– Alguaciles! Alguaciles!
– Стража! – сообразил Фабиан. – Что теперь?..
– К лодкам, – решительно ответила Луиза. – Они не станут разбираться, кто мы!
И первой бросилась бежать, пригнувшись, чтобы шальная пуля не догнала ее в потемках.
Но Братья, не заметив, что к ним спешат свои, внезапно изменили направление и побежали к ущелью между скал, где можно было угадать тропу. Подавив возмущенный вопль, Луиза свернула следом. Она изо всех сил старалась держаться подальше от боя, в который уже вступили альгуасилы со своими старинными, но смертоносными орудиями, и все время оборачивалась, чтобы не потерять Фабиана.
Но тут перед ней возник из мрака всадник с горящим факелом в руке. Его белый конь, расписанный широкими полосами боевого рисунка, встал на дыбы, перебирая копытами в воздухе. Ибериец что-то прокричал, но Луиза не поняла ни слова и побежала прочь.
Петляя, как затравленная лиса, она уже почти достигла ущелья, где скрылись Линкс и Рехт, как вдруг босой ногой наступила на что-то скользкое. Ее колено пронзила боль – сустав на мгновение сошел со своей оси, но с хрустким щелчком вернулся.
Луиза упала.
Под ней было чье-то рыхлое тело, залитое словно бы горячими чернилами, так предательски ее подстерегшими.
Над ней было небо – бездонное и дикое, как омут.
Впереди была тропа, достигнув которой она надеялась спастись.
Позади раздался крик Фабиана, вдруг выбившийся из какофонии сражения.
И конский топот. Он приближался.
Превозмогая боль, осколком металла ворочавшуюся в ответ на каждое движение, Луиза вновь поднялась на ноги. Она спешила как могла, но все же опоздала.
Со знакомым хлопком там, где секунду назад были фигуры друзей, расцвело и расползлось, как опухоль, багровое облако дыма и краски. Чтобы сбежать, Братья использовали свое старое средство, которым в Хестенбурге разогнали толпу у ратуши.
Но девушка не потеряла надежду и, отчаянно хромая, устремилась к облаку – еще был шанс обнаружить друзей там.
– Луковка, сзади! – закричал Фабиан ей вслед.
Какая-то сила оторвала Луизу от земли, вцепившись в воротник и растрепавшиеся волосы. Ее швырнуло вверх, в сторону, вниз, вышибло воздух из легких. Мир перевернулся и помчал девушку вперед. Боль она ощутила только через пару секунд – та захватила все ее внутренности, резанула затылок и эхом отозвалась в вывихнутом колене.
Еще через миг пришло осознание – Луизу схватили и, как куль муки, перебросили через коня перед наездником. Девушка попыталась вырваться, но чужая рука держала крепко, придавив ее к взмыленному животному. До ножен было нипочем не дотянуться. Перед глазами мелькали земля, могучий белый бок в узорах да вспышки орудий и факелов.
Если сейчас упасть, то позвоночник треснет, точно ветка. Поэтому, подчинившись инстинкту, одной рукой она вцепилась в подпругу, сдирая в кровь костяшки, ломая ногти о пряжки и ремни.
Конь сделал круг по окровавленному пляжу и вернулся к ущелью, где уже улегся красный дым.
Повсюду лежали тела. Часть их уже стащили в кучу и подожгли на них одежду. Курган чадил и тлел. Женский вой, начавшийся с одной высокой скорбной ноты, разрастался, достигая вершин скал и улетая в небо. Один из коней потерял всадника и был ранен: он жалобно ржал и запрокидывал голову, но не мог подняться. Двое иберийцев заламывали Дюпону руки. Привиделась ли ей эта жестокая картина или так все и было?
Где остальные? Живы ли?
– Vámonos! – громыхнул над головой голос ее похитителя, и выстрел из ружья в воздух вторил ему.
Их язык был так похож на александрийский, которым ее восемь лет мучили во дворце, что Луиза поняла – это приказ уходить. Связанного Фабиана взвалили на лошадь, точь-в-точь как ее саму.
– Vámonos! Jey-ya jey! Vámonos todos! – откликались бандиты на властный призыв.
Глухой перестук множества копыт приближался. Предводитель развернул коня и первым въехал на тропу в ущелье. Не в силах повернуть голову вперед, Луиза видела только обступивший ее мрак каменных стен.
