Но все уже вышли. План Тома шел прахом. Он вполне убедил себя в том, что они найдут Люка, уведут Джона Прайда в цепях, а пони вернут ему. Том бросился за ними.
– Вы не понимаете! – заорал он. – Они все одинаковы, эти Прайды! Они все преступники!
Двое начали посмеиваться.
– Значит, и жена твоя, Том? – поинтересовался один.
Даже Альбану пришлось подавить улыбку. Управляющему, который пронзил его взглядом, он объяснил, что жена Тома тоже сбежала ради брата.
– Боже, спаси нас! – раздраженно воскликнул управляющий. – Ведь это Форест как он есть! – Повернувшись к Тому, он выпалил: – Откуда мне, черт возьми, знать, что ты его сам не прячешь?! Ты, может быть, величайший преступник из множества. Где живет этот человек? – (Ему сказали.) – Немедленно обыщите его дом.
– Но… – Том едва мог поверить в такой поворот событий. – Как насчет моего пони? – завопил он.
– Да будь он проклят, твой пони! – выругался управляющий, направляя коня к хижине Тома.
Но и там никого не нашли. Мэри об этом позаботилась. Однако вскоре собаки учуяли запах Люка среди ближайших деревьев и следовали по нему много миль.
Время шло, и маршрут, которым они следовали, стал поистине причудливым: он извивался, пока наконец не был описан огромный круг вокруг Линдхерста. Так можно было продолжать до бесконечности.
Никто не видел за пару часов до этого одинокую фигуру Пакла верхом на пони, тащившего за собой сверток с одеждой Люка, которую выдала Мэри.
– Пустая трата времени, проклятье! – заметил Альбану управляющий. – Думаю, нынче утром этот болван был прав. Его прячут Прайды.
– Возможно, – улыбнулся Альбан. – Но в Нью-Форесте никому не скрыться надолго.
В ноябрьское утро, когда аббата вызвали в суд, брат Адам был хорошо подготовлен. Он уже месяц как выполнил поручение аббата и сделал свои выводы. С учетом мирского и политического характера дела было довольно странно, что продолжавшийся период медитации и уединенной учебы придал ему сил и уверенности. Он чувствовал себя умиротворенным.
То же самое он был рад сказать и об аббатстве. Октябрь прошел спокойно. Перелетные птицы кружили и устремлялись за море на юг. Затем на восток через море потянулись серые ноябрьские облака, похожие на паруса дряхлеющего корабля; пожелтевшие дубовые листья усеяли берег реки, и ничто не нарушало царившей в аббатстве тишины. В день святого Мартина, в ноябре, в форестском суде низшей инстанции – Суде ареста – смотрители Королевского леса направили дело об инциденте на ферме в суд высший, которому надлежало собраться по благоволению королевских судей предстоящей весной, когда они посетят Нью-Форест. Молодой Мартелл и его дружки разумно сдались шерифам своих графств, которые препроводят их на весенний суд. Послушника Люка так и не нашли. Добрый брат Мэтью хотел простить его, но аббат был тверд:
– Ради нашего доброго имени должно быть явлено правосудие.
Направляясь к жилищу аббата, брат Адам с радостью наблюдал за оживленной деятельностью монахов. Монастырь напоминал улей, где обитатели спокойно занимались делами, прерываемыми каждые три часа колоколом, который созывал монахов на молитву. Здесь были ткацкие и пошивочные мастерские, а у реки – сукновальня, где очищали кипы шерсти. Под овечьи шкуры и скот выделялось множество служб и цехов: сыромятня – смрадная, а потому за воротами; скорняжная мастерская для пошива капюшонов и кожаных одеял; обувная мастерская – чрезвычайно загруженная работой, так как каждый монах и послушник ежегодно нуждались в двух парах башмаков или туфель. При монастырях имелись пергаментные и переплетные мастерские. Еще были мельница, пекарня, пивоварня, два ряда конюшен, свинарник и скотобойня. Располагая кузницей, плотницкой и свечной мастерскими, двумя лазаретами и гостиницей для посетителей, аббатство напоминало маленький город, обнесенный стеной. Или, возможно, с его латинскими книгами и службами, а также монашеским одеянием, напоминающим римское тысячелетней давности, оно больше походило на огромную римскую виллу.
