перед кем! Были бы вы мужчиной, я бы рекомендовал вас Вимпфену в командиры батальона. Право слово. Сколько вам лет?
– В этом месяце исполнится двадцать пять.
– Я вас старше. Мне двадцать шесть.
Сложив листок пополам, Барбару подал его просительнице:
– Запечатаете сами? Возьмите письмо, дорогая Корде, поезжайте и возвращайтесь поскорее. Будьте осмотрительны. И если вдруг вас что-либо задержит в логове анархистов, постарайтесь как-нибудь оповестить меня об этом. Обещайте беречь себя. Мы будем вас ждать.
– Кто это «мы»? – поинтересовалась она, принимая листок.
– Мы, которые имели счастье познакомиться с вами в этом славном городе и узнать, что есть ещё на свете столь самоотверженные девушки.
– Вы снова, как и вчера, говорите от имени Центрального комитета?
Барбару откинулся на спинку кресла и залился громким смехом, но лицо Марии оставалось холодным и невозмутимым, точно выточенным из мрамора.
Тут, вспомнив о чём-то, депутат обернулся к шкафчику, стоявшему у него за спиной, достал из выдвижного ящика две тоненьких брошюрки и вручил их Марии:
– Вот, передайте Дюперре, ему будет интересно. Это только что напечатанное сочинение Салля о Конституции[20]. Там, в письме, я его упомянул. И ещё одна книжка: наше воззвание ко всем департаментам. Упакуете это?
– Разумеется, – кивнула Мария, вставая.
Барбару тоже поднялся, и, радушно улыбаясь, повёл её к выходу из кабинета.
– А адрес? – спросила она у порога.
– Какой адрес?
– Адрес Дюперре.
– Ах, да! – спохватился марселец, хлопнув себя ладонью по лбу. – Простите, дорогая Корде; от всех забот голова идёт кругом. Сейчас я вам его запишу.
Он двинулся было обратно к столу, но она остановила его рукою:
– Говорите, у меня есть грифель, – и извлекла из своей сумочки карандаш и какой-то маленький клочок бумаги.
– Записывайте: гражданин Дюперре. Париж, улица Сен-Томадю-Лувр. Вы знаете, это в двух шагах от улицы Сен-Никез, где жили мы с мамой…
– Номер дома? – спросила Мария.
– Сорок один. Улица Сен-Тома-дю-Лувр, дом номер сорок один. Она ушла, но Барбару не сиделось. Через минуту он вышел из кабинета, чтобы посмотреть ей вослед. И тут, в вестибюле, столкнулся с идущим к нему Луве.
– Дружище, – сказал ему автор «Фоблаза», широко улыбаясь, – ты стал очень популярен среди нормандских женщин.
– О ком ты говоришь?
– О Корде, которая только что выбежала от тебя раскрасневшаяся и счастливая, будто бы получила парочку крепких поцелуев. Смотри, узнает Зели – тебе не поздоровится.
– Не тот случай, Жан, – отмахнулся Барбару. – Я интересую её только как депутат. Знаешь, зачем приходила? Взяла у меня рекомендательное письмо в Париж. Хочет ехать туда, хлопотать о своей подруге-эмигрантке.
– О возвращении конфискованного имущества[21]?
– Нет, о восстановлении пенсии.
– Тухлое дело, – скривил губы Луве, – Только прокатится туда-сюда. И кому ты её рекомендовал?
– Дюперре.
– Клоду?! Хитрый лис… Но, боюсь, теперь и его не будут слушать. Тебе следовало бы отговорить её от этой бесполезной затеи.
– Отговорить её невозможно. Эта девица себе на уме. Уж если что решила – сделает во что бы то ни стало. Тверда как гранит. Пришлось дать ей всё, что она хочет. Я как-то не привык, чтобы женщины были такими.
