Целью работы было взятие проб планктона, водных животных, рыб, бобров и мшанок. Найти мшанок в зеленой эвтрофицированной воде реки Свислочь не составляло труда – многие затонувшие части деревьев были покрыты колониями. Река извивалась зигзагом. После Минска территория была малонаселенной и наши байдарки часто вспугивали стаи птиц, что завершалось мощным лаянием таксы. К вечеру мы находили сухое место на высоком берегу, ставили палатки, готовили ужин, кто-то ловил рыбу, дети играли вместе с таксой, прыгая на стог сухого сена. Утром мы продолжали нашу одиссею. Так мы прошли вниз по реке около 200 км, вплоть до впадения Свислочи в Березину. Затем передали собранные образцы в ЦНИИКИВР на определение тяжелых металлов.
Обросты мшанок и другой материал в разных точках полигона собраны, сделаны анализы по содержанию тяжелых металлов. Тот факт, что мшанки являлись мощным накопителем тяжелых металлов не был новостью в литературе, но, исходя из нашей работы, выявлялась тенденция к сокращению накопления вредных веществ с удалением от источника загрязнения – Минской очистной станции. Весной 1997 года пришло небольшое финансирование гранта на 2 года и мы начали готовить экономическое обоснование. Финансирование не было значительным, но помогало повысить наши зарплаты в 100 долларов.
Это была моя последняя научная экспедиция в Беларуси.
Между тем мы с Вальтером продолжали переписку. Почти ежедневно перед работой я заходила на почтовое отделение и забирала факс от него. Мы договорились встретиться в Праге в апреле 1997 года. В Институте был взят недельный отпуск, вечером я села на поезд и утром была в Праге. Вальтер встречал меня на вокзале. Погода была еще прохладной и мы, хорошо укутанные, целыми днями бродили по городу, снимали видеофильм и наслаждались экспромтными концертами пражских музыкантов на Карловом мосту.
В Италии у нас спрашивали, как мы познакомились. В 1997 году было трудно понять, что мы предвосхитили интернет, поэтому была придумана наша версия, которая немного расходилась с реальной. Мы рассказывали, что познакомились в Польше во время одной из моих командировок. Действительно, в 1996 году группа ученых из нашего института выезжала для участия в международной конференции, организованной Институтом Экологии в Варшаве на станции в Миколайках в районе Мазурского Поозерья. Таким образом, местом нашего знакомства была выбрана Польша. В эту командировку я взяла с собой сына. Анализ запада в польской версии 10-летним ребенком был сногсшибательным. Он тут же решил, что в Польше жить лучше. Оказалось, что за недавно разобранной Стеной между Западом и Востоком была абсолютно другая жизнь. Не зря Мать Тереза назвала лучшими профессионалами детей.
Теперь, спустя 20 лет, когда знакомства по интернету давно уже не редкость, мы можем признаться, что на самом деле познакомились через газету «Seconda mano» («Вторые руки» по-русски) – я дала объявление и однажды 8 июня 1996 года получила письмо из Италии. Это была авантюра для двух сторон, как для меня, так и для Вальтера. Наше знакомство было полно странных совпадений, как будто сам Господь Бог давал нам в руки эту возможность – совместно строить жизнь. А трудности с родственниками были у нас еще до знакомства.
Когда мы узнали, что в Прагу приезжает Папа Римский Кароль Войтыла, то пошутили, что он специально делает визит в связи с нашим приездом. Было удивительно, что охрана у Папы Римского была совсем небольшой, мы видели его очень близко, когда он проезжал в своем прозрачном автомобиле и засняли это на видеофильм. Приезд Папы Римского в Прагу во время нашего там пребывания стал символичным благословением, и когда Вальтер сделал мне предложение, я согласилась. Мы обсудили вопрос о моем сыне. Вальтер не был против усыновить его. Расстались мы очень тепло. Вальтер увез в Италию мое обручальное кольцо.
Вернувшись в Минск, я начала готовить документы, мои и сына, к отъезду, который был назначен на август 1997 года. 6-ти месячный период подготовки документов был одним из самых счастливых в моей жизни, – период ожидания и больших надежд на мое профессиональное будущее.