Ничто, отметил Адам, не пропадало втуне, всему находилось применение. Земля между постройками, например, была старательно организована в грядки для овощей и трав. На шпалерах, защищенных стенами, росли фрукты, вились виноградные лозы. Для пчел посадили жимолость, и ульи, расставленные по территории, поставляли мед и воск.
– Мы сами рабочие пчелы, – однажды пошутил брат Адам в беседе с приезжим рыцарем. – Но королева, которой мы служим, – это Королева Небес. – Он был весьма доволен своей метафорой, хотя впоследствии распек себя за то, что так легко впал в грех тщеславия.
Аббатство было в первую очередь самодостаточным.
– Через аббатство, – с восторгом указывал он, – течет вся природа. Везде равновесие, во всем полнота. Монастырь, как и сама природа, способен дожить до конца времен.
Это был идеальный механизм для размышлений над чудом Божественного творения.
И в его голове звучала именно эта истина, когда он вошел в келью аббата, сел рядом с приором и уверенно уставился перед собой, тогда как аббат повернулся к нему и резко спросил:
– Итак, Адам, что нам делать с этими несчастными церквями?
По опыту столетий занятный факт заключался в том, что если что-то и навлекало на монастырь раздоры и беды, то это был в первую очередь вопрос о владении приходской церковью.
Но почему? Разве в самой своей сущности церковь не являлась местом, где царит мир? Теоретически – да. Но на практике в церквях были священники, прихожане и местные сквайры, и все они спорили об одном: о деньгах.
Для поддержания церкви и ее священника приход выплачивал десятину – примерно десятую часть приходской продукции. Но если церковь подпадала под юрисдикцию монастыря, то именно он собирал десятину и платил священнику. Это часто влекло за собой споры с последним. Хуже того: если цистерцианский монастырь имел в приходе землю, то сам он обычно отказывался от выплаты всякой десятины – старинная поблажка, дарованная ордену, когда монахи в основном пасли на пустоши овец, но вряд ли справедливая, когда монастырь получил плодородные земли. Это приводило в ярость священника, сквайров и прихожан и зачастую вело к судебным тяжбам.
Как раз угроза подобного спора заставила аббата просить брата Адама проштудировать монастырские архивы и дать рекомендации. Церковь, о которой шла речь, находилась в сотне миль от монастыря, даже дальше их приоратства в Ньюнхеме, располагаясь еще западнее, в Корнуолле, и была передана аббатству наследным принцем несколько десятилетий назад.
Аббату особенно не терпелось уладить дело по той причине, что вскоре ему предстояло уехать на королевский совет и в парламент – обязанность, которая могла на какое-то время его задержать.
– Рекомендаций две, аббат, – ответил брат Адам. – Первая очень проста. Этот корнуоллский священник не понял сути дела. Положенный ему ежегодный доход был согласован с его предшественником, и нет оснований что-либо менять. Скажите ему, что увидимся в суде.
– Совершенно верно. – Джон Гроклтонский мог ревновать к Адаму, но такие речи были ему по душе.
– Ты уверен в своем толковании закона? – спросил аббат.
– Безусловно.
– Очень хорошо. Быть по сему. – Аббат вздохнул. – Пошлите ему пару туфель. – Аббату была свойственна довольно трогательная вера в то, что любого, кто нуждается в утешении, можно осчастливить парой добротных, изготовленных в аббатстве туфель. За год он роздал сотню пар. – Ты сказал, что есть и второй совет.
Брат Адам помедлил. Он не питал иллюзий насчет реакции, которая последует.
– Вы попросили меня проштудировать все записи о наших делах с церквями, – начал он осторожно, – и я это сделал. Помимо самого Бьюли, мы владеем землями в Оксфордшире, Беркшире, Уилтшире и Корнуолле, где также получаем крупный доход от оловянных рудников. Во всех этих местах имеются приходские церкви. У нас есть часовни и в других краях. И в каждом отдельном случае мы были втянуты в распри. За девяносто лет с момента основания Бьюли я не нашел ни одного года без судебных разбирательств по поводу церквей. Иные затягивались на двадцать лет. Обещаю вам, что мы уже давно будем в могилах, а корнуоллская тяжба так и не прекратится.