Шнурок на поясе распустился до предела, сполз вниз по ребрам, а сам мешок с вещами Луизы бил ее по лицу в такт галопу коня, не давая погрузиться в спасительное забытье.
Пощечина, пощечина, пощечина. Снова и снова. Проклятые деньги «Эрмелина», увесистые рулоны купюр, перетянутых тугими каучуковыми кольцами. Не скрыться, не уйти от мучительных раздумий.
«Вот твоя доля богатства! Вот твоя новая жизнь!» – зло думала девушка, безропотно принимая эти удары.
Бандиты останавливались только один раз, чтобы перевязать товарища, которому пуля впилась в руку. Он кричал и ругался по-иберийски, пока ее извлекали, но остальные ему не отвечали.
Душная ночь была безмолвна. Ущербная луна скупо освещала путь по открытой, безлесой местности, но Луизе удалось разглядеть во время того привала, что, кроме нее с Фабианом, пленников не было.
Дюпон был без сознания. Волнистые каштановые волосы маркиза грязью облепили его лицо. Было неясно, получил ли он какие-то увечья.
Как только с перевязкой было покончено и раненый со стоном взгромоздился на своего скакуна, бандиты связали Луизе ноги. Стреножили, как животное. Она притворилась, что потеряла сознание, как Фабиан, а потому избежала кляпа и других пут.
Скачка возобновилась.
Луизе было дурно, почти как Чайке в первые дни путешествия по морю. Цветные пятна перед глазами, сначала мелкие и редкие, напоминали теперь стаи пестрых бабочек. Это зрелище вызывало тошноту.
Когда-то давно… нет, недавно, всего полгода назад, она узнала о преступлениях своей семьи. Против родных, против страны, против народа. Мать, погубившая сестру, отец – убийца короля и государственный изменник, брат – безумный отравитель. Сама она представлялась себе чистой, затронутой злом лишь снаружи, но не внутри. Она скорбела об их грехах, стыдилась, горевала.
Теперь в этом не было нужды – ей доставало собственных проступков. Все ее друзья сгинули, а она не пришла к ним на помощь, думая только о своем спасении.
Линкс и Рехт исчезли. Ни следа хрупкой Чайки. Нильс, должно быть, лежал в основании пирамиды из тел на берегу. Всех разметало, как взрывной волной. А Павел… Бедный Павел! Как долго будет надеяться его жена, что в один день он возникнет на пороге, заслонив громадной фигурой весь мир?.. И для того ли Луиза ненадолго переживет его, чтобы оплакать?
И Олле. Если бы он только был с ними, если бы он только был жив! Слезы заструились по вискам, теряясь в волосах.
В какой-то момент общий галоп сменился трусцой, и к похитителю Луизы приблизился другой всадник. Он о чем-то спросил. Девушка не смогла перевести вопрос, но в нем прозвучало слово «два» или «двое». Должно быть, речь шла о пленниках. Луиза напрягла иссякающие силы разума и прислушалась, что скажет главарь, решая их судьбу.
Вожак долго думал над ответом, но все равно его слова показались ей туманными и почти издевательскими:
– Пусть решает Дьявол.
#3. Пустой постамент
Пальцы служащего таможни скорее напоминали пальцы механика, чем клерка. Подушечки были покрыты сетью мельчайших черных трещин, которые не отмыть самой упорной возней с мылом и щеткой. Что это? Машинное масло? Уголь? Как бы то ни было, они не оставляли следов на документах, которые таможенник рассматривал, сосредоточенно сопя.
Сам Юстас тоже пристально вглядывался в тонкую книжицу в обложке из зеленой тисненой кожи – если бы не она, в глаза бы сразу бросились новизна картона, идеально прямые углы и прочие признаки свежего документа.
Но краска печатей и чернила надписей все равно выглядели слишком свежими. Юстас даже придумал оправдание на случай, если таможеннику придет в голову обратить на это внимание. «Паспорт был украден в прошлом году. Я прошел все официальные процедуры, чтобы получить новый документ», – эта фраза повторялась у него в голове, словно написанная на ободе вращающегося колеса, на котором конец предложения почти сливается с его началом. «…новый документ. Паспорт был украден…», – твердил в уме Юстас. Эта фраза была его оберегом, его молитвой. Юстасу было чего страшиться.
