– Проси все что хочешь, Саломея, все для тебя сделаю!
– И ты, повелитель, не откажешься от своих слов, когда услышишь просьбу, – проворковало прелестное создание, успевшее устроиться подле матери.
– Клянусь! – воскликнул разгоряченный обильными возлияниями тетрарх.
В это время Иродиада склонилась к дочери и шепнула два слова. Дочери осталось лишь повторить их, до конца не осознав трагического смысла произнесенного:
– Голову Иоанна.
Дворец погрузился в мертвую тишину.
– Я не ослышался? – хмель мгновенно покинул голову именинника. Он побледнел и вновь спросил: – Дитя мое, ты можешь повторить свою просьбу?
Дочь переглянулась с матерью, суровый взгляд последней придал уверенности Саломее:
– Повелитель, пусть мне подадут сейчас на блюде голову Иоанна Крестителя.
Клятва прозвучала в присутствии старейшин, военачальников и священников; Ирод не мог ее нарушить. В подземелье был послан телохранитель, и вскоре он вернулся к пирующим с окровавленной головой. Бледная Саломея с трепетом приняла страшное блюдо и поспешила вручить его матери.
Русский православный священник, которому спустя две тысячи лет также суждено погибнуть под топором убийцы, напишет:
«Так погиб “величайший из рожденных женами”. Ему было немногим более тридцати лет. Успел ли он получить ответ Иисуса? Мы не знаем. Но он умер, как жил, – несгибаемым свидетелем правды Божией».
Тело Иоанна Крестителя было отдано ученикам для погребения. А голову… Иродиада несколько дней в неистовости протыкала иголками язык пророка, затем, насытившись местью, велела закопать голову казнённого на городской свалке. Но разве можно унизить столь ничтожным способом того, кто обречен на вечную память и бессмертие?!
Понтий Пилат оказался в числе последних, кто узнал о казни проповедника; да и вообще он не подозревал о том, что Иоанн Креститель существовал в его владениях. Впрочем, не сама смерть пророка огорчила прокуратора, а то, что пал несчастный жертвой прихоти женщины. Только он – представитель римского императора – имел право отнять жизнь в этом крае; а потому кроме множества прочих у Ирода Антипы появился еще один могущественный враг.
Слепые прозревают
После крещения Иисус удалился в пустыню и постился сорок дней и ночей. Здесь Его застала весть, что Иоанн Креститель заточен в темнице.
Иисус словно ожидал этого события, чтобы начать свое служение, чтобы исполнить свое земное предназначение. Он нашел себе пристанище в небольшом приморском городке Капернауме, Его слова были обращены не к сильным мира, а к рыбакам, мастеровым, – в общем, к простому люду. Он вел беседы с падшими женщинами; с теми, которых обходили стороной уважающие себя иудеи. Терпеливо сносил Иисус насмешки книжников и фарисеев, что Он ест и пьет с мытарями и грешниками. Он нес свет в самую темень, туда, где насущные проблемы были чрезвычайно далеки от вопросов устройства мира и философских рассуждений.
«Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное», – записано в Евангелии от Матвея. С этих слов Иисус начал свою земную проповедь. Вот такую сущую малость требовал Бог от человека: всего лишь признать свои ошибки, стать лучше, добрее… Но признаться в собственной неправоте, как оказывается, самое трудное; гораздо легче найти вину ближнего.
Иисус не уставал указывать путь в Царство Небесное:
«И ходил Иисус по всей Галилеи, уча в синагогах и проповедуя Евангелие Царствия, и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях.
И прошел о Нем слух по всей Сирии; и приводили к Нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их».
Проще всего заставить людей поверить в Сына Божьего – это совершить что-то необычное, неподвластное человеческому разуму; проще говоря – совершить чудо. Люди всегда его хотят и ждут, даже если оно не принесет никаких благ. Им нужен хотя бы знак, что следует идти именно в этом направлении.