– Но разве аббатству не всегда удавалось разобраться с этими тяготами? – спросил аббат.
– Да. Наш орден стал весьма искушен в этих делах. Достигается компромисс. Наши интересы всегда защищены.
– То-то и оно, – встрял Гроклтон. – Мы всегда побеждаем.
– Но какой ценой? – мягко продолжил брат Адам. – Делаем ли мы что-то доброе в том же Корнуолле? Нет. Уважают ли нас? Сомневаюсь. Ненавидят? Безусловно. На нашей ли стороне закон? Вероятно. Но что получается в смысле нравственном? – Он развел руками. – Мы щедро обеспечены одним лишь Бьюли. На самом деле нам не нужны эти церкви с их доходами. – Он выдержал паузу. – Дерзну сказать, аббат, что в этом отношении мы мало отличаемся от монахов Клюни.
– От монахов Клюни? – Гроклтон чуть не подпрыгнул. – Мы не похожи на них ни в малейшей степени!
– Наш орден был основан как раз для того, чтобы избежать их ошибок, – согласился Адам. – И, выполнив ваше поручение, аббат, я перечитал хартию о его основании. Carta Caritatis.
Цистерцианская Carta Caritatis – Хартия любви – была примечательным документом. Написанная первым действующим главой ордена, англичанином – так уж получилось, – она представляла собой свод правил, призванных гарантировать, что белые монахи будут не отклоняясь придерживаться исходной цели древнего Устава святого Бенедикта. А именно: цистерцианские монастыри должны быть скромны, просты и самодостаточны, чтобы не отвлекаться на мирские проблемы. И одним из строжайших предписаний был запрет цистерцианским монастырям владеть приходскими церквями.
– Никаких приходских церквей, – скорбно кивнул аббат.
– Разве нельзя обменять эти церкви на какую-нибудь другую собственность? – деликатно осведомился Адам.
– Адам, это были королевские дары, – напомнил аббат.
– Врученные давно. Возможно, король не обидится.
Король Эдуард I, могущественный законодатель и воин, в значительной мере потратил свое правление на покорение валлийцев и собирался сделать то же с шотландцами. Его могло не интересовать то, как поступает с королевскими дарами аббатство. Но как знать!
– Мне отчаянно не хочется спрашивать у него, – признался аббат.
– Что ж, – улыбнулся брат Адам, – я успокоил свою совесть, изложив вам суть дела. Больше я ничего не могу сделать.
– Абсолютно. Благодарю тебя, Адам. – Аббат подал знак, что тот может идти.
Какое-то время после его ухода аббат молча смотрел в пустоту, тогда как Джон Гроклтонский, положив на край стола свою клешнеобразную руку, за ним наблюдал. Наконец аббат вздохнул:
– Он, разумеется, прав. – (Гроклтон слегка сжал руки, но аббата не перебил.) – Беда в том, – продолжил аббат, – что многие другие цистерцианские монастыри тоже владеют церквями. Если мы выразим несогласие, то другие аббаты могут воспринять это без особого удовольствия.
Гроклтон все наблюдал. В душе ему было совершенно безразлично, владеет аббатство дюжиной церквей или нет, убьет оно половину священников христианского мира или нет.
– Аббату приходится быть осторожным, – рассуждал вслух аббат.
– Весьма, – кивнул Гроклтон.
– Его первая рекомендация, безусловно, верна. Этого корнуоллского священника нужно раздавить. – Он резко выпрямился. – Какие у нас остались дела?
– Распределение обязанностей, аббат, на время вашего отсутствия. Вы упомянули две: наставление новициев и назначение нового управляющего фермами.
После недавнего эпизода насилия на ферме с участием Люка аббат решил как минимум на год назначить постоянным управляющим надежного монаха, который будет регулярно объезжать фермы. «Пусть почувствуют железную руку», – заявил он. Такое поручение не было приятно ни одному монаху: придется пропустить много дневных богослужений. «Но это должно быть сделано», – постановил аббат.
– Итак, наставник новициев, – начал аббат. – Все мы сходимся в том, что брат Стивен нуждается в отдыхе. Следовательно, я думал о брате Адаме. Он отлично управляется с новичками. – Аббат довольно кивнул.