– Привык ты или нет, дружище, – заметил Луве с мягкой иронией, – она всё-таки обращается к тебе, несмотря на то, что рядом находимся мы: Петион, Лесаж, Бюзо, тоже представители народа. Брось, Шарль; провинциалочка к тебе явно неравнодушна. Ты для неё герой, а мы – кучка безликих чиновников из Парижа.
– Что ж, – ответил Барбару, – героем быть приятно. Кстати о геройстве. Все наши парады и смотры, безусловно, очень трогательны и являют отличное зрелище, но нужно ещё и воевать. Хорошо, что мы убедили генерала послать в Эврё кого-нибудь из способных командиров. Тамошние части давно нуждаются в крепкой руке, и Пюиззе, мне кажется, наведёт там порядок. Но этого мало. Нужно, чтобы Пюиззе немедленно повёл авангард на Париж, не дожидаясь ни Вимпфена, ни бретонцев. Сейчас дорог каждый день.
Чело Луве помрачнело, словно бы ему напомнили о чём-то неприятном.
– Ты всерьёз рассчитываешь на генерала, Шарль? Неужели ты не видишь, что он прожжённый роялист?
Голос Барбару посуровел:
– Роялист он или нет, выбирать нам не приходится. Он тот, за кем пойдут нормандцы и бретонцы. Это главное.
– И этот Пюиззе, кого он послал, ему под стать, – продолжал Луве недовольно. – Кто он, барон или маркиз?
– Граф.
– Тем более! Удивляюсь я на вас с Петионом. Как вы не чувствуете щекотливости ситуации? Департаментское войско, которое должно освободить Париж от анархистов и утвердить знамя Закона, поведут бывший граф и бывший барон. Каково, а? И что скажут наши сторонники в столице?
– Хорошо бы для такого дела поставить санкюлотского генерала, – заметил с улыбкой Барбару, – да только где его сыщешь? Пока бравые санкюлоты способны руководить лишь манифестациями в Пале-Рояле. А эти проклятые аристократы умеют-таки командовать войсками. А ведь речь идёт как раз о войне, Жан.
– Не знаю, не знаю… – пробормотал автор «Фоблаза», пожимая плечами. – И потом: разве так уж необходимо воевать? По-моему, нам следует не бросаться в бой, очертя голову, а поступать дальновидно. Например, перекрыть все дороги и лишить Париж подвоза продовольствия. Когда настанет голод, парижане сами скинут власть Горы.
– И это ты называешь дальновидностью? – проговорил марселец с лёгким раздражением. – Задерживать провиант, уповать на голодных парижан и дожидаться, когда Гора нагрянет и сюда?
– Она нагрянет сюда не скоро, – заметил Луве. – Для этого ей нужно отозвать войска с фронта, а на это уйдет месяц или полтора.
– Несчастный! – вскричал Барбару. – Неужели ты надеешься, что твой бывший приятель Робеспьер даст тебе хоть день передышки? Посмотри: его эмиссары уже снуют по соседним департаментам. Не сегодня-завтра за наши головы будет назначен денежный приз.
– Надеюсь хотя бы, что за наши головы отсыплют золотом, а не ассигнатами, – ответил Луве, немного обиженный напоминанием о дружбе с Робеспьером. – Меня только пугает твоя горячность, Шарль, которая, видимо, передалась тебе от твоего бывшего учителя физики Марата.
Барбару примирительно улыбнулся:
– Ладно, Жан, не будем ворошить прошлое. Нам нужно думать о будущем. Скажи: согласен ли ты выехать со мной в Эврё? Согласен ли ты идти в авангарде всей армии?
– Не достаточно ли там четверых членов департамента?
– Не достаточно. Ведь новобранцы пойдут воевать и за нас, за оскорблённых представителей народа.
– А Салль поедет?
– Салль нужен здесь. Пусть печатает воззвания и пишет стихи.
– А Бюзо? А Гюаде?
Марселец пристально взглянул на собеседника:
– Я спрашиваю тебя, Жан.
– Изволь, если ты поедешь, я буду с тобой.
– Прекрасно. Это я и хотел от тебя услышать.