Вот как, например, византийский хронист описывает интересное происшествие во время крещения Руси при князе Владимире. Киевляне были готовы к этому акту, но, чтобы развеять все сомнения, «хотели бы, однако, какое-нибудь чудо. Когда император послал туда епископа, они сказали, чтобы он бросил Евангелие в огонь. Как велики твои, Христос, чудеса! Огонь был зажжен. Епископ поднял ладони к небу, устремил взгляд туда и молвил: “Яви, Христос, Боже ты, имени своему славу”. Он положил святое Евангелие в огонь, оно же, хоть и пролежало некоторое время в огне, осталось невредимым».
Иисус также совершал чудеса. Но, не для того Он больных делал здоровыми, незрячих зрячими, чтобы люди уверовали в Его могущество. Он всего лишь помогал ближнему, Он не мог отказать страждущим, потому что сам учил других так поступать.
Более того, свои добрые дела Иисус желает сохранить в тайне. Излечив прокаженного, Он сказал: «Смотри, никому ничего не говори…»
Вернув зрение двум слепым «Иисус строго сказал им: смотрите, чтобы никто не узнал». Но разве может человек удержать втайне свершившееся с ним величайшее чудо:
«А они, выйдя, разгласили о Нем по всей земле».
Иисус старательно избегает всего, что могло бы возвеличить Его над людьми, что дало бы власть над ними. Накануне проповеднического пути Он преодолел искушение властью. То было в пустыне, где постился Иисус: здесь не имелось в достатке пригодной еды и воды, днем нестерпимая жара, а ночью холод пронизывает все тело до костей. В это время является Сатана и предлагает свой путь к власти над миром: «Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами». Естественно, тот, кто обеспечил бы мир всеми благами, стал бы его правителем. Иисус отвергает такую победу: «Не хлебом одним будет жить человек…»
В другой раз Сатана предлагал власть над миром в дар, необходимо было лишь склонить перед ним голову. На это Иисус ответил: «Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи».
Далее Сатана приводит Иисуса на высокое крыло иерусалимского храма и предлагает броситься вниз. Ведь ангелы не допустят, чтобы Сын Божий разбился об острые камни. Люди же, когда увидят, что Он бросился с такой высоты и остался невредимым, пойдут за Ним куда угодно, исполнят любое Его повеление. Иисус ответил на это: «Не искушай Господа Бога твоего».
Он никого не принуждал, не заставлял поклоняться Богу; даже больше, Он старался сделать все, чтобы выбор был свободным, осознанным, а не навязанным извне. Он предоставлял возможность самим людям бороться с собственными слабостями и соблазнами.
Исцеляя, Он говорит: «Вера твоя спасла тебя!» Иисус не приписывает себе никаких заслуг в победе над болезнями – человек и только человек может себя спасти. И если обретший разум бесноватый не будет жить праведной жизнью – болезнь вернется с удвоенной силой.
Иисус пришел в этот мир не для того, излечить всех больных, накормить всех голодных и сделать счастливыми несчастных. Нет! Он пришел указать путь к Богу! Путь простой и короткий, понятный каждому. Он дал 10 заповедей Божьих вместо множества предписаний, которые едва ли возможно соблюсти правоверному иудею при всем желании; вместо научных трактатов богословов, которые обычному человеку постигнуть невозможно Он принес в мир краткие, как все гениальное, правила, смысл которых в состоянии постигнуть ребенок. Бог стал близок и понятен каждому. Он уже не далекий и недосягаемый, но близкий и родной, и может жить в сердце каждого.
Однако из цепочки «человек – Бог» выпали посредники – целая часть народа, столетиями занимавшая привилегированное положение: книжники, различные толкователи законов, священнослужители… Терять власть, пусть даже самую маленькую, не желал никто.
Еще один ненужный пророк
Однажды к Пилату явился первосвященник Каиафа. Он был частым гостем прокуратора, и, можно сказать, – поневоле желанным. Каиафа знал местные традиции, обычаи, непостижимые для Пилата, – даже по прошествии нескольких лет пребывания в Иудее. В общем, он предупреждал Пилата, когда распоряжения того находились в противоречии с местными обычаями и законами.
