– Борис Геннадьевич, раздавали там, вот я на батарею и взял. Тут мяса на неделю. – Алексей Иванович с гордостью, как будто он сам его вырастил и выпоил со своих рук, по-хозяйски похлопал бычка по крупу, а я обошёл животину кругом. Бычок огненно косил на меня фиолетовым глазом, но стоял спокойно.
– Старшина тащи сюда мой фотоаппарат – фотографироваться будем около первой добычи.
Солдаты весело засуетились и начали принимать различные позы около животного. А когда отщёлкал пять кадриков с солдатами, то решил сам сфотографироваться. Водитель со второго взвода Валера Большаков взял в руки фотоаппарат, приготовился снимать, а я направился к бычку. Но бычок, до того стоявший смирно и спокойно, внезапно сорвался с места и, наклонив низко голову с уже приличными рогами к земле, ринулся на меня. Я только успел протянуть руки вперёд и крепко схватить его за рога, но тот уже набрав скорость, сбил меня с ног и потащил по земле, мотая головой, пытаясь освободиться от тяжести, но я понимал, что если отпущу руки, то он меня банально затопчет или запорет рогами. Все заполошенно кричали, суетились, не зная как меня выручить. Кто-то попытался ухватить бычка за хвост, кто-то гулко огрел его палкой по боку, отчего тот ещё больше взъярился и бешено замотал головой.
В этой ситуации не растерялся только один Чудинов, мгновенно скинув с плеча автомат, он подскочил сбоку к бычку и тремя выстрелами в ухо застрелил его. Я едва успел увернуться от рухнувшей туши. Встал, тяжело дыша: – Блин, суток не прошло, а меня второй раз чуть не убили. Молодец, Чудинов, если бы не ты, так он меня на рогах к духам и утащил.
Отдав распоряжение старшине, чтобы он организовал разделку туши, отошёл с Кирьяновым в сторону: – Ну что там, в штабе, Алексей Иванович, слышно?
– Просили вам передать, что совещание будет каждый день два раза. Утром в девять часов и вечером в семнадцать часов. А так, в принципе ничего. Артиллерию подтянут к нам, с нашим взводом – дня через три. Да и всех остальных к этому времени сюда перетащат. А всё остальное в рабочем порядке. Да, ещё говорят, что первый батальон занял коньячный завод в Гикаловском. Коньяка – до фига и нам бы неплохо коньячка перехватить, а то этот спирт уже в глотку не лезет.
Через два часа бычок был разделан, а мясо было развешено на ветвях дерева в расположении командного пункта. Каждому взводу было выделено достаточное количество мяса и целый день солдаты варили себе мясную похлёбку в котелках и кастрюлях. После обеда старшина привёз на машине дополнительный паёк на батарею, куда входила колбаса сырокопчёная – палок десять, целых два круга сыра, с десяток банок сгущёнки и несколько десятков яиц. Если так и дальше будут кормить, то воевать можно.
Я сходил в штаб и доложил начальнику артиллерии о том, что развернулся в указанном районе и выкопал позиции. Честно говоря, оборудованием позиций взводов был недоволен, считая, что укрытия для машин вырыты мелковато и окопы для стрельбы из стрелкового оружия тоже мелкие. Но считал, что в процессе дооборудования позиции мы этот недостаток устраним. На выходе из штаба я столкнулся с Санькой Филатовым. Мы поздоровались и я попросил рассказать о бое, когда сожгли его танки. Филатов посмотрел в сторону южного перекрёстка: даже отсюда были видны остовы несколько сгоревших танков.
– Да тут и рассказывать нечего. Пришли на перекрёсток, командир батальона указал место, где должна была развернуться рота. Там за перекрёстком и развернулись: как бы полукругом. Половина танков была развёрнута в сторону Чечен-Аула, а другая часть в поле и в сторону Старых Атагов. Пехоту не дали. Так получилось, что первая танковая рота действовала с первым батальоном, третья рота с третьим батальоном. Ну, а я как бы и без пехоты оказался. Правда, недалеко от меня штаб батальона встал, но толку от них мало было. Нужна был пехота, чтобы надёжно прикрыть танки. Да, ещё между арыком и дорогой на Старые Атаги поставили танк третьей роты. Спешно стали закапываться с помощью самозакапывателя, но не успели. Духи стали обстреливать нас из пулемётов. А тут со стороны Старых Атагов стал стрелять в нашу сторону духовский танк: снаряды от него в основном недолетали или падали в стороне. Я на своём танке выскочил на дорогу и стал вычислять его позицию, но наступали сумерки, поэтому пришлось целиться по его вспышкам. Дал несколько выстрелов туда и сразу же прекратился огонь. Разведчики в эту ночь туда ползали, говорят, что я его достал. Нашли они окоп: танка самого не было, но валялись разбитые катки и повреждённые звенья гусениц, гильзы от танковых снарядов и куча следов от тракторов, которыми они и утащили подбитый танк.