Медный чайник на газовой плитке за спиной таможенника зашелестел, закипая, но тот не обращал на него внимания. В торжественном молчании он продолжал мусолить страницы документа, вглядываясь в каждую строчку. Разумеется, паспорт не был подделкой в полном смысле этого слова. Герцог Спегельраф был слишком предусмотрителен, чтобы дать своему ассистенту фальшивые бумаги, которые могли привлечь внимание властей. Фальшивым в новом паспорте Юстаса было только его новое имя.
– Герр Магнус Берч, значит, – протянул наконец таможенник. – Тридцать шесть лет, холост… Пошлина уплачена, – он не спрашивал, просто повторял вслух то, что видел.
Юстас приготовился было отвечать на вопросы, но их не последовало. Только тихо хрустнула бумага, когда неуклюжие пальцы перевернули очередную страницу. Ассистент герцога почувствовал, как возвращается прежняя нервная дрожь, которую, он думал, удалось обуздать за пять дней бегства из столицы к самому захудалому пограничному пункту. Сюда, должно быть, и новости приходят на полмесяца позже.
Спасительная фраза об украденном документе улетучилась, стоило ему вспомнить о том, как они с герцогом добирались сюда.
Пять дней они путали следы. Почтовые кареты, дилижансы, омнибусы. Пять дней почти полного молчания. Патрон никогда не отличался разговорчивостью, но здесь превзошел самого себя, словно каждое произнесенное слово отнимало у него месяц жизни. Поначалу Юстас недоумевал. Позже злился. В конце концов он начал бояться.
Оставшись наедине с собственными мыслями, Юстас сполна распробовал их горечь. Покушение на президента и убийство полицейского тревожили его гораздо меньше, чем то, что Ян видел последним.
А Юстас видел глаза Яна в тот момент. Мальчишка навсегда запомнит старшего брата таким: ослепленным властью оружия, целящимся в раненого офицера. Нажать на курок было проще, чем вспоминать об этом.
Но перепуганный выстрелами Ян, труп с простреленной шеей и взбешенный Жоакин Мейер отходили в тень, когда Юстас вспоминал о приказе герцога: патрон приказал ему убить его, герцога, сына, которому хватило глупости перейти на сторону народного правительства. Возможно, молчание Спегельрафа было вызвано тем, что Юстас не смог исполнить приказ.
Еще в раннем детстве, когда Юстас только начал осознавать себя чем-то отдельным от матери, он понял, что отличается от других детей. Он не был шумным и суетливым, общительным или, что хуже, болтливым. Изо всех сил он старался быть похожим на тот далекий идеал взрослого, каким тогда казался отец.
Но Юстас рос и замечал в отце все новые и новые недостатки. Идеал начал блекнуть, пока вовсе не потерялся в несуразностях рутины. Но Юстас уже знал, чего стоит добиваться.
Когда он впервые встретил герцога, тот еще занимал пост Верховного судьи Кантабрии. Он был ближе всего к образу собранного, невозмутимого мужчины, к какому Юстас Андерсен стремился долгие годы, дав ему гордое имя – «сверхчеловек». Герцог не проявлял эмоций и не бросался словами. Юстас многим рискнул, чтобы стать его ассистентом. А позже – шпионом.
Но пять дней молчания и невозмутимости после того, как он приказал убить собственного сына… Юстас начал сомневаться: а человек ли герцог Спегельраф?
Сжав трясущиеся крупной дрожью руки, он обернулся на патрона. Тот уже прошел собеседование по поводу пересечения границы и ожидал Юстаса на жесткой скамье, покрытой лаком поверх всех неровностей и бугров. В его уверенных руках была вечная записная книжка в темно-зеленой обложке. Страницы в ней были исписаны мелким ровным почерком, но Юстасу не удалось бы прочитать ни строчки – герцог явно использовал некий шифр. Его спокойствие было спокойствием огромной ящерицы на камне.
– Та-ак… – подал голос таможенник.
Но продолжения вновь не последовало. Вода в чайнике с гнутыми боками загудела чуть громче. Герцог перелистнул еще одну страницу. Юстас разжал влажные пальцы и снова стиснул их.