Римлянин нехотя раздваивался, когда принимал скользкого как угорь священнослужителя: с одной стороны, он с трудом терпел его хитрые глаза, мягкую обволакивающую речь и умение всегда добиваться желаемого, в том числе, от него – прокуратора Иудеи; с другой стороны, Пилат часто пользовался его советами.
– Понимаешь ли, прокуратор, что значит для нас суббота? – задал вопрос Каиафа.
– О да. В субботу нельзя ничего делать, – Пилат с удовольствием обнаружил знания местных обычаев. – Даже если ягненок или человек упадут в колодец – их вытаскивать полагается только на следующий день.
– Так было тысячу лет и на том стоит Иудея, – согласно закивал первосвященник и рассказал один из случаев, чтобы подчеркнуть силу традиции. – Во время Маккавейской войны в субботу отряд воинов не бросил ни единого камня во врага, не выпустил ни одной стрелы. Они были истреблены без сопротивления, но не нарушили закон.
– Это уж как-то слишком…
– Неужели у вас в Риме приветствуют тех, кто нарушает традицию?
– Традиция иногда бывает слишком древней. Приходится менять и обычаи, когда они мешают движению вперед, – Пилат почему-то вспомнил закон о роскоши, принятый в консульские времена, который позволял семье иметь только определенное количество изделий из золота и серебра. «С этим законом ныне было б тоскливо жить многим римлянам», – подумал он.
– Неужели в Риме не будут порицать тех, кто перестает уважать отцов, кто пренебрегает мнением старших? Разве не выслушивается в вашем сенате в первую очередь мнение принцепса – старейшего из сенаторов?
– Все правильно, – согласился на всякий случай Пилат, чтобы случайно не обидеть гостя. Хотя он не мог уловить связь между субботой и принцепсом. Он вообще не мог понять, что нужно первосвященнику. Нравоучительная речь иудея начинала раздражать, и хуже всего, что это раздражение приходилось скрывать ему – римскому прокуратору.
– Я хотел показать тебе, прокуратор, что суббота для нашего народа больше, чем закон и традиция – это образ жизни. Суббота для иудеев – это как часть тела для человека. Ведь неудобно существовать без руки или ноги?
– К чему ты это рассказываешь? Разве римляне посягали на священное право иудеев? – Пилат заподозрил, что Каиафа будет обвинять кого-то из его легионеров.
– О нет, справедливейший прокуратор! – поспешил развеять сомнения первосвященник. – Своя собственная червоточина поразила наше дерево, причем страдает нижний венец сруба. Если не удалить заразу, может рухнуть все здание.
– Довольно говорить загадками, уважаемый Каиафа, – устал от эзоповых речей собеседника прямолинейный Пилат.
– Дело в том, что у нас появился пророк.
– Не особенно ты меня удивил.
– Действительно, – согласился Каиафа, – у нас всегда хватает разного рода прорицателей, пытающихся предсказать будущее, но этот тем отличается, что пытается разрушить настоящее.
– Уж не желает ли он отнять у тебя власть?
– Этот поступает мудрее, он извращает священную книгу иудеев, подпиливает сваи, на которых держится все. Иисус из Назарета – так его зовут – исцеляет больных и этим обретает себе почитателей.
– Он совершает хорошее дело, а врачей и в Риме уважают.
– Если бы Иисус лечил только тело… – вздохнул священник. – Он утверждает, что лечит душу… да и тело не лекарствами спасает, но словом.
– Продолжай, – произнес Пилат. Он еще не понял, каким образом Иисус насолил первосвященнику, но прокуратору стал интересен наконец-то его рассказ.
Каиафа, к сожалению Пилата, не стал раскрывать секреты исцелений, но переключился на другое – то, что волновало его гораздо больше, чем чудесное спасение безнадежно больных людей.
– Однажды в субботу шел Иисус с учениками по пшеничному полю, и были они голодны. Ученики начали срывать колосья, мять в руках и есть. Фарисеи сделали им замечание, что в субботу нельзя собирать урожай и заниматься его обмолотом. На это Иисус ответил, что в свое время царь Давид вошел в дом Бога и взял хлеб, который никто не должен есть, кроме священников. И накормил им своих людей.