Настало время рассказать все сыну. Часто уезжая в командировки, я всегда брала его с собой, но последние 2 поездки были инкогнито. Безусловно, он заметил, что каждое утро мне кто-то звонил и мы подолгу говорили по-французски. Я объяснила сыну, что познакомилась с надежным человеком, что мы решили переехать в Милан, где он будет учиться в школе, поэтому нужно начинать учить итальянский язык. Сын воспринял наш разговор серьезно, но язык учить не стал. Теперь каждое утро он первым рвался к телефону, перекидывался английскими словами с Вальтером и потом передавал мне трубку.
Я начала готовить документы – переводы дипломов о начальном образовании сына и моих о среднем, высшем и кандидатский диплом, легализация переводов в Посольстве, в МИДе, в Министерстве Юстиции, очереди, назначения встреч, переводы и заверения моих научных статей, справки о прививках для поступления сына в школу. Документов было много. Родителям я ничего не говорила. Но, думаю, отец почувствовал, что я собираюсь уезжать. С матерью за последние 7 лет у меня сложились плохие отношения.
В Институте наука распадалась, финансирование было минимальным. Специалисты уходили. Кто-то создавал частное предпиятие и, как потом оказалось, без особого успеха. Многие уехали в США – биофизики, математики, химики… Я передала полученную тематику по тяжелым металлам коллегам, сохранив все свои материалы и данные, надеясь заниматься наукой и в Италии.
Отъезд
Отъезд был назначен на 31 августа 1997 года, чтобы прибыть вовремя к школе. В начале августа на новой машине Форд Фиеста приехал Вальтер. Он взял большой отпуск – целый месяц. Мы показывали ему Минск, нашу дачу, окрестности. У нас была хорошая 3-х комнатная квартира и дача в 25 км от города с видом на озеро. Мы уезжали на пару дней на дачу, топили печь, слушали квакающих лягушек, гуляли по лесам и полям, фотографировали. Отец был счастлив, глядя на нас. Это было видно по тому, что он постоянно приносил нам то дачную малину прямо с куста, то яблоки, то сливы, то показывал своих пчел. Это было время умиротворения и, казалось, что так должно было быть всегда.
Потом мы сели в поезд и поехали в Москву. Я подумала, раз Вальтер здесь, то почему бы ему не показать столицу? Визы у него не было, и я его попросила молчать и улыбаться, если будет критическая ситуация. Опасения у него явно были – до сих пор Европа видит Россию как страну, в которой угоняют в Сибирь на тяжелые работы. Частично он был в чем-то прав: мой прадед Спиридон, родом из Каунаса, в свое время за революционные настроения был сослан в Сибирь, где потом родилась моя мать.
В Москве жила моя прекрасная подруга Людмила, редкой души человек – она работала администратором в Большом Театре. В театре были каникулы, но мы побывали за кулисами, и я показала Вальтеру интерьер. Мы гуляли по городу, катались на пароходе по Москва-реке и снимали видеофильм. Вечером Людмила кормила нас пирогами, мы пили вино, пели русские песни и были счастливы.
Я воспользовалась случаем и оформила заверение перевода моей кандидатской степени в Посольстве Италии в Москве. Потом мы сели в поезд и поехали в Санкт Петербург. Но предварительно в метро меня обворовала группа цыган – я носила на спине рюкзак и поскольку портмоне там не было, за него не боялась. Но в рюкзаке лежала записная книжка с российскими правами, которую они приняли за кошелек. Самое главное, что в записной книжке был адрес квартиры в Петербурге, где мы должны были остановиться. Приехав в Петербург, решили проблему проживания по памяти и наслаждались экскурсиями по городу, Эрмитажу, царским пригородным дворцам. Санкт Петербург неповторим, и кто хоть раз побывал там, обязательно вернется. Я навестила коллег в Зоологическом Институте, в котором частенько бывала по работе, затем под давлением сына мы надолго застряли в Кунсткамере – этот музей находится рядом с Институтом Зоологии.
Август подходил к концу. Мы вернулись в Минск и начали готовиться к отъезду. Отец был счастлив. Я попросила родителей переписать на меня и сына квартиру, а дачу – на сестру. Мы были уверены в Вальтере, но ехали так далеко, где совсем другие законы, привычки, поэтому хотели иметь надежный тыл в своей стране.