Не объяснив ни цели, ни причин, этот безмолвный истукан сделал его частью своих планов и преступлений. Сломал ему жизнь и карьеру, не предложив ничего взамен. И притащил его в эту глушь, к читающему по складам остолопу и его чайнику. Шелест бумаги в фальшивом паспорте звучал в унисон страницам записной книжки герцога.
Юстасу хотелось закричать. Всего три коротких вопля вроде тех, которыми олени предупреждают сородичей об опасности.
Тут чайник пронзительно засвистел, и гнетущая бумажная тишина рассыпалась. Таможенник точно очнулся от своей бюрократической дремоты и поспешил к плитке, заложив паспорт толстым пальцем ровно посередине. Юстас почувствовал, что гнев и тревога разом покинули его, как звенящий пар. Он просто устал и потерял самоконтроль.
Когда служащий вернулся за стол, загроможденный гроссбухами и папками в чернильных кляксах, ассистент герцога был готов взять ситуацию в свои руки.
– Я так понимаю, главным вопросом остаются цель и срок визита в Малые Земли? – начал он. – Но, как умный человек, вы понимаете, что они совершенно идентичны целям и сроку моего начальника, герра Кайсера. То есть цель – заключение торговых сделок на территории различных феодов. При герре Кайсере я состою счетоводом.
– А-эм-м… – приподнял косматые брови таможенник. – А сроки?
– Сроки зависят от сговорчивости наших партнеров. От двух до пяти месяцев.
Служащий помедлил еще минуту, осмысляя полученную информацию, а после подышал на прямоугольную печать, поставил в документах красный оттиск и вписал в него тот же срок, что и герцогу Спегельрафу до этого – полгода. Наконец он встал, протянул паспорт Юстасу и вытянулся по всей форме, готовясь произнести стандартную фразу при пересечении границы:
– Куда бы вы ни отправились, Кантабрия ждет вас обратно.
Малые Земли, которые также обобщенно называли феодами, представляли собой лоскутное одеяло крошечных государств, баронств и прочих мелких земельных наделов, которое постепенно перекраивалось войнами и браками между соседями. Сколько феодов было точно – никто не мог сказать. Достоверно было известно лишь одно: каждый мало-мальски обеспеченный кантабриец студенческого возраста отправлялся туда в разгульное паломничество, один либо в компании таких же шумных молодых друзей.
Причин на то было две. Первой был привлекательный курс гульдена относительно всех местных валют. Другими словами, обладая даже незначительной по столичным меркам суммой, можно было почувствовать себя королем. Королем очень пьяным, ведь в каждом феоде обязательно был «собственный» напиток, сваренный местными мастерами по «секретному» рецепту, передаваемому из поколения в поколение. И хотя все эти виды густого травяного пойла мало чем различались между собой, заведений, где их подавали со своеобразной наивной помпезностью, было более чем достаточно.
Второй причиной были женщины. Точнее, их доступность. И дело было даже не в мизерной стоимости услуг продажных девок, а в том, с какой готовностью местные землевладельцы, в том числе очень богатые, готовы были породниться с гражданином Кантабрии. Юстас лично знал пятерых дворян, соблазнившихся перспективой стать «царьком одного холма». Это было еще до переворота, и тогда он посмеивался над их решением.
Юстас посещал Малые Земли лишь однажды. Едва ли что-то заставило бы его оторваться от изучения александрийских трактатов по юриспруденции, если бы не знакомство с первокурсником Леопольдом Траубендагом. Нынешний секретарь президента всегда был привязчив, как щенок. Если не сказать – навязчив. С большим облегчением Юстас прекратил бы это общение, но было в Леопольде какое-то бесхитростное, щедрое обаяние баловня судьбы. Это были два самых беспорядочных и беззаботных месяца в жизни Юстаса. Это было еще до того, как Леопольд загорелся идеей собственной колонки в газете и был изгнан. Задолго до того, как встретил Мейера.
Так или иначе, но тот самый вояж по Малым Землям не затронул феода, в котором оказались они с герцогом. Последние конфликты из-за пограничных земель, несущественные для такого могущественного соседа, как Кантабрия, отгремели здесь около века назад, но эхо до сих пор звучало в Бодегани. Не поля, а погосты. Не величественные руины старинных крепостей, а обугленные каменные остовы. Не город, а городишко с деревянной пожарной колокольней, проступивший за мутными стеклами экипажа.