Когда стемнело, организовал своими силами охранение, доложил командиру батальона. Всё вроде бы нормально было. Правда, здорово меня беспокоил большой разрыв между моей ротой и третьим батальоном: они стояли от нас в метрах четырёхстах, и почему-то стояли в колоннах. Опять началась стрельба со стороны Чечен-Аула – били в основном из пулемёта. Я на своём танке переместился на поле и встал около вон того ангара, – Филатов показал рукой на высокое и большое здание, стены которого были обиты рифленым железом, – и в ночник стал вычислять позиции боевиков. Видно было плохо, в основном здания и тёмные силуэты, но неясно. И давай я их с танка обстреливать. Боря, азарт был – словами не передать. И так почти всю ночь, а к утру всё стихло. Уж какая обстановка в остальных подразделениях полка была – я не знаю. Сам пойми, сидя в танке мало, что можно увидеть да ещё ночью. К утру упал небольшой туман, постепенно стало рассветать. И тут началось: боевики по арыку подобрались практически вплотную к моим танкам, как со стороны Старых Атагов, так и со стороны Чечен-Аула и с расстояния метров сорок-пятьдесят стали их расстреливать. Били между катками, где располагалась боеукладка. Первый танк сразу же взорвался. В радиосети роты началось твориться невообразимое: крики «горим», «помогите», «сейчас будем взрываться» забили весь эфир. Я поворачиваю командирский прибор на свою роту, а там всё взрывается и всё горит. Бой идёт капитальный. Смотрю и не знаю, что делать, потом несколько успокоился и стал наблюдать и прикидывать, откуда боевики могут стрелять. Тех боевиков, которые стреляли по танкам со стороны Старых Атагов, достать не мог, мешал штаб батальона и мои танки. Да тут ещё зампотех батальона Андрей Филатов вскочил на свой БРЭМ и с пулемёта стал «гасить» духов и откинул их от того фланга роты. Через несколько минут я уже обнаружил духов со стороны Чечен-Аула и начал их обстреливать с пушки, но в этот момент туда примчалась чья-та БМП и высадила пехоту, теперь я мог работать только пулемётом. А тут по радиостанции приходит команда командира батальона: – Уходи с позиции, тебя пристреливают с гранатомётов.
Я только сейчас обратил внимания на взрывы вокруг меня. Рванул с места и зигзагами стал уходить в поле, а когда понял, что ушёл от обстрела, остановился и продолжил поливать духов с пулемёта. Через несколько минут всё закончилось. Открываю люк, смотрю, а рядом с танком четыре моих окровавленных и обожжённых солдата, которые выползли и приползли к своему командиру роты.
Боря, это была страшная для меня минута. Там где моя рота всё затянуто дымом, много огня, слышны взрывы и я осознаю – рота погибла. А я, её командир – живой. Смотрю, а пехота вылезла на броню, стоят и смотрят на всё происходящее, как в театре. Посадил бойцов на броню и поехал на перекрёсток. Тяжело. Шесть танков уничтожено, у меня пятнадцать человек убито и двенадцать ранено. Подбиты танки были только с краёв, те которые были посередине, сумели отбиться. Когда перестали гореть остатки танков и остыло железо, стали собирать останки людей. Боря, мы их собирали в цинки из-под патронов: так мало осталось от солдат, – Саня махнул рукой и замолчал.
– Саня, ну а что полк? – Филатов нервно закурил и выдохнул клуб дыма, – А что полк? Полк получил опыт, дорогой ценой, но бесценный опыт. Представили погибших к наградам, написали письма. В роте теперь четыре танка. Вот такие дела, Боря, – Мы помолчали, а когда сигарета была выкурена, распрощались и разошлись по своим подразделениям….