Однако моя мать не захотела ничего делать и оставила все так, как было: дача была и оставалась моей собственностью, а наша квартира была в общей собственности между матерью, отцом, мною и сыном. Мы сердечно простились с отцом и очень сухо с матерью. Даже в момент нашего отъезда она умудрилась дать мне особое «благословение», сказав, что я «приползу к ней на коленях». Я не придала тогда серьезного значения ее словам, хорошо зная, что она весьма деспотичная и авторитарная особа. Я не могла даже представить себе, что моя мать была способна на отвратительные действия.
Я познакомила Вальтера с коллегами в Институте. Еще была жива моя шафиня, Нина Николаевна Хмелева. Она умерла через 3 года. Зашла в кабинет к Директору – Михаил Михайлович Пикулик был специалистом по амфибиям, занимался лягушками, и весь институт со всех конференций привозил ему всяческие изображения с лягушками, начиная с пивных наклеек.
Объяснила ситуацию. Он все понимал не только потому, что время было тяжелое, он хорошо ко мне относился, как к специалисту, и был рад за меня, оказавшись однако очень предусмотрительным: «Езжай, вот тебе характеристика, жалко терять хорошего специалиста. Когда устроишься и все будет хорошо, пришли мне факс месяца через 3 – тогда я тебя уволю». Я занимала хорошее положение в Институте. Директор понимал, что терять годами заработанное научное положение – тяжело. Всякое в жизни может случиться. У всех научных сотрудников были зарубежные контакты, хотя мы еще практически не выезжали. Нам были известны истории, когда русских женщин за рубежом продавали. Так что мое место сохранялось для меня еще 3 месяца после отъезда.
31 августа 1997 года рано утром мы водрузили наши спортивные велосипеды на спину Форда, попрощались с родителями и отправились в неизвестность. С нами был Вальтер, и мы ему верили. Дорога была дальней – 2’200 км. На ночлег остановились в Варшаве, затем в Германии. Въехав на территорию Германии, мы были привлечены тем, что по радио постоянно произносили имя Дианы. Никто из нас не знал языка, поэтому мы не понимали, что с ней произошло.
Вторая ночевка прошла в Австрии, в горном отеле, плата была высокой, но выхода не было, нужно было где-то отдохнуть. Мы с сыном впервые видели Австрию и впервые ночевали в отеле такого хорошего уровня. Мы поужинали в гостиничной таверне, оформленной с большим искусством, изяществом и профессионализмом, свидетельствовавшем о величайшем уровне знания своего дела: винные бутылки в погребе хранились под определенным углом, взгляду открывались стеллажи с винами, интерьер был располагающим, а персонал доброжелательным. Нам было непривычно видеть такой уровень после недавно разобранной Стены между Западом и Востоком, за которой была совсем другая жизнь… После ужина мы вышли на улицу, чтобы насладиться горным видом, было уже достаточно темно, яркие звезды горели на темном августовском небе… Я высмотрела Большую Медведицу, Кассиопею. Прямо над головой висел Летний Треугольник, я смотрела на Северный Крест: Лебедь распластал свои крылья по темному звездному небу, на голове у него горела Альфа-Денеб… Так и мы летели по миру в неизвестность… Мы поднялись в номер и стали перебрасываться подушками, это было хорошей разрядкой и признаком хорошего начала.
Когда мы въехали на территорию Италии, то узнали, что в день нашего отъезда в автокатастофе погибла Принцесса Диана. Нам было очень жаль Принцессу и жаль, что такое грустное событие ознаменовало наш отъезд из Беларуси.
Мы въехали в местечко Новедрате вечером 1 сентября: во дворе дома нас встречала вся родня, все улыбались – три девочки, мать, отец, брат с супругой, сестра Вальтера с мужем и их дочь. Мы чувствовали себя рыбами без воды, поскольку на итальянском языке могли только молчать. Но у нас была возможность улыбаться, и мы улыбались. Был дан большой ужин по поводу нашего приезда. Ничто не предвещало бури.