В понедельник[22] комиссары пяти департаментов прежней Бретани прибыли в Кан, чтобы образовать всеобщий комитет восстания. Их вооружённая сила идёт следом. Крепкий отряд добровольцев отправился сегодня из Кана в Эврё с двумя орудиями, парой зарядных ящиков (caissons) и большим числом крытых повозок, наполненных провиантом. Кавалерия выступает в эту ночь, чтобы занять передовые позиции. Всё вопиет против анархистов. Сообщи мне, что происходит на Юге. Мы встретили одного путешественника, проезжавшего через Лион и Марсель и видевшего четыре великолепных батальона, составляющих авангард марсельской армии. Прощай.
Их (бриссотинцев в Кане) было двадцать семь[23], большинство из них не стоит упоминать, поскольку они не представляют никакого интереса для потомства, – они походили на весь мир и могли принадлежать к одной партии так же, как и к другой, и лишь силою случайных обстоятельств оказались в этом обществе.
Петион и Бюзо имели определённую цель: создание новой династии, при которой они сами станут руководителями. Совершенно как Питт и Кобург они считали, что Горе и Болоту достаточно лишь отсечь голову, не трогая при этом ни эмигрантов, ни ветеранов Революции. Придя однажды в клуб каработов в Кане Петион сказал, что доказательством намерения Горы восстановить королевскую власть является то, что она сохранила жизнь маленькому дофину, чтобы в будущем он оправдал её государственные преступления, достойные смерти. Горса, напротив, склонялся к малолетнему дофину, разумеется, рассматривая его воцарение как последнюю крайность. Луве, Барбару и Гюаде надеялись закрепиться в южной части Франции, по другую сторону Луары, и устроить там Республику на свой лад. Они весьма рассчитывали на помощь владетелей Италии, с которыми они бы заключили наступательные и оборонительные союзы (это лучше всего показывает, насколько эти господа были «государственными мужами»).
Большая Обитель. 3 часа пополудни
От Интендантства до Большой Обители насчитывалось не более пятиста шагов. Уже через три минуты, после того, как Мария покинула кабинет Барбару, она дошла до конца улицы Карме, то есть до её пересечения с улицей Сен-Жан, где напротив церкви стоял старинный домик в три этажа и с тремя окнами на улицу. Неизвестно отчего жители Кана называли этот дом Большой Обителью (le Grand Manoir)[24]. Может он и был когда-то одним из самых больших строений в городе, но теперь, на фоне выросших по соседству дородных особняков с колоннами и пышной геральдикой он выглядел убогой хижиной, а громкое название его превратилось едва ли не в насмешку.
В этой-то Обители, не считая семьи столяра Люнеля, снимающей нижний этаж и имеющей отдельный вход, постоянно проживало четверо: вдовствующая домохозяйка, мадам Бретвиль; её любимая кошка Минетта; её верный пёс Азот; и последние два года – «свалившаяся на голову» бедная родственница из Аржантана, то есть наша героиня.
Чтобы попасть к себе, Марии нужно было открыть низкую дубовую дверь, пройти в конец длинного и узкого коридора, где каменная винтовая лестница вела на второй этаж, занятый мадам Бретвиль, миновать хозяйские покои и, сделав поворот, по ещё одному длинному коридору достичь дальней изолированной комнаты, окно которой выходило на задний двор, превращённый в нечто вроде оранжереи. Но был и второй путь, который позволял избежать встречи с обитателями дома. Для этого Марии требовалось обогнуть угол Большой Обители и через узкую арку проникнуть в крохотный дворик, окружённый со всех сторон стенами, отчего в него никогда не заглядывало солнце. Единственное, что помещалось в этом дворике, или, лучше сказать, карцере, – это каменный колодец с деревянной кадкой. Собственно говоря, это был дворик колодца. Здесь, в противоположной от арки стене имелась дверца, через которую по запасной деревянной лестнице можно было попасть в ту же самую изолированную комнату, которую занимала наша героиня.