После обеда в батарею пришёл Олег Акулов, которого прислал замполит полка, чтобы тот проверил, как мы расположились и проинструктировать Кирьянова по работе с личным составом. Узнав, что Олег был свидетелем гибели танков Филатова, попросил его рассказать об этом поподробнее.
– А что я тебе могу рассказать? Могу рассказать только про себя и то только про тех, кто был рядом со мной. Мы ведь пришли на перекрёсток, уже в два часа ночи с остатками колонны. Только там расположились, практически в тридцати метрах от перекрёстка, как нас Кутупов, замполит полка, сразу же послал по позициям пехоты. Я не знаю чья это пехота была, какого батальона, но когда лазил в темноте – пехота была на позициях и выкопала совсем мелкие, одиночные ячейки, чтобы уже днём их углубить и соединить траншеями. После чего вернулся к своему БРДМу, где уже был Вадим и наши бойцы. Быстро перекусили сухим пайком, залезли во внутрь машины и легли спать. Ничего не слышал, но проснулся от того, что как будто, кто-то сильно камушками кидает в броню. Щелчки такие резкие и багровые отблески через триплексы пробиваются. Что за чёрт, смотрю в командирский прибор, а в тридцати метрах от нас на перекрёстке ярко горит танк. Доворачиваю прибор влево, а там всё горит и взрывается, и главное почти ничего не слышно. И уже достаточно светло. Ещё засёк, откуда пулемёт духовский стреляет. Растолкал всех и в башню к пулемётам, пока заряжал, пока наводил: Вадим разобрался в обстановке и кричит: – Не стреляй, мы сейчас единственная броня на перекрёстке – сразу же спалят. Давайте выбираемся на улицу с огнемётами и оттуда будем гасить духов.
Открываем люк, а вылезти не можем: пули стучат по люкам и нам не дают выйти. Но всё-таки изловчились и удачно выскочили, да ещё несколько огнемётов с собой вытащили, а в это время на перекрёсток, рыча двигателем, медленно выезжает танк, останавливается и давай крутить во все стороны башней, но ни хрена не стреляет. А чеченский пулемёт «поливает» от него всего в ста пятидесяти метрах. Мы по нему дали несколько очередей, а он по нам как врежет и давай нас мочить. Мы минут семь, уткнувшись головами в землю лежали, так он плотно нас обрабатывал. Потом всё-таки я сумел к танку подскочить, и как раз в это время командир танка открыл люк: я ему ору: – Ты чего, гад, не стреляешь по пулемёту? Гаси его, – и показал, куда надо стрелять. Тот чётко навёл, бабахнул, – больше пулемёт не стрелял. В принципе, больше и рассказывать нечего.
– Честно говоря – это был наш первый серьёзный бой, да ещё такие понесли потери. Но чисто психологически мы сумели переломить себя, не упали духом и не стали разбираться кто виноват, а сумели извлечь из этого боя выводы. Поняли, что в бою не надо ждать команды от какого-то начальства, а нужно действовать самостоятельно: увидел противника – уничтожь его, не жди когда тебе прикажут его уничтожить. Вот я уверен: если бы не приказал стрелять танкисту по пулемёту, так он и не выстрелил бы, пока его не сожгли….
– Ты про развед. роту слыхал, как Олег Холмов роту под миномётным обстрелом построил и ругал их? – Я отрицательно качнул головой, а Акулов довольный рассмеялся, – когда отряд обеспечение движения прошёл через дачи, там ещё поле здоровенное перед Пригородным, так разведчики залегли под огнём боевиков и не идут вперёд. И никто их не может поднять, ни командир взвода, ни командир роты и огонь то не особо сильный. Тогда начальник разведки берёт с собой троих человек, пересекает поле и занимает перекрёсток дорог. Когда туда подтянулась остальная рота без потерь, взбешённый Холмов строит роту на дороге, сам по стойке «Смирно» стоит и давай их ругать, типа: – Я не позволю, чтобы в развед. роте были трусы. Мне согласно боевого устава положено идти сзади подразделения и я буду идти: и кто струсит получит от меня пулю. – А боевики вокруг них мины кладут, и ты представляешь, ни одна в них не попала. Зато рота потом попёрла до самого перекрёстка, да ещё в пешем порядке.
