Вот тогда-то перед своим близким концом, в муках совести, Грозный и пошел на один из самых странных и удивительных поступков его царской жизни, несказанно удививший Годунова. «Примириться» со всеми погубленными им, «простить» всех казненных по его приказу людей, чтобы хоть как-то очиститься от тяжких земных грехов и облегчить свою участь на том свете.
Правда, многие недоверчивые придворные, узнав о странном поступке с составлением Синодика царя-грешника, пекущегося о спасении своей души на том свете, посчитали, что тот таким хитроумным способом пытается к тому же облегчить положение на престоле нового наследника «не от мира сего», царевича Федора. Причем, зная о неприспособленности царевича к жесткому царскому управлению страной, но руководствуясь в то же время трезвым расчетом государевым, Грозный желал помирить царствующую династию с духовенством и боярством.
Тем не менее, не обращая никакого внимания на слухи и домыслы, гулявшие по столице и по всей Руси, царь приказал составить поминальный Синодик опальных – загубленных за время его правления – и велел учредить всем торжественное поминание, обязав монахов молиться за всех казненных им людей «во веки веков». Царева прощения заслужили все его «изменники», имена которых были извлечены Грозным из забвения. «Чин православия», читавшийся обычно в первое воскресенье Великого поста и заключавший в себе провозглашение «вечной памяти» новым ревнителям православия, предполагал также и огромные царские пожертвования. На Церковь и православное духовенство пролился обильный золотой и серебряный дождь: посмертная реабилитация множества опальных, самые имена которых находились долгие годы в забвении и под строгим запретом, явилась актом чудотворной и жертвенной воли царя Грозного…
По его приказу составлялся подробный список «убиенных» во время его правления, копии которого рассылались по всем русским монастырям. А главным составителем Синодика был он сам, Грозный, с пером в руке и при свечах, вызывая одинокими ночами из тьмы забвения забытые тени опальных загубленных и описывая казни. Скоро в помощь жестоко-кропотливому труду государя на пороге смерти – для потомков ли, для очищения собственной совести ли, никому не известно – были призваны ученый дьяк и исповедник. Догадываясь о приближении скорой своей смерти, царь с их помощью воспроизводил события своей жизни со множеством казней, за которые он каялся без какого-либо внешнего принуждения. Такое искреннее внутреннее покаяние вызывало уважение у Годунова. Он поделился своими мыслями с Бельским: «Мучается душой царь. Душа покоя просит, покаявшись». Бельский только равнодушно пожал плечами: «Грешат, чтобы каяться. И каются, чтоб снова грешить».
Впрочем, Грозного мало беспокоила судьба созданных им «Государских книг», «Государевых царевых грамот», руководствуясь приказным списком которых монастырские власти вносили в свои Синодики. У подлинных «Государских книг» такая же темная судьба, независимая от воли человека, их породившего, как и у имени человеческого после смерти его носителя.
Грозный словно предчувствовал, что со временем уцелевшие монастырские выписки Синодиков будут лишь отдаленно напоминать приказной список его «Государской книги», исчезнувшей во времени – поглощенной безжалостным Хроносом. Ни в одном монастыре монахи не скопируют – один к одному! – «Государских книг» с приказными списками только по одной причине: те мало пригодны для поминальных целей, поскольку в них обозначены не христианские имена, а фамилии и прозвища казненных, а зачастую лишь их общее число – чохом… Монахи, боясь царского гнева, будут молиться за казненных, даже нарушая церковное правило, что бессмысленно, так как нельзя поминать безымянных людей, снабжая молитву обращением к вездесущему Богу-Вседержителю: «Помяни, Господи, столько-то человек, а имена их ты сам, Господи, знаешь».
Грозный прекрасно понимал, что монастырские старцы, выписывая в свои поминальные книги имена опально-казненных, опустят при поминовении их фамилии и прозвища, а также различные, не относящиеся к церковной службе и не пригодные для поминовения леденящие кровь подробности казней. Да и не знал он, при всей его феноменальной памяти, большинства христианских имен им казненных – за дело или без дела.