Итальянский стиль
Осень 1997 года была теплой. После приезда мы «окунулись» в другую жизнь – все было иным, и мы изучали этот новый стиль жизни. Было очень поучительно общаться с тремя разновозрастными девочками для изучения языка, ведь у каждой был свой уровень общения – уровень детского сада, начальной школы и школы последнего уровня. Девочки были спонтанными, играли с нами в мяч во дворе дома, но на улицу их не выпускали.
Я постигала итальянский быт. Мать девочек была учительницей начальных классов и поначалу помогала разбираться с произношением некоторых окончаний в итальянском языке. Я смотрела, как она вела хозяйство. Она была домохозяйкой. Я ее понимала – трое детей, большой дом, однако я знала примеры матерей, которые успевали работать, содержать в порядке дом и заботиться о семье. Некоторые привычки мне не были понятны. Ее жизнь была устроена таким образом: утром она отвозила детей в школу, потом убирала дом, стирала, гладила, готовила обед. Затем забирала детей из школы. Садом она не занималась – вызывали садовника. По моим понятиям, у нее было много свободного времени, а могло быть еще больше, если бы некоторые операции из управления семьей были заменены или упразднены. Так, мне было непонятно, зачем гладить постиранные носки и нижнее белье. Белья было много и эта процедура занимала несколько часов. Поначалу я старательно гладила носки и белье, но вскоре вернулась к прежней, по моему мнению, более интеллигентной схеме – складывать белье без глажки, а свободное время посвящать чтению.
Первое время супруга брата отвозила и моего сына в школу – ее средняя дочь была его ровестницей. В свои 10 лет мой сын был самостоятелен и вскоре начал ездить в школу на автобусе, благо, она была всего в 5 км. Вскорости узкое пространство сада стало ему тесным, он стал выбираться в центр поселка и заводить себе компаньонов для игр. Однако его свободный выход на улицу встретил порицание супруги брата. По ее мнению, нельзя позволять 10-летнему мальчику одному уходить из дома и играть со сверстниками. Запретить это моему сыну означало забыть о его автономности, которой он пользовался в Минске – он сам ездил на трамвае в школу, сам на автобусе ездил на дачу, которая находилась в 25 км. Я предпочла не посягать на его автономность, только потребовала соблюдения времени на прогулки и на учебу. Однако моя самостоятельность в воспитании сына вызвала недовольство супруги брата. Складывалось такое впечатление, что этим запретом она хотела держать под контролем не только своих детей, но и моего сына.
Школа
Школа начиналась 15 сентября. Мы стали готовить документы для школы и нашего бракосочетания, которое назначили на 25 октября. Документов было много.
Наступил день, когда мы пришли в школу знакомиться с учителями. Директор представил нам 2-х учителей – Кармела – учитель итальянского языка, а Синьора Майо – учитель английского. Никто из учителей в школе не говорил по-английски, только Синьора Майо. Поскольку сын с 1-го класса в Беларуси учил английский в специализированной школе № 64, то учитель английского часто была переводчиком.
Кармела была южанкой. Мой сын был ее первым иностранным учеником или, как нас здесь называли, из страны ЭКСТРА-ЧЕ (вне территории Европейского Сообщества). Когда мы пришли в школу знакомиться с Кармелой, в ее темных глазах я, еще не зная итальянского, читала опасение, отчаяние и одни вопросы… Уже потом она мне объяснила, что не знала, как поступать с моим сыном… Позже, когда мы стали друзьями, когда на нас навалились все беды Италии вместе взятые…
В целом, Кармела была настроена очень позитивно и по ее лицу было видно, что даже если что-то пойдет не так, она сделает все, чтобы это исправить. Я смотрела ей в глаза и понимала, что она действительно сделает все, что сможет, и даже более. Я всегда допускала, что жизнь в чужой стране может иметь вовсе не позитивный оборот и заручиться поддержкой стоящих людей всегда разумно. Когда Кармела начала говорить, я была заворожена ее голосом. Она не говорила, она пела. Голос ее был низким, глубоким, томным, он лился как спонтанный джаз, она не думала долго, когда беседовала, это свидетельствовало о том, что говорила она сердцем.