….В течение нескольких дней полк перетянул все подразделения, которые оставались около станции Примыкание в свой район. Сзади нас на поле встали два дивизиона: дивизион Климца, который был нам придан и наш дивизион – Князева. Слева от позиций второго взвода и дальше встала восьмая рота Толика Соболева. Остальные подразделения третьего батальона пододвинулись к Чечен-Аулу ещё на четыреста метров вперёд и уплотнили свои боевые порядки. Прибыл и мой третий взвод, но без происшествий здесь не обошлось. Командир взвода лейтенант Мишкин, когда мы ушли на новое место, нашёл где-то спиртное, здорово выпил. Сел за руль и пьяный стал гонять по полю, в результате чего запорол двигатель на машине Снытко и её притащили на буксире. Автомобилисты посмотрели движок и решили отправить в ремонт, в какой-то прибывший ремонтный батальон. А так стало веселей. Начали подходить и другие части. С развёрнутым флагом мимо нас с «помпой» проехал «разбитый» 245 полк и ушёл на Урус-Мартан. Зашла мотострелковая бригада с московского округа и встала за нами фронтом на Новые Промыслы. Я как раз оказался на стыке нашего полка и бригады. Правда, туда потом поставили один взвод восьмой роты и теперь стало поспокойнее за свой тыл.
Так как вдоль моего расположения по асфальту проносились на большой скорости машины, я решил снизить их скорость, а то не дай бог собьют кого-нибудь из моих солдат или влетят на полной скорости в расположение командного пункта батареи. Вокруг перекрёстка было много брошенных легковых автомобилей, причём большинство из них иномарки. Зацепив за УРАЛом, стащил легковушки на дорогу и выстроил из них примитивный «ментовский лабиринт». Теперь машины, подъезжая к моему расположению, снижали скорость и медленно проезжали вдоль моего командного пункта. А я хвастался и гордился, показывая своим гостям коллекцию иномарок. Но продолжалось это всего три дня. В одну из ночей по всей моей коллекции проехали напрямую три танка и расплющили автомобили. Теперь на дороге громоздились куча автомобильного хлама и хвастаться было нечем. Жизнь в полку тоже постепенно налаживалась и как-то успокаивалась, что здорово расслабляло. Чеченцы прекратили активные боевые действия на нашем участке и действовали больше исподтишка. В основном работали снайпера и каждый день наши потери составляли 1-2 человека убитыми и человек пять ранеными. Я первые несколько дней очень возмущался тем, что как только выйду на насыпь у арыка, так сразу же начинают посвистывать вокруг меня пули. Пехота от безделья на переднем крае изголялась. Выставляли банки, бутылки и целыми днями стреляли и я считал, что это пехота начинает стрелять к нам в тыл. Но оказывается, это были чеченские снайпера. Зашёл как-то в девятую роту, когда они перемещались на триста метров вперёд. БМП зацепила вагончик, в котором проживали офицеры роты и потащила его на новое место. На крыше вагончика в это время молодцевато стоял под солнцем голый по пояс солдат, уткнув руки в пояс. Внезапно он резко согнулся, схватился руками за живот и как в замедленной съёмке упал с крыши на землю. Когда мы подбежали к нему, то оказалось, что ему в живот попала пуля.
Из-за безделья и в поисках новых острых впечатлений солдаты стали разбредаться по округе, шариться по деревням и у нас появились первые без вести пропавшие. Как правило, их вылавливали, оставшиеся местные жители в деревнях при мародёрстве и зверски казнили тут же на месте. Потом изуродованные трупы мародёров мы часто находили в зелёнках. В третьем батальоне солдат и сержант ушли на мародёрку в Чечен-Аул, были отловлены боевиками и когда стали их допрашивать, то солдат раскололся быстро и стал отвечать на все вопросы чеченцев, а сержант отказался. Его очень сильно и изощрённо пытали, но не смогли сломить. После пыток его прибили к дверям дома и стали в него метать ножи, пока не убили. Потом собрали иностранных журналистов и, оставшийся в живых запуганный солдат, стал рассказывать о том, как русские убивали мирных жителей. Как офицеры заставляли насиловать перед строем чеченских женщин и девочек. Короче, спасая свою шкуру, говорил журналистам всё, что ему приказали говорить, а после этой импровизированной пресс-конференции его обменяли в нашем полку на несколько трупов убитых боевиков.