В одном был уверен царь на пороге смерти, делясь своими мыслями с Годуновым, – далекие потомки русские никогда до конца не разберутся ни в казнях, ни даже в числе казненных, поскольку баснословное преувеличение жертв всегда вызывает недоверие и неприятие ужасов через их невольное обессмысливание. Прервав на значительный срок русских летописцев, Грозный догадывался, что скудность русских летописей затруднит критику баснословных сказаний бежавших на запад изменников, Андрея Курбского и прочих, а также осведомленных иностранцев. Тот же первый русский «диссидент», изменник Курбский, сбежав по зову короля Августа в Литву и воюя на его стороне с Грозным, пытался привлечь к себе внимание Запада быстрыми планами сокрушения тирании «варварской Московии», обвинив тирана в леденящих душу преступлениях.
Так уж случится в русской истории, что источниками об ужасе казней правления Грозного послужат сказания князя Курбского, рассказы иностранцев и Синодики. Новейшие исследователи эпохи царя Грозного, сведя все эти три источника вместе, придут к ужасающим, невероятным количествам казней и потому, как следствие, явно обессмысленным результатам. Грозный словно предчувствовал, что при переходе от его приказных списков «государских книг» к монастырским Синодикам произойдет то, что никому и никогда не будет доставать полной уверенности в истинности числа опально-загубленных. Знамо дело, что изменник Курбский, как и любой другой изменник, всегда будет пристрастен, из иностранцев абсолютное большинство писало по слухам и домыслам, а насколько верно составлены Синодики фантазерами-монахами, потомки не узнают никогда, как не узнают также и того, все ли записанные в них лица были казнены, а не умерли в ссылке, дома в своей постели. Более того, Грозный, задавшись идеей поминальных Синодиков своих жертв, заранее знал, что смутит своих будущих историков многими парадоксальными сведениями монастырских Синодиков – баснословными через фантазии монахов и задумку кающегося царя Третьего Рима – и все это для установления истины потребует дотошной ревизии и проверки, что, в конце концов, при сильнейшем сопротивлении материала, подвигнет к раскрытию обжигающих, жгучих тайн русской истории.
«Старого не бьют, мертвого не кают, сам лучше кайся, а за старое не принимайся… – вспоминал Грозный в беседе с Годуновым присказки своего народа, выводя большими буквами на пергаменте фамилии опально-убиенных и всматриваясь в цифры, припоминая отдаленные временем лица и судьбы. – …Согрешающих видим, а о кающихся Бог весть… Давидски согрешаем, да не давидски каемся… От всех грехов не откаешься…»
Не стеснялся своих слез царь перед ближним боярином Годуновым, который был другом и как бы старшим братом его сына-наследника Ивана. И текли стариковские слезы по щекам царя, смотрящего то на Годунова, то на слова своего огромного покаянного труда «государского» и представляющего, как его «государские книги», прежде чем стать поминальными Синодиками, в сопровождении огромных царских пожертвований отправляются во все монастыри ближние и дальние, где будут «из века в век» молиться об усопших. «Вспомни, Господи, о душах слуг твоих новгородских числом пять тысяч сто семь… Двадцать человек села Коломенское… Вспомни об умерших верных христианах числом восемьдесят четыре и еще о троих, которые скончались после того, как им отрубили руки… Отделано: Ивана Петровича Федорова; на Москве отделаны Михаил Колычев да три сына его; по городам – князя Андрея Катырева, князя Федора Троекурова, Михаила Лыкова с племянником… В Бежецком Верху отделано Ивановых людей 65 человек да 12 человек, скончавшихся ручным усечением…»
Рядом с некоторыми именами загубленных следует короткая приписка: «вместе с женой», «с сыновьями», «с дочерьми», «с женой и детьми». Страшное раздражение памятливого царя вызывало иногда сомнение – вдруг он не вспомнил и не вспомнит все и всех, кого-то еще позабыл… Вся надежда на удивительную память да на Господа Бога, который обязан все же вести свои списки в небесной канцелярии, и потому поможет заполнить пропуски в «государевой книге» и Синодиках… И время от времени Грозный обращался с мольбой к Господу: «Прости меня грешного и беспамятного, Боже… Ты наверняка вспомнишь их имена. Только Ты один знаешь их…»