– Если они умирали с голода, то спасение человека не важнее ли всех условностей? – не удержался Пилат. – Да разве Бог не возрадуется, когда принадлежащее ему сохранит чью-то жизнь?
Каиафа от философствований прокуратора нахмурился, словно наставник, выслушавший ответ самого бестолкового ученика.
– Правила имеют исключения, – пояснил он, – но Иисус желает само правило сделать исключением. «Суббота для человека, а не человек для субботы», – объявил он фарисеям.
– Понимаю причину твоего возмущения, – по крайней мере Пилат сделал вид, что понимает, хотя ему совершенно не хотелось вникать в тонкости иудейских предрассудков.
– В субботу в храме находился человек, у которого одна рука была иссохшая, – продолжил страшные разоблачения первосвященник. – Иисус велел стать ему на средину храма. Фарисеи поняли, что тот желает совершить исцеление, и начали рассуждать: можно ли творить добро или зло в субботу? Не погубит ли души спасенное тело?
– Продолжай, продолжай, Каиафа, – поторопил сделавшего паузу рассказчика Пилат, которого внезапно охватил интерес к событиям в храме.
– Иисус с гневом обратился на фарисеев, скорбя об ожесточении их сердец, затем приказал больному протянуть иссохшую руку. И обе руки стали одинаковые.
– В мгновение он излечил больную руку?! – воскликнул изумленный Пилат.
– Он сделал это в субботу, в храме, при стечении народа, – не обратил внимания на удивление прокуратора Каиафа. – Да разве нельзя было исцеление отложить до следующей недели, следующего дня? Ведь человек много лет не мог пользоваться рукой, и несколько дней ничего бы не изменили…
– Этому человеку место в императорском дворце, среди лучших врачей империи! – воскликнул прокуратор.
– Да разве ты не видишь, Понтий Пилат, что Иисус именно того и добивается: сначала получить известность и славу, а затем разрушить наш мир – мой и твой мир. Он уже принес в Иудею раздор. Фарисеи составили заговор со сторонниками Ирода с целью погубить Назарянина. Но Иисус с учениками удалился к морю, и за ними последовало множество народа из Галилеи, Иудеи, Иерусалима, Идумеи. И живущие в окрестностях Тира и Сидона присоединились в великом множестве. Там Иисус продолжал исцелять; достаточно было прикоснуться к нему, чтобы избавиться от страшных язв.
Да! Он обладает некой неведомой силой, но она не от нашего Бога. Иисус смеется над книжниками-фарисеями, которые из столетия в столетие передают мудрость предков и правила существования, данные нам свыше. Он нигде не учился, не познал наших законов, но смеет проповедовать и оскорблять наших старейшин. Его слова расходятся с Ветхим Заветом, и потому сей проповедник – смутьян и бунтовщик.
– Чего ты желаешь от меня? – совершенно отказывался понимать первосвященника римлянин.
– Его необходимо навсегда убрать из этого мира, – непривычно прямолинейно и сурово промолвил всегда скользкий первосвященник.
– Ты желаешь, чтобы мои когорты воевали с разноплеменным сборищем? Ты желаешь, чтобы мы уничтожили того, кто совершает чудеса? Чтобы римлян возненавидел весь Восток? – подозрительно произнес Пилат. – А ведь по части преждевременной кончины неугодных… вам нет равных. Помнится, так никто и не ответил за убийство римских легионеров, на которых указала иудейская девушка.
– Слишком поздно, – сокрушенно промолвил Каиафа. – Простое убийство ничего не изменит, но принесет лишь ненависть по отношению к нам, как ты заметил. Его уже почитают как Бога, а после смерти объявят, что он ушел на небеса.
– Да так ли опасен человек, творящий добро? – неуверенно спросил Пилат.
– Это и есть самое опасное. Помогая, он притягивает к себе бесчисленное множество людей, которых может в любое время поворотить в нужную ему сторону. Его необходимо уничтожить руками самих иудеев. Все должны убедиться, что это человек, а не Бог; что, как все смертные, он страдает и умирает, что отправляется в обычную могилу, а не на небо. Он не должен жить после смерти.