Клешня Гроклтона неподвижно покоилась на столе. Когда он заговорил, его голос был тих:
– У меня есть просьба, аббат. Пока я буду за главного на время вашего отсутствия, мне бы хотелось, чтобы наставником новициев был назначен кто-нибудь другой, не брат Адам.
– О?.. – нахмурился аббат. – Почему?
– Из-за того, что он думает о церквях. Я не сомневаюсь в его преданности ордену…
– Разумеется, нет.
– Но если, к примеру, новиций спросит по ходу чтения Carta Caritatis… – Приор сознательно помедлил. – Брат Адам может не удержаться от критики… – Он умолк, затем многозначительно добавил: – Это поставит меня в крайне трудное положение. Не думаю, что я окажусь пригоден…
Аббат пристально смотрел на него. Елейный тон Джона Гроклтонского его не обманул. Аббат мог себе представить, как Гроклтон постарается затруднить жизнь брату Адаму. С другой стороны, он не мог отрицать доли истины в словах приора.
– Что ты предлагаешь? – холодно спросил он.
– Брат Мэтью еще не вполне оправился. Но из него выйдет идеальный наставник новициев. Почему бы не поручить брату Адаму присматривать за фермами? Полагаю, период созерцательных размышлений укрепил его для выполнения этой задачи.
«Хитрый пес», – подумал аббат. Это небольшая месть за благосклонность к Адаму, которая выразилась в легких поручениях. Смысл был понятен: я ваш заместитель и выступаю с разумной просьбой. Если вы не поручите своему любимчику неприятное дело, я буду чинить ему препятствия.
И тут аббата посетила недостойная мысль: если я в состоянии терпеть приора, то и Адам какое-то время потерпит фермы. Он сладко улыбнулся Гроклтону:
– Ты прав, Джон. И если, как я подозреваю, Адам в один прекрасный день станет аббатом – аббатом-реформатором, наверное, – он с удовольствием увидел, как скривился Гроклтон при этих словах, – то этот опыт будет ему весьма полезен.
Итак, еще до того, как аббат в конце года покинул монастырь, брата Адама назначили управляющим фермами.
Холодным декабрьским днем Мэри торопилась в Бьюли.
Ледяной ветер дул ей в спину, подгоняя по узкой тропке, а вереск царапал ноги. На севере далекая линия деревьев исчезла за небольшой возвышенностью, и ландшафт напоминал голую тундру, которая и была здесь тысячи лет назад. Позади, над полем буроватого вереска и темно-зеленого утесника, вдоль линии берега неуклонно двигались чуть подсвеченные оранжевым тучи, грозя настигнуть и удушить ее по мере того, как она шла на восток через огромную пустошь между центром Нью-Фореста и аббатством, которая теперь называлась пустошью Бьюли.
Мэри не хотелось туда идти, она делала это лишь с целью угодить мужу.
Том не работал на аббатство зимой, но в этом году монахи призвали его для особого дела. Им понадобилась повозка.
Обычно Том не плотничал. Трудно было уговорить его смастерить что-нибудь дома. Но по какой-то причине его воображение всю жизнь воспламенялось при мысли об изготовлении повозок. Повозка, сделанная Томом Фурзи, представляла собой внушительное сооружение с каркасом в основании и четырьмя каркасными съемными бортами. Все перекладины аккуратно соединялись друг с другом. Повозки Тома всегда бывали одинаковы и обещали служить до Судного дня. Но он никогда не делал колес. «Это дело колесного мастера, – пояснял он. – Я изготавливаю повозку, а он задает ей ход. Таково мое мнение». Казалось, ему нравилась эта мысль.
Однажды, когда они еще общались, Джон Прайд заставил его признаться, что он не любит колеса за кривизну. «Вот будь они квадратными, ты же за них взялся бы, Том?» – спросил он добродушно.
И Том, к восторгу Прайда, задумчиво ответил: «Пожалуй, мог бы».
И вот Том отправился к монахам сооружать повозку. Это произошло десять дней назад. Работе предстояло растянуться как минимум на шесть недель, и он обосновался на ферме Святого Леонарда. Мэри навещала его каждые несколько дней. Сегодня она пообещала принести ему пирогов. Ей особенно не терпелось сделать это, поскольку она винила себя за то, что радуется отсутствию мужа, во-первых, из-за капризов Тома, а во-вторых, из-за Люка.