Краткий приказной список Синодика был разослан царем уже через год после смерти царевича Ивана, в 1582 году, подробный список – в 1583 году, за год до смерти самого кающегося властителя… Только по делу главного династического противника Грозного, его двоюродного брата Андрея Старицкого, в 1568–1570 годах было казнено более трех тысяч ста человек, записанных в Синодиках… В списке, предназначенном для Свято-Успенского монастыря в Свияжске, упоминались монахиня Евдокия (княгиня Ефросинья Старицкая, мать Владимира), монахиня Мария (сестра Владимира Старицкого); они были утоплены в Белозерске, как когда-то Дмитрий-царевич, которому отказалась присягать княгиня Ефросинья и подбивала с сыном на то многих бояр и князей… В другом списке жертв опричнины ближе – три тысячи семьсот пятьдесят…
«Прощение» опально-убиенных, «примирение» раскаявшегося царя Грозного со своими жертвами стало особой формой гарантии, что опал, гонений и казней в последний год жизни уже не будет… Не об избиении своих верных или неверных подданных думал царь, а о спасении собственной души грешной… Потому и не приняты никем всерьез измышления современника, немецкого пастора Пауля Одеборга, сообщившего, что даже в последние месяцы правления Грозного возобновились массовые казни: «Иоанн осудил на смерть 2300 воинов, которые в Полоцке и в других крепостях сдались неприятелю. По заключении мира… велел их всех казнить или ввергнуть в ужасную темницу». Если уж в Синодиках раскаявшегося царя при желании легко запутаться и отдалиться от истинного количества его жертв, то что взять с баснословий корыстных иностранных хронистов, совсем не ставящих своей целью жизни обелить русского самодержца, врага их нации, по определению…
Борис Годунов втягивал голову в плечи, мысленно повторяя покаянные записи Грозного – а память у боярина была крепкая, объемная и без осечек извлечения нужных данных, не хуже царской, – и думал отрешенно и жестоко: «Как надо царствовать, чтобы не каяться и не плакать, как каются и плачут природные цари?… Как надо царствовать, чтобы не каяться и не плакать неприродным царям в Русском царстве?»
Глава 2
Зимой 1584 года в небе над Москвой появилась комета с крестообразным оперением – вечная предвестница погибели кесарей-императоров. Эту комету Грозный и Годунов увидели одновременно между колокольней Ивана Великого и собором Благовещенья, когда царя, закутанного в меха, вынесли на красное крыльцо в сопровождении его ближнего боярина. Царь задумался и понял, что должен скоро умереть – но когда и как?… Грозный долго смотрел в холодном прозрачном воздухе на комету, предвестницу гибели, изменился в лице и тихо сказал окружающим:
– Вот знамение моей смерти…
Он внимательно посмотрел на Годунова и на своих лекарей – те, потупившись, молчали и не отговаривали царя в его напрасных подозрениях о неминуемой скорой кончине, сами ведь все уши прожужжали Грозному о «разложении его крови» и «разрушении внутренностей».
Годунов хотел успокоить царя, но не нашел в голове нужных слов утешения. Утешение неспокойного царя надо бы было найти в сердце, душе, но сердце боярина билось ровно и спокойно, а его почему-то обрадовало странное ледяное равнодушие. «Кто-то видит в знамении признак своей смерти, а мне не страшно почему-то, ибо я в свои 32 года так далек от смерти, рано мне умирать… И ни к чему. И многое надо еще сотворить в своей жизни, что не сотворил… Но сотворю, если случится смерть природного царя… Сам же желает смерть накликать… И накличет после зловещего природного знамения природный царь – из последних московских Рюриковичей…» Такие мысли пробежали в голове Годунова, он побледнел, потом почернел лицом и отошел от суетящихся перед царем лекарей, лепечущих свои утешения и советы – успокоиться и не принимать все близко к царскому сердцу.
К этому времени появления зловещей кометы тело царя распухло, кожа отходила клочьями, волосы лезли прядями, от плоти исходило смрадное зловоние, которое нельзя было заглушить никакими мазями и притираниями, от гниения внутри, опухоли снаружи. Грозный почему-то был равнодушен к бесполезным усилиям колдующих над ним лекарей после того как, покаявшись, он позаботился о составлении Синодиков ради поминовения всех опально-убиенных. С синклитом своих придворных лекарей во главе с известным фламандским врачом Эйлафом Грозный даже шутить себе позволял – не над собой, а над болящей и смердящей плотью:
– Плоть царя трупом смердит, зато душа его парит…
Годунов морщился, слыша многократно эту царскую шутку, и отвечал своей ответной боярской прибауткой, только мысленно: «А у тридцатилетнего боярина плоть не смердит. А душа парит, потому что ей весело, что на свету, что в сумерках». Годунов знал, что царь страшится наступления сумерек, где его обступают призраки, среди которых он почти всегда видит своего сына Ивана… Иногда он, поднявшись с постели, звал призрака загубленного сына, шел за призраком, беседуя, а то и споря в голос с ним, словно продолжая старый роковой спор в Александровской слободе – только уже в пустом зале дворца… Потерявшего сознание царя приводили в чувство, относили в постель… Иногда он отказывался ложиться, призывал священников, велел звонить в колокола и служить молебен – он знал, что скоро умрет, но все же цеплялся за жизнь… Зачем?… Ему надо было сделать что-то важное не только в последние дни жизни, но и перед самой смертью…
В предчувствии конца, уже после рассылки всем монастырям богатых царских пожертвований, Грозный отправил свою слезную покаянную грамоту в далекий северный Кирилло-Белозерский монастырь к инокам-старцам:
«В великую и пречистую обитель, святым и преподобным инокам, священникам, дьяконам, старцам соборным, служебникам, клирошанам, лежням и по кельям всему братству. Преподобию ног ваших касаюсь, князь великий Иван Васильевич челом бьет, молясь, чтобы вы пожаловали, о моем окаянстве соборно и по кельям молили Бога и Пречистую Богородицу, чтобы Господь Бог и Пречистая Богородица ради святых молитв моему окаянству отпущение грехов даровали, от настоящей смертной болезни освободили и здравие дали. И в чем мы перед вами виноваты, в том бы вы нас пожаловали, простили, а вы в чем перед нами виноваты, и вас во всем Бог простит».
Вскоре царь разослал покаянные письма во все русские монастыри: «Всем святым и славным обителям! Всем благочестивым и смиренным инокам! Великий царь Иван Васильевич низко вам кланяется и припадает к вашим ногам, в надежде получить прощение всем его грехам. Молитесь соборно и в уединении в своих кельях, чтобы Всевышний и Богородица простили ему злодейства, исцелили его душевно и телесно».
Годунов читал все эти покаянные грамоты царя с холодным равнодушием к прихотям больного природного царя. Кающийся Грозный, когда писал о своей «смертной болезни» в преддверии близкого конца, все же истово верил в заступничество за своего государя богомольцев, что святые иноки-старцы отмолят у Господа его окаянство, даруют отпущение грехов и помогут исцелить его душевно и телесно… Но и другими надеждами и мечтами был жив сильно смердящий государь, у которого всех его жен извели изверги-отравители, начиная с самой первой и самой любимой Анастасии…
Об изведенных отравленных своих женах плакался царь Годунову и Бельскому:
– Всех моих женушек отравили изверги рода человеческого…
Те помалкивали, только черствели лицом и сердцем в своих тайных мыслях: «Нашел, кому жаловаться по поводу своих отравленных жен, несчастный…»
Отойдя от царя, Бельский выговаривал Годунову:
– Сам висит на нитке, а жалуется о жен убытке… Однако к английской королеве не прочь посвататься…
– Не прочь… – морщился Годунов. – Жених завидный для многих стран и весей, если в него не вглядываться пристально…
– А только переписываться… – подхватывал шутку боярина Бельский. – Сил для похоти и деторождения много у царя московского даже при его плачевном состоянии… Детишек настругать – дело не хитрое…
– Не хитрое, – угрюмо соглашался Годунов, с горечью думая, что, к сожалению, у него пока нет сына-наследника, одна дочка-кроха Ксения, пора задуматься о сыне. – Только стругать детей надо вовремя…